Микенский цикл - Валентинов Андрей (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
Ну, пусть теперь висят, головорезы, босыми пятками сверкают! .
А деда Ойнея в подвале нашли (и вправду, откуда в Калидоне темница?). Умирал дед – кто-то, убегая, не забыл, мечом полоснул...
На белых рыбьих губах – кровавая пена. В пустых глазах – боль.
– Увезите! Не хочу... В Калидоне... не хочу! Ненавижу! Ненавижу!
Мы с Фоасом переглянулись. Ойней не бредил. Не бредил – и все еще ненавидел. Даже на черном пороге Гадеса.
– К алтарю Телефа... Там... Там... Там мы поклялись в вечной дружбе... с Беллерофонтом. Он... Кубок, найдите кубок!.. Беллерофонт... ненавижу... Почему он успел умереть? Вовремя... Вовремя...
«Иногда надо умирать вовремя», – сказала когда-то мама.
Я отвернулся.
– Это за городом, – прошептал Фоас. – Только не довезем, Тидид! Плох старик, ай плох, совсем плох!
– Алтарь... Алтарь Телефа! – упрямо прошептали губы. – Туда!
Рядом толпились придворные – такие же белые от ужаса. Только дядюшка Терсит сиял полной луной. Сиял – улыбался, зубами редкими светил. Еще бы! Его тоже в подвале нашли, но – живого. Забыли в спешке, видать!
Горго, дедова внучка, стояла в стороне. Пустым было ее лицо – как Ойнеевы глаза. Словно не ее дед умирал на старой истоптанной подстилке. Фоас перехватил мой взгляд, вздохнул...
И что в ней мой родич нашел?
– Хорошо, – кивнул я. – Перевезите. Тугую повязку на грудь, конные ноши...
Эх, дед, дед!
* * *
– А вот он, кубок, племянничек, вот он! Не пропал, хи-хи, не пропал! Беллерофонтов кубок – он, Главкид, деду твоему в знак побратимства подарил. Тяжеленький, хи-хи! Я и все прочее собрать приказал вроде, не пропало ничего. Не успели унести, хи-хи, пожадничали! Теперь это все твое, племянничек, ты ведь наследник! Диомед, басилей Калидонский, хи-хи!
– Ха-ха, дядюшка Терсит! Да только я не басилей!
Я не басилей.
И не только потому, что Танат не спешит и дед все еще дышит – редко, захлебываясь мокротой и кровью. Я не басилей, потому что молчит толпа на площади, знакомо молчит...
Чужак!
Гетайры мои в сторонке стоят, и Фоас с Одиссеем в сторонке. Негоже им, куретам да прочим пришлецам, в чужие дела вмешиваться. Самому мне с добрыми калидонцами объясняться. Да только что им объяснить?
– Дед умирает, – тихо проговорил я. – Умирает...
Услышали? Кажется, да. Кое-кто переглядываться стал, но большинство все так же на меня смотрело. На меня, на чужака. И я понял – не признают. Внуку Ойнея Живоглота, сыну Тидея Непрощенного, последней поросли проклятого рода, не место на калидонском престоле.
В Аргосе испугались Алкмеона. Этим уже нечего бояться.
Я-не нужен!
– Дед умирает! – крикнул я. – Престол не должен пустовать! Горго, его внучка, будет править вами!
Ага, проснулись!
Проснулись, зашумели бурным морем, вперед подались. Только бы не улыбнуться!
– Диомед! Тидид! Диомед! Нельзя ее! Нельзя! Девчонка она еще! Девчонка! Дай нам царя!
Теперь – молчать! Пусть покричат, этолийцы-гордецы. Я не нравлюсь? И не надо!
...А мне что надо? Калидоном все равно не править – далеко он от Аргоса. Наместника тут не потерпят, чужака – тоже.
– Царя! Царя! Диомед, дай нам басилея! Царя! Не отдавай нас девчонке! Не хотим внучку Живоглота! Не хотим его род! Диомед! Диомед!
То-то! Меня не хотят – и меня же просят. Вот так и правят – лицом к югу.
Я огляделся. Гетайры, Фоас с Одиссеем... Курет в сторону смотрит – привык к этолийской волюшке, а итакиец, раскрыв рот, слушает. Интересно, как там у Лаэрта Пирата с демократией?
– Царя?! – гаркнул я так, что площадь дрогнула. – Я дам вам царя, калидонцы!
Чужака они не потерпят. А если не совсем чужака?
