Последний свет Солнца - Кей Гай Гэвриел (книга регистрации txt) 📗
Берн наблюдал. Вечернее солнце было сверхъестественно ярким после утренних туманов. Двое мужчин кружили друг против друга, обменивались ударами, снова расходились и описывали круги, четко обрисованные ярким светом. Все было ясно видно. Каждое движение, каждый жест и наклон. Наблюдать.
Торкел был старше, его лучшие дни давно миновали, у него болело плечо (мать на ночь натирала его мазью) и бедро, которому ничего не помогало в сырую погоду. Бранд был крепче, все еще пиратствовал, двигался быстрее, чем можно ожидать от такого крупного мужчины, но у него отсутствовал глаз, прикрытый повязкой.
После того как двое мужчин обменялись полудюжиной ударов, Берн понял, во время очередной атаки Бранда, к чему он стремится. Берн наблюдал; он заметил. Отец научил его, как надо смотреть. Его отец боролся за свою жизнь. Берн покачнулся, у него закружилась голова. Он ничего не мог с этим поделать.
— Кровь Джада! Он слишком стар, чтобы продолжать обмен ударами. Ему необходимо победить быстро!
Брин стоял рядом с Алуном и с тихой яростью непрерывно разражался проклятиями и восклицаниями. Его тело повторяло повороты двух сражающихся внизу мужчин. Алун не заметил пока, чтобы один из противников дрогнул, как и явных возможностей закончить бой быстро. Торкел по большей части отступал, стараясь не дать оттеснить себя и не оказаться на склоне ниже противника. Капитан из Йормсвика действовал очень быстро, и Алуну пришлось прилагать усилия, чтобы подавить тайное, постыдное чувство облегчения: он совсем не был уверен, что смог бы сразиться с этим человеком на равных. Собственно говоря…
— Ха! Опять! Видишь? Из-за глаза!
— Что? — Алун бросил быстрый взгляд на Брина. Ательберт стоял по другую сторону от сингаэля.
— Он поворачивает голову налево перед тем, как нанести удар слева. Чтобы проследить за направлением удара. Он себя выдает! Святой бог Солнца, Торкел должен это видеть!
Алун этого не заметил. Он прищурил глаза, чтобы сосредоточиться, увидеть то, о чем говорит Брин, но как раз в этот момент он начал чувствовать нечто странное: вибрацию, чье-то присутствие, необъяснимое, даже болезненное, в своей голове. Он попытался оттолкнуть это прочь, сосредоточиться на схватке, на ее подробностях. Но что-то зеленое продолжало вторгаться в него, зеленый цвет; и это не были листья или трава.
Рианнон, пока она наблюдала за поединком двух мужчин, охватило настолько новое для нее чувство, что она сначала не смогла его распознать. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что она борется с яростью. Эта ярость была белой, как гребни волн во время шторма, и черной, как грозовая туча, в ней не существовало оттенков, никаких нюансов. Гнев пожирал ее. Ее руки сжались в кулаки. Она могла убить. Вот что было внутри ее: ей хотелось убить кого-нибудь прямо сейчас.
— Нам не следовало сюда приезжать, — тихо произнесла ее мать. — Мы делаем их слабее.
Не это ей хотелось услышать.
— Он сам дрался бы на этом поединке, если бы тебя здесь не было.
— Его бы остановили, — возразила Энид.
— Они бы попытались. Но ты — единственная, кто это мог сделать. Ты это знаешь.
Мать посмотрела на нее, казалось, хотела что-то сказать, но промолчала. Они наблюдали за мужчинами внизу. Сейчас картина была сверхъестественно ясной и четкой.
Мужчины внизу. Что такое женщина? — в ярости подумала Рианнон мер Брин. Что такое ее жизнь? Даже здесь, на земле сингаэлей, знаменитой — или печально известной — своими женщинами, кем они могли надеяться стать и что сделать в такое время, как это? В решающее время.
Очень просто, с горечью думала она под звон мечей. Они могли наблюдать и ломать свои изящные ручки, ее мать и она сама, но только если сначала нарушат ясные и строгие инструкции держаться подальше и спрятаться. Прятаться, прятаться! Иначе они могли стать объектом нападения, их могли изнасиловать, убить или захватить и продать в рабство, а потом их бы оплакивали и прославляли в песне. “В песне!” — гневно думала Рианнон. Певца она тоже могла бы убить.
Женщины остаются детьми до первого кровотечения, потом выходят замуж, чтобы рожать детей, и — если Джад будет милостив — их дети будут мальчиками, которые могут работать на земле и защищать ее или отправятся сражаться. С ними десятилетний мальчик с маленьким серпом. Десятилетний!
Она стояла рядом с матерью и видела, что Энид до сих пор дрожит (что ей несвойственно), потому что она была так уверена, что Брин выйдет драться и умрет. Возможно, была какая-то цель или какой-то замысел в том, что ее мать спасла рыжебородого эрлинга от смерти на дворе фермы в ту ночь, предъявила на него права, а теперь этот человек взял на себя поединок Брина.
Возможно, какой-то замысел существует. Рианнон все равно. Сейчас все равно. Она хотела, чтобы они все погибли, эти эрлинги, просто потому, что они могут приплыть на своих кораблях, со своими мечами и топорами, потому что они радуются убийствам, крови и смерти в бою, чтобы их боги навечно отдали им в награду желтоволосых дев.
Рианнон жалела, что не обладает могуществом древних богинь Сингаэля, тех, которых им запрещено даже упоминать с тех пор, как они приняли веру в Джада здесь, на западе Жаль, что нельзя помолиться черному камню и дубу, самой прикончить эрлингов и бросить их изрубленные на куски тела на поживу воронам. Пускай желтоволосые девы потом собирают их воедино. Если захотят.
Настроение, в котором Рианнон прожила все это долгое лето, полностью исчезло, его унесло, как туман уносит ветер: это тоскливое, болезненное, лишающее сна чувство, что все идет не так. Это правда, правда. Но из этого следовало извлечь урок: любовь и томление — не главное в жизни на северных землях. Теперь она это поняла. Она это видит. Мир слишком суров. Необходимо и самой стать тверже.
Она стояла рядом с матерью, с бесстрастным лицом, не выдающим ничего из того, что бушевало в ее душе. При взгляде на Рианнон, залитую этим ярким светом, можно было принять ее за темноволосую деву печали. За эту мысль она могла бы убить, если бы сумела.
Другая молодая женщина, в Эсферте, далеко на востоке, хорошо поняла бы эти мысли, многие разделила бы, хотя в ней горел иной огонь и она прожила с ним всю жизнь, а не открыла в себе внезапно.
Горечь женской доли, беспомощность, с которой смотришь, как братья и другие мужчины скачут к славе с железом у бедра, не были для нее чем-то новым. Джудит, дочери Элдреда, хотелось битв, власти и лишений не меньше, чем любому пирату-эрлингу, бороздящему моря на ладье с драконом на носу и высаживающемуся на берег в полосе прибоя.
Вместо этого она готовилась этой зимой выйти замуж за мальчика в Редене. В этот день она трудилась над вышиванием вместе с матерью и своими дамами. От высокородной дамы ожидают, что она принесет в дом мужа определенные навыки и умения.
В отличие от них обеих младшая дочь короля Элдреда видела мир совсем иначе, хотя и это тоже менялось с каждой минутой в последние дни позднего лета.
Сейчас, чувствуя боль в глазницах и видя нахлынувшие образы, хаотичные и неуправляемые, как искры костра, Кендра понимала только то, что ей необходимо снова найти сингаэльского священника и сообщить ему нечто важное.
Его не оказалось в королевской церкви и в той маленькой часовне, где он был раньше. Ее охватило настоящее отчаяние. Предвечерний солнечный свет заставил ее заслонить глаза рукой. Ей пришла в голову мысль, не происходит ли то же самое с ее отцом, когда у него начинается приступ лихорадки, но у нее не было ни жара, ни слабости. Только боль, и с ней пугающее, невозможное сознание того, что на западе идет бой, мысленный образ меча, взлетающего и падающего, и снова сверкающего, опять и опять.
Именно брат нашел для нее Сейниона. Гарет, срочно вызванный гонцом, бросил лишь один испуганный взгляд на Кендру, сидящую на скамье в маленькой церкви (она пока не в состоянии была выйти на свет), и убежал, на ходу призывая других людей искать вместе с ним. Он вернулся (она не знала, сколько прошло времени) и отвел ее под руку по улицам в светлую (слишком светлую) и просторную комнату, которую ее отец построил для священников, переписывающих для него книги. Она не открывала глаз, позволяя Гарету вести себя.
