Псы, стерегущие мир - Игнатушин Алексей (полные книги txt) 📗

Хватка старика ослабла, и полузадушенный Ждан повалился. Лют сдернул боли-бошку, хлестнул по плеши крапивой.

– А-а-а!!!

Буслай вскочил и бросился на подмогу. Лют метнул взгляд: не надо. Гридень склонился над Жданом. Кожаная петля лопнула под лезвием топора, и отрок с трудом протолкнул воздух в измятое горло.

Лют крепко держал лесного пакостника за ногу и пуком крапивы хлестал его по плеши. Боли-бошка извивался ужом, сомкнув обожженные губы. Крик сменился поскуливанием.

– Что творишь? Больно же!

Лют тряхнул боли-бошку и прошипел в лицо, облепленное кусочками крапивы:

– Больно тебе?! Так я еще не начал!

Боли-бошка извернулся – зубы клацнули возле запястья гридня.

– Ах, ты так!

Тело нечисти со свистом проломило воздух, и могучая сосна загудела от удара. Посыпались иголки. Гридень стал околачивать стволы головой боли-бошки. В лесу злорадно заухало, а в сгустившейся тьме загорелись злым весельем огоньки.

Лют запихнул за пазуху боли-бошки истрепанный веник крапивы, раскрутил над головой – и нечистый с криком улетел в кусты. Протяжный вой удалился.

Гридень оглянулся на Ждана. Отрок с помощью Буслая сел и пальцами стал осторожно разминать посиневшее горло. Лют со злостью посмотрел на кусты, куда забросил боли-бошку.

– Ждан, надо идти.

Отрок осторожно кивнул. Буслай кое-как встал. Лют поднял из травы булаву и прицепил Ждану на пояс. Отрок оперся на подставленное плечо, и троица медленно зашагала к стоянке.

Лес на миг озадаченно смолк, а затем разразился ухающим хохотом. Ветви зашумели, будто от сильного ветра. Кто-то начал подхихикивать тонкими трелями, словно мышь-полевка. Траву накрыл белесый покров.

Лют недовольно поглядывал на клубящийся туман. Белые клочья стремились опутать голенища, блазнились крохотными когтями, принимали синеватый оттенок…

Савка извелся у костра. Едва заслышав треск, метнулся встречать гридней. При виде Ждана Савка ахнул. Гридни передали раненого товарища и подошли к воеводе. Стрый посмотрел требовательно.

– Нечистая шалит, – развел руками Буслай. – Любитель быстрой езды попался.

Стрый досадливо дернул щекой и взглядом уткнулся в Люта:

– Уходить надо.

Буслай вскинулся:

– Ты что?! Только устроились, даже не ели!

– Помолчи! – рявкнул воевода. – Хоть раз головой подумай.

Савка хлопотал над Жданом, мало не квохтал. Взгляд его упал на траву, и в груди похолодело: стебли оказались переплетены лентами синей кисеи. Он потрогал одну, и пальцы обдало морозом, будто сунул руку в сугроб.

Лют оттащил Буслая от воеводы и принялся укладывать мешки на лошадей. Животные обеспокоенно фыркали и трясли гривами. Все, кроме Горома. Лют некстати вспомнил слова стойгневского вазилы, что это вовсе не конь. Спросить бы Стрыя, да в ответ получишь по шее.

– На кой ляд попремся ночью? – не унимался Буслай.

Лют хмуро указал на траву, тронутую туманом:

– Думаешь, зря лес хожим быть перестал? И больно удобная полянка появилась, когда на ночлег решили устроиться.

Буслай досадливо сплюнул.

Стрый бросил взгляд на оцепеневших отроков, сказал Люту:

– Подсоби малым, а то туман пожрет. Ишь, как наступает.

Лют порылся в мешке с травами. В костер полетели ветки боярышника. Пламя лизнуло листья, и встречь туману потек дым. Синеватое покрывало испуганно отпрянуло и рассерженно зашипело. Буслай растолкал отроков и вместе с Савкой усадил Ждана в седло.

Лют погрузил поклажу и отвязал лошадей. Животные нервно переминались, разбрасывая копытами комья земли. Стрый похлопал по шее угольного Горома. Глаза громадины полыхнули багровым светом.

– Взденьте брони, – наказал воевода.

Буслай плюнул на мокрую рубашку, что так и лежала у костра, и из мешка вытащил запасную. Ткань согрела тело. Поверх льняной рубахи натянул кольчугу – полпуда плетеного железа придало уверенности.

