Паутина противостояния - Панов Вадим Юрьевич (книга жизни .TXT) 📗
Магия, черт бы ее побрал! Магия!
А довольные любовники продолжили свидание в спальне Грима.
– Что будем делать вечером?
– Потусуемся в «Ящеррице»?
– А что там сегодня?
– Танцы.
– Просто танцы? – удивился Грим.
Ответить Лая не успела – зазвонил телефон. Девушка вздохнула, явно не собираясь отвечать, однако, посмотрев на экран, поморщилась и, произнеся: «Тихо!», нажала кнопку:
– Да?
– Ты опять с ним? – ворчливо поинтересовался мужчина на том конце линии.
– Не твое дело, Манан, – ровно произнесла девушка.
– Он тебе еще не надоел?
– Почему ты все время лезешь не в свое дело?
– Ты – моя дочь.
– Но не твой голем!
Манан помолчал, затем примирительно произнес:
– Я не хотел ругаться.
– У тебя опять не получилось. Зачем звонишь?
– Скажи своему приятелю, что он мне нужен.
Странная фраза. Странная и совершенно невозможная.
– Неужели? – удивилась Лая. – Зачем?
– Он ведь наемник, так? Так. Я хочу его нанять.
– По-родственному? Со скидкой?
Пауза продлилась несколько секунд.
– Лая, прошу, не доставляй мне больше боли, чем уже доставила, – тихо попросил девушку отец. – Мне нужен наемник. Твой… приятель согласится подработать?
На этот раз помолчала девушка.
– Я спрошу.
– Спасибо.
Лая отключила телефон и с улыбкой посмотрела на Грима.
– Манан хочет тебя нанять.
– Шутишь?! – Наемник приподнялся на локте. – Я думал, он меня ненавидит.
– Именно поэтому мне интересно, захочешь ли ты работать?
Грим неуверенно пожал плечами.
– Зависит от того, что он предложит.
Лая прищурилась.
– Ты был прав: он тебя ненавидит. Его бесит, что я сплю с челом.
– Возможно, если я исполню контракт, Манан переменит свое отношение.
– Для тебя это важно?
Грим внимательно посмотрел на девушку.
– Для меня важна ты.
Долгий взгляд, долгое прикосновение. Лая давно призналась себе, что Грим тоже стал для нее наркотиком. Не говорила вслух, но призналась.
– Мне плевать на мнение Манана. – Черные глаза шасы не лгали – ей было плевать на мнение отца.
– Но ты расстроилась, когда он позвонил.
И это тоже было правдой.
– Я делаю то, что хочу, а он не должен вмешиваться в мою жизнь.
Голос прозвучал твердо, очень твердо, однако Грима столь категорическое высказывание не устроило. Он знал, что в глубине души Лая относится к отцу теплее, чем показывает.
– Мне кажется, тебе будет легче, если наши с Мананом отношения улучшатся, – мягко произнес наемник.
Лая поджала губы, провела пальцем по плечу Грима, прищурилась и, глядя любовнику в глаза, согласилась:
– Мне будет легче.
– В таком случае, я подпишу контракт.
– У тебя есть его номер. – Девушка поднялась с кровати. – Если что, я буду в ванной.
Потянувшийся за телефоном Грим замер. Посмотрел на ягодицы медленно идущей к дверям девушки и улыбнулся.
– Может, сначала я потру тебе спину?
– А у тебя получится? – не оборачиваясь, поинтересовалась Лая.
– Вот и проверим!
– Вы приводите весьма занятные подробности, Схинки, – чуть удивленно протянул Сантьяга. – Не ожидал.
– Они вас возбуждают?
– Мне любопытно, откуда вам известны столь пикантные детали взаимоотношений Грима и Лаи? – Комиссар поправил манжету. – От кого-то из них?
– Разумеется.
– Вы расспрашивали их настолько подробно?
– Мой господин предельно внимательно подходит к отбору помощников.
– Да, я заметил.
Однако выбранный комиссаром тон не понравился собеседнику.
– Не думаю, что в данном случае уместна ирония, – насупился Схинки. – Мы в самом начале беседы, вы еще многого не понимаете. А когда поймете, возможно, пожалеете.
– О том, что был ироничен?
– О том, что поняли.