– Согласно обычаю дочь или внучка басилея выходит замуж, дабы муж ее правил царством. Не отступим от обычая! Фоас Курет женится на Горго, внучке Энея Партаонида. Куреты и калидонцы – братья! Фоас Андремонид – ваш басилей!
Тишина – заслушаться можно! Долгая, мертвая. Но вот дрогнуло, покатилось:
– А-а-а-а-а-а-а-ах!
И тут я наконец улыбнулся.
– Что делаешь, Тидид? Твое царство, твой престол, твой Калидон! Зачем отдаешь, зачем уступаешь? За сестру твою, за Горго, спасибо, век помнить буду, век братом твоим буду, а Калидон не возьму. Твое царство, ты наследник!
Горячится Фоас, мой родич, а сам бороду треплет – смущается. Вроде бы не согласен. Вроде бы...
– Я Куретии наследник, отца своего наследник, ты – деда наследник...
Поглядел на меня – умолк. Тоже обычай – отказываться. Раз отказался, два отказался...
– Этолия должна быть единой, Фоас! Она и станет единой.
– Хм-м-м...
А я в небо белесое, жаркое поглядываю. Не все ты еще слышал, братец мой названый!
– Ты присягнешь мне, Фоас. Как своему ванакту. Как царю царей. Ты получишь Калидон из моих рук.
Сейчас кричать станет. Чтобы он, вольный курет!..
– Эй, Диомед, что говоришь? Чтобы я, вольный курет, присягал? Режь меня, убивай – никому не присягну! Отцу присягал, деду присягал – тебе не стану!
Кричит! А сам бороду черную треплет. Треплет – на меня поглядывает. Сейчас о дани говорить будет. Сколько быков в год, сколько овец...
– За кого меня считаешь, родич? Думаешь, дань платить стану? Сто быков в год платить стану? Сто быков, тысячу овец? И десяти не заплачу!..
А Любимчик рядом стоит, глазами лупает. Учись, рыжий!
* * *
– Так ты чего, Диомед, царство ему отдал?
– Не отдал, Лаэртид! Не отдал. Приобрел! Править надо, сидя лицом к югу.
– А-а... А почему к югу?
* * *
От алтаря только камни остались. Развалили алтарь! Камни, молодая трава сквозь трещины тянется... И никто не скажет даже, какому Телефу алтарь возводили. Слыхал об одном, так он жив еще, за морем где-то правит.
А здесь – только камни среди травы.
Забылось!
Возле камней и положили его – деда Ойнея. Положили, покрывалом красным накрыли. Горго, внучка, золотой венец принесла, на голову надела, вытерла кровь с бледных губ...
Все собрались. И мы с Фоасом, и Лаэртид, и старшины калидонские, и куреты. Уходит басилей! Каким бы он ни был, Ойней Живоглот, но все-таки полвека жезл золотой держал. Всех пережил, всех похоронил – детей, друзей, врагов. И вот теперь сам уходит.
– Дед! Это я, Тидид! Может, воды тебе дать?
Молчал Ойней Живоглот. Только горлом хрипел – тихо, бессильно. И все так же глаза светились – ненавистью. .
Зачем уходить, ненавидя? Зачем, дед?
– Прочь!..
Медленно поднялась рука, сжались в кулак худые пальцы...
(А я вдруг деда Адраста вспомнил. Только Злосчастному легче было. Он завещал нам мечту. Мечту – а не ненависть!)
– Прочь, сын греха!..
– Но почему, дед? – не выдержал я. – За что? Ты ненавидел отца, ненавидишь меня, всех ненавидишь! За что?
Захрипел, дернулся...
– Пусть... Пусть уйдут все. Тебе... скажу...
Я оглянулся. Так ведь нет никого, одни мы с дедом!
Остальные в сторонке стоят – ждут. Даже Горго не подошла.
– Мне... Мне больно... Пусть и тебе будет больно, сын греха! Сын греха...
А мне вдруг его жалко стало – как когда-то.
– Я... Я должен был умереть раньше... с Беллерофонтом, с остальными... Но я остался. Остался, хотя и знал... Мы все прокляты, все! Мы, недобоги...
Я вздрогнул. Недобоги! Все, в чьих жилах ИХ кровь!
– Беллерофонт... он сошел с ума, но успел... Успел уйти. А я... Я полюбил. Полюбил то, что нельзя любить!
" – Почему Ойней меня ненавидит ? Ведь он и не видел меня ни разу! Это из-за папы ? Или он болен? Как мы все: дядя Геракл, Эвмел, папа ? Как я?
– Он болен, сынок. Если, конечно, любовь – это болезнь".
– Я полюбил... Полюбил свою кровь!
