Владычица озера - Сапковский Анджей (список книг .TXT) 📗
— Ты запоздал, — прошипела Филиппа Эйльхарт. — Ты опоздал на торжество с участием королей. Какого черта, Сигизмунд! Твое пренебрежение к протоколам достаточно известно. У тебя не было нужды так нахально проявлять его. Тем более сегодня, в такой день…
— У меня были причины. — Дийкстра ответил поклоном на взгляд королевы Гедвиги и осуждающее движение бровей иерарха Новиграда. Поймал взглядом кривую гримасу на физиономии жреца Виллемера и усмешку на лице короля Фольтеста, достойном того, чтобы его профиль чеканили на монетах.
— Мне необходимо поговорить с тобой, Филь.
Филиппа подняла брови.
— Небось с глазу на глаз?
— Хорошо б. — Дийкстра едва заметно улыбнулся. — Впрочем, если пожелаешь, я соглашусь на несколько дополнительных пар глаз. Скажем, прекрасных глаз дам из Монтекальво.
— Тише, — прошипела чародейка улыбающимися губами.
— Когда можно получить аудиенцию?
— Я подумаю и дам знать. А сейчас оставь меня в покое. Здесь крупное торжество. Здесь великий праздник. Напомню, если ты сам этого не заметил.
— Великий праздник?
— Мы стоим на пороге новой эпохи, Дийкстра.
Шпион пожал плечами.
Толпа выкрикивала приветствия. В небо взметались ракеты, рассыпались огни фейерверков. Колокола Новиграда били, вещая о триумфе, о славе. Но звучали они как-то на удивление грустно.
— Подержи-ка вожжи, Ярре, — сказала Люсьена. — Проголодалась я, перекушу малость. Давай обмотаю тебе ремень на руке, я знаю, тебе одной неудобно.
Ярре чувствовал, как щеки ему заливает румянец стыда и унижения. Он еще не привык. Ему все казалось, будто всему миру нечего больше делать, как только пялиться на его культю, на подвернутый и зашитый рукав. Что весь мир думает только об одном: заметить увечье, а потом лицемерно сочувствовать и неискренне сожалеть, а в глубине души брезговать им и считать, что он некрасиво нарушает красивый порядок своим убогим, наглым существованием. Что вообще смеет существовать.
Люсьена — нельзя было не признать — явно отличалась в этом от всего остального мира. Она не прикидывалась, будто ничего не замечает, в ее глазах не было признаков унизительного сочувствия и еще более унизительной жалости. Ярре готов был признать, что светловолосая возница относится к нему совершенно естественно и вполне нормально. Но отгонял от себя эту мысль. Не принимал ее.
Потому что никак не мог привыкнуть воспринимать самого себя нормально.
Везущая инвалидов телега скрипела и тарахтела. После краткого периода дождей наступила жара, пробитые военными обозами выбоины на дорогах высохли и застыли гребнями и горбами фантастических форм, и телеге, которую тянула четверка лошадей, все время приходилось переваливаться через эти выбоины и колдобины. На самых больших выбоинах телега подскакивала, трещала, раскачивалась не хуже корабля во время шторма. Тогда искалеченные — в основном безногие — солдаты ругались столь же артистично, сколь и жутко. А Люсьена — чтобы не свалиться — прижималась к Ярре и обнимала его, щедро одаривая своим волшебным теплом, удивительной мягкостью и возбуждающей смесью аромата лошадей, ремней, сена, овса и молодого, ядреного девичьего пота.
Телега соскочила в очередной ухаб. Ярре уже выбрал слабину закрученных вокруг локтя вожжей. Люсьена, откусывая попеременно хлеб и колбасу, притулилась у его бока.
— Ну-ну, — заметила она его латунный медальон и бессовестно воспользовалась тем, что одна рука у него была занята вожжами. — И тебя тоже провели? Амулет-незабудка? Ох и пройдоха же тот, кто эти финтифлюшки выдумал. Большой был на них спрос во время войны, больше, чем на водку, пожалуй. И какое же там внутри имя девчачье, а ну, глянем…
— Люсьена. — Ярре залился пурпуром, чувствуя, что еще секунда — и кровь хлынет у него из щек. — Я должен тебя попросить… чтобы ты… не открывала… Прости, но это очень личное. Я не хочу тебя обижать, но…
Телега подпрыгнула, Люсьена прижалась, а Ярре замолк.
— Ци… рил… ла, — прочитала возница с трудом, но все равно удивила Ярре, который никак не ожидал от деревенской девушки столь выдающихся способностей.
— Она о тебе не забудет. — Люсьена защелкнула медальон, отпустила цепочку, глянула на юношу. — Цирилла, стало быть. Если действительно любила. Чепуха все эти чары и амулеты. Ерунда и глупистика. Если действительно любила, то не забыла, была верной. И ждет.
— Этого? — Ярре поднял культю.
Девушка слегка прищурила глаза, голубые как васильки.
— Если по-настоящему любила… — твердо повторила она, — то ждет, а все остальное — чепуховина чепуховая. Я-то знаю.
— Такой уж у тебя солидный в этом деле опыт? Так сказать, много ль ты экспериментировала?
— Не твое дело, — теперь настал черед Люсьены слегка зарумяниться, — с кем и что у меня было. И не думай, будто я из тех, которым только мигни, и они уже готовы какие-то там сперементации на сеновале вытворять. Но что знаю — то знаю. Ежели парня любишь, то всего разом, а не по частям. И не имеет значения, если даже какой-никакой части недостает.
Телега подпрыгнула.
— Ты здорово упрощаешь, — проговорил сквозь стиснутые зубы Ярре, жадно вдыхая аромат девушки. — Здорово упрощаешь и сильно идеализируешь, Люсьена. Не хочешь замечать одной мелочи. Пойми, для того, чтобы мужчина мог достойно содержать жену и семью, он должен быть, я так скажу, в полном комплекте! Калека на это не способен.
— Но-но-но! — резко перебила она. — Нечего сопли распускать. Голову тебе Черные не оторвали, а ведь ты головастый, головой работаешь. Ну чего уставился? Я — деревенская, но глаза-то у меня есть, да и уши тоже. Вполне хорошие, чтобы заметить такую мелочишку, как способ говорения истинно господских и ученых. А к тому ж…
Она наклонила голову, кашлянула.
Ярре тоже кашлянул. Телега подскочила.
— А к тому ж, — закончила девушка, — слышала я, что другие говорили. Что ты, мол, писарь. И жрец из храма. Сам, значит, видишь, что рука-то… Тьфу, плюнуть и растереть.
Телега какое-то время не подпрыгивала, но Ярре и Люсьена, казалось, вовсе этого не замечали. И им это вовсе не мешало.
— Надо ж, — сказала она после долгого молчания. — Везет мне на ученых. Был один такой… Когда-то… Подъезжал… Ученый был и в академиях учился. По имени одному можно было усечь.
— И как же его звали?
— А Семестром…
— Эй, девка! — закричал у них за спиной ефрейтор Деркач, здоровенный и угрюмый, покалеченный во время боев за Майену. — А ну, стрельни-тко коняг бичом над задницами, ползет твоя фура словно сопля по стене!
— Будто черепаха, — добавил другой калека, почесывая выглядывающую из-под отвернутой штанины культю, на которой поблескивали пятна затянувшихся рубцов. — Осточертела уже энта пустошь! По корчме затосковал, потому как, взаправду говоря, пива хоцца. Нельзя ль порезвее ехать-то?
— Можно. — Люсьена обернулась на козлах. — Но только ежели на колдобине ось иль ступица полетят, то неделю, а то и две не пиво, а воду дождевую да сок березовый лакать будете, подводы ожидаючи. Сами не уйдете, а я вас на закорки не возьму.
— А жаль, — осклабился Деркач. — Потому как мне по ночам снится, что ты меня на себя громоздишь. Со спины, то бишь с заду. Я так шибко люблю. С заду-то! А ты, девка?
— Ах ты, голяк хромой! — взвизгнула Люсьена. — Хрен вонючий! Ты…
Она осеклась, видя, как лица сидящих на телеге инвалидов неожиданно покрываются мертвенной бледностью.
— Матка, — заплакал кто-то. — А так недалече было до дому…
— Пропали мы, — сказал Деркач тихо и совсем без эмоций. Просто отмечая факт.
«А говорили, — пронеслось у Ярре в голове, — что „белок“ больше нет. Что уже всех перебили. Что уже, как они выразились, „эльфий вопрос решен“».
Конников было шестеро. Но при внимательном взгляде стало ясно: шесть было лошадей, а конников — восемь. Две лошади несли по паре всадников. Все ступали как-то жестко, неровно, низко опустив головы. Выглядели скверно.