Несколько секунд Сантьяга и Схинки смотрели друг другу в глаза. Жестко. Внимательно. Затем комиссар улыбнулся.
– В таком случае, прошу, продолжайте. Поразите меня.
– Для этого придется перепрыгнуть через пару эпизодов, и вполне возможно, вы потеряете нить повествования.
– Оно становится настолько сумбурным?
– Сложным.
– Меня не смущают путаные истории. – Сантьяга вновь взялся за коньяк. – Видите ли, далеко не все оказывающиеся в моем кабинете… собеседники способны сохранять ясное мышление. Я привык восстанавливать истину по обрывистым фразам, перемежаемым…
– Всхлипами? Стонами? Криками боли?
– Нет, – покачал головой комиссар. – Четко выстроенными предложениями. – Глотнул коньяка и скромно уточнил: – Мы ведь в моем кабинете. Здесь я разговариваю.
– Но я помню, как вы мне угрожали!
– Ни в коем случае, Схинки, ни в коем случае. – Глаза нава напомнили его собеседнику черные дыры: все притягивали, но ничего не отдавали. – Вы судите чересчур примитивно, оперируете лишь двумя понятиями, двумя цветами: черным и белым. А ведь богатство мира прячется в полутонах. В оттенках…
– Конечно, конечно, я всего лишь несчастный, плохо воспитанный Схинки, которому никогда не откроется подлинная красота. Я знаю.
– Вы в силах это изменить. Поступите в среднюю школу. Выучитесь на кого-нибудь. Прочтите пару книг, в конце концов.
– Возможно, потом. – Схинки забросил ноги на подлокотник кресла. – А пока давайте вернемся на базу…
– Ты такой холодный…
Это шепот. Едва различимый, прячущийся в губах, легкий, как дыхание, но страстный, обжигающе страстный. Горячий шепот о холоде.
– Ты выходил на улицу в одной рубашке?
Поздняя осень в Нью-Йорке – не лучшее время для прогулок без пальто. Даже для очень коротких прогулок. Она беспокоилась о нем.
– Покупал сигареты…
Он брякнул первое, что пришло в голову, что пару раз слышал от нее. А она и забыла, что он не курит. Вылетело из головы, поскольку все мысли вились вокруг желания.
– Плевать, что ты там делал…
Руки скользят по плечам, губы целуют холодную щеку, холодную шею, пальцы зарываются в короткие, густые волосы. Его дыхание становится прерывистым. Он тоже заводится. К тому же сегодня он впервые дал ей почувствовать истинную температуру своего тела. Потому что сегодня они занимаются любовью в последний раз. И эта мысль возбуждает больше, чем откровенность ее желания.
– Я хочу тебя согреть.
– Я тоже этого хочу.
Шепот, полный страсти и предвкушения. Шепот, живущий лишь в сумраке спальни. Шепот… и слова не важны. Они могут быть любыми. Это шепот самой любви…
– Ты специально пришел в мою постель таким холодным?
– Тебя это заводит?
– Обжигает…
Девушка закрывает глаза. Улыбается, прижимаясь к навалившемуся любовнику, проводит кончиком языка по пухленьким, нарисованным темно-красной помадой губам, левой, свободной, рукой сдавливает свою грудь… и вздрагивает.
– Ты…
– Нравится?
Девушка широко распахивает зеленые глаза – в них боль. Тело не лжет, тело кричит: боль! Смерть! Боль! Инстинкты пляшут кадриль, но разум… Разум зачарован жарким холодом объятий. Разум заставляет шептать:
– Мне нравится…
Разум приказывает глазам закрыться. И приказывает рукам обнимать холодное, как ярость викинга, тело любовника. Убийцы.
Наслаждение…
– Ты самый лучший… Бруно, ты слышишь? Ты самый лучший! А-а… – Боль или удовольствие? Что вызвало стон? – Я не знала, что кто-то умеет так любить…
Мужчина не отвечает. Он занят. Он слишком глубоко вошел, иглы погрузились до самых десен и уверенно тянут ее жизнь в его тело. Ему становится теплее. А она… она ничего не замечает. Сигналы тела становятся слабее. Тело сдается. Тело понимает, что погруженный в наслаждение разум забыл обо всем на свете. Даже о том, что тело умирает.
Тело умирает, а губы шепчут:
