Земля избранных (СИ) - Бородина Мария (первая книга .txt) 📗

Пролог

«Не вспоминай о том, что было вчера».

Слова звенят в голове заевшим лейтмотивом, как бесконечное пение кукушки в середине третьего сезона. А буря подходит всё ближе: того и гляди, за плечи обнимет. Солит воздух брызгами океанских вод, поднимает к облакам столбы мёртвого песка, мешает на палитре неба серое с красным. Сбежать бы, да некуда.

Нужно спешить.

Волны слюнявят ржавую кромку берега грязной пеной. Следы босых ног быстро наполняются мутной жижей. Прилив отбирает у суши кусочек за кусочком, превращая песок в холодное месиво.

— Ну, давай, ещё раз, — настойчиво шепчет мать и опускает руку на плечо. Её лицо безмятежно, как камень. И это пугает.

Молчи, мама! Ещё минута! Ещё один взгляд на город, что остался позади. Туда, где закатные лучи грызут полуразрушенные небоскрёбы. Издали кажется, будто квадраты окон пылают чистым пламенем. Издали много что кажется…

— Я не могу, — как тяжело это произносить! Вместе со словами из носа вырывается тёплая струйка и бежит к подбородку. Кровь…

— Ты можешь! Времени у нас нет! — голос матери бесстрастен.

Кучерявая туча заслоняет солнце, и на берег опускается серовато-синий полумрак. Стальная молния вспарывает небо, выбеливая мир. Подвывание ветра перетекает в раскат грома, и на кожу обрушивается стена из острых игл. Дождь…

Время истекает. Впрочем, оно истекло ещё вчера.

«Не вспоминай о том, что…»

— Не могу. Не! Могу!

В горле застревает крик отчаяния. Юбка мокнет и собирает песок. Волосы впитывают дождь: облепили щёки словно шлем. Гроза распилила мир надвое: там, за стеной небоскрёбов, всё ещё багровеет солнце. Там, куда стальная птица улетела насколько часов назад… Вот бы взмыть в угрюмое небо, подобно пёрышку, и унестись прочь, следом за ней.

— На эту тему мы поговорим дома, — одёргивает мать, словно читая мысли. — Делай то, что должна. Самое время вернуться.

Струйки дождевой воды катятся по лицу и шее, проникают под воротник. Сопротивляться бесполезно: добьёт. Доломает. Так было всегда, всегда и будет.

Вдох. Глаза закрываются, а рука сама собой вытягивается вперёд. Слова заклятия воскресают на губах: знакомые, громкие и горькие, и воздух звенит нотами согласных, что камушками отскакивают от зубов. Теперь нужно немного потянуть руку на себя. Так, словно пытаешься расцарапать пространство. И вот, мир скользит под пальцами, как масло…

Бух! Запах озона щекочет нос. Игра не стоит свеч. Пальцы высекают из воздуха лишь ворох бесцветных искр.

Взгляд матери пронзает тело, как пика. Ледяной, острый, безжалостный: таким можно покалечить:

— Сосредоточься. Ты слишком торопишься.

Несмотря на холод, щёки начинают пылать. И отчего все приходят с советами лишь тогда, когда сделать ничего нельзя?!

— То ты говоришь, что времени совсем не осталось, то призываешь не торопиться! Почему ты вечно указываешь, что и как я должна делать, в конце концов?! — крик саднит горло. Шум дождя и свист ветра сминают голос, превращая в надрывный визг.

— Потому что я — твоя мать. Моё слово для тебя — закон. Я имею право указывать тебе цели, ведь только мудрым советом я могу спасти тебя от бед, — говорит мама холодно и спокойно. — Ты никогда не думала, куда идёшь и сможешь ли вообще дойти в этот неуказанный пункт назначения.

Мама знает, как сделать больно.

Слеза катится по щеке и теряется в потоках водяных струек. Отвечать страшно. Но, если промолчать, с песком сравняет. На поводу идти нельзя: слишком долго шла. И губы произносят:

— Догма — это не совет. Направить — не значит подавить чужую волю.

И пальцы разжимаются, будто лепестки цветка. Фиолетовое пламя срывается с кончиков, прожигая пульсирующим сиянием воздух. И вот, на расстоянии вытянутой руки зажигается искрящийся сгусток. Шипящий шар расползается, мутнеет, и в широком окне, обрамлённом фиолетовыми языками, проступает другой мир: вековые деревья, свежая ароматная трава, каменная кладка древней стены.

— С четвёртого раза, — громогласно чеканит мать, и в её голосе сквозит разочарование, — и в сад Аэнос, а не в Храм!

