Город чудес - Беннетт Роберт Джексон (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .txt) 📗
Он вспоминает, как Шара шла рядом с ним по заснеженным улицам Мирграда, указывая на реликвии и исторические места. Он так скучал и кривлялся, пока она говорила, но теперь его сердце ноет при мысли о том, что она могла быть рядом, рассказывать дребедень про историю или политику, поправлять сползающие очки, и ее волосы были бы кое-как собраны в узел, а от ее жестикулирующих рук исходили бы ароматы чая и чернил.
«До чего жуткий грех — нетерпение, — думает он. — Оно делает нас слепыми к текущему моменту, и лишь когда он превращается в минувший, мы оглядываемся и понимаем, каких сокровищ лишились».
Тати болтает об удивительных вещах, которые читала про Мирград: о планах, о переменах, о строительстве, о новом мире, который расцветает здесь, на берегах Солды, — о том, что Сигруд и Ивонна понимают с большим трудом.
— Могло ли все быть лучше? — спрашивает Тати. — Могла ли мама… лучше справиться со своей работой?
— Не мне об этом говорить, — отвечает Сигруд.
— Может, она была слишком терпимой, — продолжает Тати. — Слишком снисходительной. Когда ты на несколько секунд получаешь власть, а потом…
Сигруд хмурится, вспоминая сказанное Тати на борту аэротрамвая: «Возможно, единственный способ начать с чистого листа — это смыть написанное кровью!» Он понимает, что это слова разъяренного подростка, но все-таки они его беспокоят.
— Все могло быть лучше, — говорит Ивонна. — Но могло быть и гораздо хуже.
— Да, — соглашается Сигруд.
Тати несколько секунд молча смотрит на городской пейзаж.
— Я когда-нибудь перестану их ненавидеть? За то, что они сделали с мамой?
— Жить с ненавистью, — говорит Сигруд, — это все равно что хватать горячие угли, чтобы бросить их в того, кого считаешь врагом. Кто из вас сильнее обожжется?
— Цитируешь Олвос, — констатирует Тати.
— Хм. Я считал, это придумала Шара.
— Нет. Это была Олвос.
— Ну и ладно. Когда ты перестанешь хвататься за угли, Тати?
Девушка пристально глядит на город.
— Не знаю. Иногда они единственное, что меня согревает.
Она опять умолкает. Сигруд косится на нее и видит, что она задремала в своем кресле.
— Спит, — удивленно говорит он.
— День был неимоверно напряженный, — отвечает Ивонна. — Давай отнесем ее в постель.
Сигруд берет ее на руки и идет в спальню, затем кладет на постель. Тати едва шевелится. Он понимает, что девочка, должно быть, совершенно вымоталась.
Сигруд и Ивонна возвращаются на балкон в молчании. Они пьют сливовое вино и смотрят на темнеющий городской пейзаж, не говоря друг другу ни слова, пристально глядят на едва заметные мерцающие очертания стен Мирграда.
— Это больше не наш мир, — произносит Ивонна.
— Да, — отвечает Сигруд.
— Я отвернулась от него всего лишь на несколько лет, и внезапно оказалось, что теперь он принадлежат ей.
— Да. Возможно, ее поколение обойдется с ним лучше. Если она научится прощать.
— Возможно. Я думала, что у нас все получится, у меня и Во, еще до битвы при Мирграде. Мы думали, что все изменим. Устроим радостную революцию.
— Полагаю, Шара думала так же, — говорит Сигруд, — когда она вернулась в Галадеш.
— Лучший мир приходит не в виде потопа, — вздыхает Ивонна, — но постепенно, капля за каплей. И все же иной раз кажется, что за каждую каплю приходится платить печалью и скорбью. Это нас разрушает.
— Тебя это не разрушило, Ивонна Стройкова, — говорит дрейлинг.
Она смотрит на него — сперва вопросительно, потом с полуулыбкой.
— Нет?
— Нет. Я думаю, ты спала. Но теперь ты проснулась.
Она снова поворачивается к городскому пейзажу, который полыхает в лучах заката.
— Я забыла про стены… До чего они странные. До чего невозможные. До чего все это невозможно.
Сигруд не уверен, когда они берутся за руки. Это просто происходит, это предначертанное движение, как падение листа с ветки. Пальцы у нее длинные, холодные и жилистые, но они кажутся очень жесткими и реальными. Он не помнит, когда в последний раз держал кого-то за руку.
Он также не уверен, в какой момент она его целует, — а она целует, в этом нет никаких сомнений. Это страстный поцелуй, но еще и отчаянный, как будто они два беженца, которые пробираются по спорным землям, не зная точно, что принесет завтрашний день.
Он не протестует, когда она ведет его в гостевую комнату. Не главную спальню, как он подмечает — она избегает того помещения. Но когда она заводит его в темную комнату, его внезапно охватывает мучительная неуверенность: Сигруд так долго чувствовал, что его присутствие приносит лишь горе любимым. Его попытки приобщиться к цивилизации, к домашнему уюту, к близости принесли один и тот же результат: трагедию и утрату, за которыми следовало отступление в пустошь, изоляцию и дикость, и сожаление о том, что он вообще попытался что-то предпринять.
Но он не сопротивляется. Он понимает, что ей хочется почувствовать что-нибудь — что угодно, только не то, что она ощущает сейчас. И он ее не винит. Он чувствует то же самое.
После они лежат в постели вместе и смотрят на лунный свет, который просачивается через рейки в ставнях.
— Сегодня был хороший день, — говорит она. — Я бы никогда не подумала, что скажу это, вернувшись сюда. Но так уж вышло.
— Да.
Она придвигается ближе к нему.
— Нам мало что удается выбирать. Что с нами будет, умрем мы или выживем, кого полюбим. Но мы можем, по крайней мере, сделать один выбор: признать, что иногда нам хорошо. И иногда этого достаточно.
— Иногда.
Он лежит и слушает, как она засыпает — ее дыхание похоже на замедляющийся метроном.
Потом Сигруд слышит внизу какой-то звук — возможно, шаги. Он напрягается, прислушивается внимательней, потом встает.
— О, какой сюрприз, — замечает Ивонна, и ее голос приглушает подушка. — Ты уже уходишь.
— Я что-то услышал, — говорит он.
— Ну еще бы.
Он надевает брюки и рубашку.
— Я правда что-то услышал.
— Гм.
— Я вернусь, — обещает Сигруд, открывая дверь. — Оставайся тут. И сиди тихо.
Он выходит наружу босиком, идет по огромным коврам, перебегая из тени в тень, пока не добирается до вершины лестницы. Там он осторожно выглядывает из-за угла и видит ее.
Татьяна Комайд сидит на полу посреди громадного вестибюля, одетая в белую ночную сорочку. Лунный свет льется через гигантское окно над нею, и в мягком свечении ее фигурка — едва различимое белое пятно, плавающее посреди серо-белой лужи.
Сигруд спускается по лестнице.
— Тати? — спрашивает он.
— Привет, — тихонько говорит она. Ее глаза открыты, но голос сонный.
— Что ты делаешь?
— Мне приснился сон, — говорит она. — Про маму.
Сигруд наклоняет голову.
— Не про ту, которая меня родила, — продолжает Тати. — Про Шару.
— Ночной кошмар? Это он тебя разбудил?
— Нет, не совсем кошмар. Очень странный сон… — Тати глубоко вздыхает. — Мне приснилось, что она здесь. В Мирграде. Я увидела, как она стоит посреди улицы с черным клинком в руке и грозит им Божеству, которое вздымается перед нею. Все выглядело таким реальным…
Сигруд тотчас же узнает сцену.
— Тебе приснилась Мирградская битва?
— М-м. Нет, — говорит она. — Нет, я так не думаю. Потому что ее волосы были такими, какими я их знала, — белыми как снег. И бог был не Колканом. — Она медленно трет висок, как будто страдает от головной боли. — Возможно, это битва в Мирграде. Но не Мирградская битва.
— Что ты хочешь этим сказать?
— А что можно сказать о таком сне? — Тати встает, потом задумчиво замирает. — Я думаю, моя мама умерла, Сигруд. — Она начинает подниматься по лестнице с другой стороны вестибюля. — Но я также думаю, что она еще здесь. В этом нет смысла. Я знаю, что в этом нет смысла. Я знаю, что такое невозможно. Но в каком еще месте две совершенно противоположные, невозможные вещи могли сбыться, если не в Мирграде? — Она приостанавливается на вершине лестницы. — Может быть, тетя Ивонна права.
