Точка сингулярности - Скаландис Ант (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Дивно хороши были и соки – свежедавленные ананас, апельсин и манго – по отдельности и в виде коктейля. Накануне мы пили их, как воду. А вот теперь почувствовали колоссальную разницу между натуральным напитком и тем, что нам предлагается в пакетах фирмы «Тетрапак» – неважно, кстати, в какой стране. Я вдруг окончательно осознал, в чем заключается прелесть Эмиратов: здесь удивительным образом соединялись дикая природа, первозданность бытия и высочайший уровень сервиса, в чем-то обгоняющий лучшие западные образцы. И это было впечатление от жизни в не самой богатой части города, в третьеразрядной, по существу, гостинице для русских торгашей, экономящих если не каждую копейку, то каждый дирхам – уж это точно! Каково же здесь, допустим, в «Хилтоне» на Джумейре или в клубных отелях? Слава Богу, это я мог себе представить – опыт был.
Только мне не об том сейчас следовало думать. Все-таки я на работе, черт бы ее побрал, эту службу ИКС!
Чудесные соки и сказочные морепродукты странным образом усиливали алкогольную эйфорию. Нас обоих с Пашей как-то вдруг повело. Не сильно, но приятно, разговоры сделались доверительнее, раскованнее. А поскольку в зале не разрешалось даже курить, мы удалились для этого мирного занятия в туалетную комнату. Там были зеркала кругом и даже диванчик нашелся, рукомойники нас не смущали, а кабинки располагались чуть дальше, и вообще в Эмиратах на пол не писают, так что запахи в клозете стояли цветочно-пряные, почти аппетитные.
– Знаешь, – сказал вдруг Паша, жадно затягиваясь,– иногда так хочется хапнуть враз много денег да и плюнуть на эту дурацкую работу. Уехать в какую-нибудь благополучную страну, жить, как люди живут – не следить каждый день за курсом грина, не подсчитывать копейки, не трястись от страха за судьбу детей… Вот только где взять такие деньги?
Гольдштейн выдавал, в сущности, лютую банальщину, и риторика его выступления никакого ответа, кроме тяжкого сочувственного вздоха, не требовала, Но в свете моей задачи все выглядело по-другому. Мысли мгновенно прошли по строго очерченному кругу и уперлись в неизбежный вывод: Паша мог польститься на деньги Грейва, тем более представленные ему как деньги «Моссада». А то и еще как-нибудь хитрее…
Меж тем он закончил свой плач принципиально иным пассажем:
– Вот жили мы раньше в своей Тверской губернии тихо-спокойно и знать не знали, что где-то живут по-другому. А теперь, понимаешь, развратили нас свободой…
У меня возникло стойкое ощущение, что теперь Паша цитирует кого-то другого. Это он-то, секретарский сынок, начавший гонять по загранкам едва ли не со школы, не знал, что где-то живут по-другому?! Чушь! И я решил прервать этот странный монолог.
– Паша, ты знаешь, а я бы очень хотел, чтоб мы и дальше оставались друзьями. Очень хотел бы, – добавил я уже совсем грустно, и он не смог не ответить.
– В чем проблема? Обменяемся адресами, телефонами, может, еще куда вместе махнем, и вообще, от Москвы до Твери рукой подать.
– Я если я так и не сумею в Москве зацепиться и опять уеду в Берлин? – счел я нужным предположить.
– Ерунда, от Берлина до Твери – тоже не дальний свет…
Но это уже пошел разговор типа «Ты меня уважаешь?», и мы решили вернуться к столу.
Андрюшка продолжал вяло мучить вкуснейшее мясное блюдо – очевидно, просто спать уже хотел – и это навело Гольдштейна на мысль.
– Слушай, здесь же все оплаченное можно забирать с собою! Тебе еще и упакуют красиво. Мясо не должно пропасть, да и наших лангустов давай дожуем в номере.
Возражений не было. Позвали официанта, Паша взял счет и долго изучал его, гордый тем, что умеет читать арабские цифры. Это совсем не те цифры, которые с первого класса в школе изучают, как, быть может, подумали некоторые. Современные арабы используют совсем другие символы. Разве что единица у них почти совпадает с нашей, да ромбовидная точка вызывает отдаленные ассоциации с нулем, все остальные закорючки с привычными цифрами не имеют ничего общего. Гольдштейн, однако, в процессе торговли выучил их все досконально, чтобы некоторые шибко хитрые эмиратцы не могли его на кривой кобыле объехать. Но в ресторане «Морском» нас явно обманывать не собирались. Когда я осознал, что выставлен счет на двести сорок дирхам, то есть меньше чем на семьдесят долларов за все, я так обалдел, что от восторга выдал фразу на арабском:
– Хочу жить в Эмиратах!
– Живи, – ответил официант с улыбкой и добавил что-то еще на другом языке.
Внешне он больше всего походил на филиппинца, возможно, и говорил теперь на тагальском – мяуканье прямо какое-то, а не слова. Я ничего не понял, но по жестам догадался: он объяснял мне, что невозможно стать гражданином этой страны. А я и не хотел гражданином, я только о крабах мечтал, о настоящих и свежих.
Андрюшка уснул – мы еще пьянствовать не закончили. Настроение было прекрасным, от соленых и печеных морских тварей жутко хотелось пить, поэтому джин решили оставить на завтра, а пока перейти на пиво. Закусывали уже не сильно. Больше курили. Тем паче, что все это происходило в холле, дабы мальчика не беспокоить. Наконец, Паша все-таки попросил граммов пятьдесят крепкого – для полной расслабухи и здорового сна. Я тихо прокрался в комнату, убедился, что сынуля дрыхнет без задних ног, вынес Гольдштейну стаканчик, а сам поддержал его только пивом. Потом, выкурив по последней сигарете, мы пожелали друг другу спокойной ночи. Вот тут и выяснилось, что, в отличие от Паши, Белка моя спать совершенно не собирается.
Последовало предложение выпить еще по чуть-чуть, прежде чем отправляться в душ, а после душа Белка требовала продолжения банкета, и только потом… О, как она меня заводила!.. Я вмиг передумал начинать давно запланированный серьезный разговор. Я отложил его неважно на когда. Было бы просто варварством разрушать очарование этой ночи мистическими беседами о нашем предназначении и возможном конце света.
Мы пили джин-тоник из одной баночки по очереди, потом я отмокал в душе, а пока там плескалась Белка, тяпнул неразбавленного джина, чтобы решительно отогнать от себя мрачные тени дурных предчувствий, и, наконец, она вышла из ванной, роняя полотенце на пол, и я увидел, что свежий розово-оранжевый загар уже оттенил светлые полоски на ее прекрасном теле, и у меня самого была такая же, слегка подгоревшая кожа, и я знал, что прикосновение к ней немного болезненно, но уже догадывался, что в этом и будет сегодня заключаться особый шарм для нас обоих, и мы сидели совсем голые друг напротив друга в уютном свете бра, и пили еще джин-тоник, и доедали остатки фруктов из холодильника, и вспоминали далекую юность, напрочь выкинув из памяти все, что было после, и в какой-то момент стало невозможно говорить ни о чем другом, только об этом, и я зашептал:
– Ты знаешь, там, в ресторане, были какие-то устрицы – не устрицы, мидии – не мидии, в общем, они не только по виду, но и по вкусу очень напомнили мне твои губы…
– Да?! – удивилась Белка, еще не до конца понимая.
А я продолжил:
– И розовые кусочки крабов удивительно похожи на…
Я решил внести полную ясность в эти сравнения, и Белка, сладко поежившись, фыркнула:
– Дурак ты, Мишка! Как был дурак, так и остался… О-ох!
Но больше она уже не могла говорить. А я посмотрел в ее заплывающие туманом широко раскрытые глаза, и на кончик ее языка, непроизвольно облизывающий губы, и опускаясь все ниже и ниже, продолжал шептать:
– Морепродукты вообще имеют большое сходство с гениталиями, особенно женскими… Ах! Белочка, Бельчонок мой, тише, тише! Мальчика разбудишь. Ах!..
Как хороши, как свежи были крабы!..