— Будь рада хотя бы этому! Или это хуже, чем ничего?!

Мелкая дрожь гуляет по телу. Плечи под намокшим шарфом покрываются гусиной кожей. Это предел. Найденный и достигнутый. Финальная черта, за которой не страшно спросить себя: способна ли мать любить?..

Мать бросает прощальный критический взгляд на побережье, разлохмаченное бурей; на поросшие вереском холмы, багровые от закатного света:

— Пойдём, милая.

И тут же шагает в самое сердце портала. Тело её обретает прозрачность, растворяясь в новом мире. Вот и всё. Подошла очередь: один шаг, и…

Нет. Миссия завершена. Теперь можно, не каясь, подарить матери озлобленный взгляд. В спину. Чтобы не увидела.

Воздух вбирает в себя влагу, и дышать становится сложнее. Языки фиолетового пламени портала разгораются. Кажется, что они отбрасывают блики на песок, но это — лишь прелестная иллюзия, игра импульсов на сетчатке. Он говорил так. Всё, что связано с магией, не подчинено законам физики.

Всё, что связано с чувствами, не подчинено законам разума.

Налетевший порыв ледяного ветра сбивает с ног и заставляет согнуться пополам. Дыхание останавливается на выдохе, опустошая лёгкие. Ноги сами по себе делают шаг назад по сырому песку. Жалкие полметра, но другой мир уже не манит так сильно.

Так и надо. Покровители всегда помогают, если просишь от всего сердца.

Взволнованный голос по ту сторону портала настойчиво зовёт. Ноты дрожат и дробятся на отзвуки, с трудом прорываясь сквозь пространство.

Но разум проясняется. А тучи становятся гуще.

Удары дождевых плетей всё сильнее: почти дух выбивают. Даже стоять тяжело. Там, куда ушла мать, всё иначе. Деревья в недрах портала манят безмятежностью и величественной красотой. Ветерок нежно трогает листья, рождая шелест. Если закрыть глаза, можно почувствовать свежий аромат росы, потрескавшейся сосновой коры, полевых цветов. Этот запах куда приятнее, чем тяжёлый смрад многолетнего пепла и бетонной пыли. Только последний отчего-то дороже…

Волшебный, родной мир теперь дрожит на расстоянии вытянутой руки. Он желает вобрать в себя, укрыть, защитить. И нужно лишь податься вперёд, чтобы оказаться в его объятиях. Чтобы потрогать липкие листья вековых тополей. Чтобы упасть на влажную от вечерней росы траву и вдохнуть полной грудью сладкий воздух… Одна секунда ‒ одно движение!

Но отчего память напоминает о стальной птице, описывающей пируэты над кварталами мёртвого города? О запретном вчера, которое нельзя помнить?

Оттого, что пора сделать шаг.

Шаг назад.

Сердитое шипение почти оглушает: фиолетовое пламя ползёт к центру портала, стягивая разрыв. И знакомый мир сжимается до размеров яблока. Искрящийся сгусток материи мечется над землёй. Маленький взрыв — незримая граница схлопывается, оставляя в память о себе лишь нить белого дыма…

Буря накрывает побережье. Ливень усиливается. Плотная пелена иссиня-серых туч затягивает добрую половину неба, оттеняя бурлящие воды океана. Воздух вокруг тяжёлый и липкий.

Шаги в сторону города легки. Пусть песок комкается под ногами, а ураган сбивает дыхание. Пусть мокрая юбка хлопает за спиной, как парус. Против холода и невзгод есть хорошее средство: волшебный эликсир, что кипит в сердце. Даже когда тебе нет места ни в том мире, ни в этом.

А вдалеке, над сломленными шпилями небоскрёбов, там, куда ещё не дотянулись тучи, кровоточит свежая рана заката. И прощальные солнечные лучи, преломляясь, рисуют радужную дугу над надломленным кусочком мёртвого города.

Глава 1

Диссоциация Нери 42

1

Не вспоминай о том, что было вчера! О фиолетовых вспышках, сумасшедших иллюзиях и…

Осенний вечер, наполненный тёмно-синей дымкой, заглянул в комнату сквозь стекло, и смутные образы померкли в памяти. Так лучше. Намного лучше.

Усталость выходит на финишную прямую тогда, когда дело почти завершено. И сейчас она не промедлила о себе напомнить. Нери потёр веки, прогоняя дремоту. Строчки на мониторе конспектора раздвоились, напоминая, что сон сегодняшней ночью — слишком большая блажь. А жаль. Ему бы непременно пригрезилось что-то приятное. Гораздо привлекательнее, чем серая реальность, которая изо дня в день маячит перед глазами.