Буслай взглянул на край полянки, поежился. Деревья скрылись за плотной стеной, иногда в клубах тумана мелькала оскаленная рожа, аж кишки от страха сводило.

Боярышник прогорел, и поляну снова уверенно стало поглощать синеватое полотно, подбираясь к костру. Пламя испуганно металось, но деваться из ямы ему было некуда, и участь его была предрешена.

Стрый оглядел отряд и неспешно забрался в седло:

– Я сзади поеду, Лют – впереди. Буська – меж Жданом и Савкой.

Буслай засопел обиженно:

– Чего я – в середине?

– Хорошо, – согласился воевода легко, – ты впереди.

– Э-э, да я просто так спросил.

Выехали на тропу. Свет луны продрался сквозь ветви и залил деревья мертвенным светом. В темноте то тут, то там вспыхивали попарно желтые огоньки. Лица обдало порывом холода, и в кустах протяжно завыло. Отроки испуганно зашептались, творя охранные знаки, и впились пальцами в обереги из можжевельника.

Буслаю захотелось подержать колючее: терновник, на худой конец репей. Нечисть боится колючих растений, ткни в рожу – убегут с воплем, да и через выложенный круг не проберутся, равно и не выберутся. Не случайно упырю в гроб ветки боярышника кладут, чтоб из могилы не вылезал.

Гридень тряхнул головой, рукой коснулся топора. Прохладный металл отозвался неожиданной теплотой. Вот единственный оберег, сказал про себя Буслай. Иных не надо.

Над головой пролетела тень, лошадь испуганно шарахнулась, гридень впустую рубанул воздух.

– Успокойся, – сказал сзади Стрый. – Пока пужают. Как начнется, скажу.

Буслай со страхом прислушался к зубовному скрежету за стволами, ответил нервно:

– Ты только не запаздывай, воевода. А то знаю я тебя.

Стрый хохотнул.

Лют разжег факел. Бледное пламя бросило дрожащие отсветы на листья. Тропа выросла из сумрака на несколько шагов. Лес был полон злобного щелканья, посвиста, справа похрюкивали, уши щекотал шелест сминаемой травы и веток. Изредка страшно скрипело, будто дерево отрывало корни и шло по лесу.

Сзади раздался печальный вздох. Лют метнул взгляд через плечо:

– Что такое, Буслай?

Гридень еще раз вздохнул:

– Поесть забыли.

Глава пятая

Бревенчатые стены, увешанные расписными полотнищами, содрогались от приветственных криков. Языки пламени в светильниках трепетали, как колосья на сильном ветру. Палата была напитана горячими запахами съестного, ароматами меда и вина. Под потолком воздух сгустился сизыми жгутами. Скоро пирующих окутает туман, если слуги забудут открыть духоводы, дабы чадную сыть разбавил свежий воздух.

Яромир склонил голову, повел дланью, и в зале поутихло. Множество глаз воззрилось на князя, устроившего пир. Кравчий вынырнул из-за спины и подал золотую чашу в россыпи жемчуга и яхонтов, до краев полную густым терпким вином.

– Други мои! – провозгласил князь. – Пью во здравие ваше! Ибо нет ничего лучше на свете – иметь таких друзей. Не богатством славен доблестный муж. Что злато? Сегодня есть, завтра идешь по миру с сумой. Но если есть друзья, такие как вы, и смерть не страшна. Пью за вас – настоящее богатство мужа!

Палата взорвалась одобрительными криками, гости поспешно вскочили с лавок и принялись вздымать серебряные чаши, украшенные жемчугом; кто-то поднял сердоликовые чарки, обложенные серебром; иные – рога буйволиные и воловьи с искусной резьбой. Запахи вина, меда и темного олуя крепко переплелись, вдохнешь – уже пьян.

– И ты будь здрав, князь! – раздались ответные здравицы.

Хмельное исчезло в десятках глоток, палата огласилась мощным кряканьем, звоном золотой и серебряной посуды, громким чавканьем. Крепкие руки раздирали жареных лебедей, жернова зубов перемалывали нежное мясо. Чарочники с ног сбились, наполняя опустевшие кубки.

Яромир в два глотка осушил чашу. Кравчий принял пустой сосуд и притаился за спиной. Князь сел, пытливо обводя взглядом приглашенных мужей: когда кто-то поднимал кубок во славу князя, Яромир кивал ему в ответ, взглядом отыскивая следующего гостя.

По правую руку раздалось недовольное ворчание: