Слон Килиманджаро - Резник Майкл (Майк) Даймонд (читать книги полностью .TXT) 📗

— Не поняла.

— Больше всего на свете ему хотелось бы иметь работу, семью, жить, как все, В детстве он не играл с детьми, на него давит осознание того, что он — последний в своем племени и обязан тратить свои деньги и, возможно, отдать жизнь ради бивней слона, который умер семь тысячелетий тому назад. — Я задумался, глядя в окно. — Да, я думаю, он бы с радостью жил, как ты.

— Тогда почему он не пытается вернуться к нормальной жизни?

— Я же тебе говорил, он не может жениться.

— Миллиарды людей не связывают себя семейными узами, однако ведут нормальный образ жизни. Большинство из них даже значится в архивах Содружества.

— Я тебе все объяснил.

— Да уж, у него на все находится объяснение, — кивнула она — Умеет он убеждать, раз ты ему поверил.

— Ты не была в его квартире, — напомнил я. — Не видела, как он живет.

— А вот ты был. И по-прежнему думаешь, что вы выбрали один образ жизни.

— Да.

— Но он живет в дорогом пентхаусе, который превратил в первобытную хижину, а ты — в обычной квартире, причем даже под страхом смерти не сможешь сказать, какого цвета стены в твоих комнатах. Он путешествует по галактике, ты — не выходишь из своего кабинета. Он ищет общения, ты его сторонишься. Он нанимает человека, который разыщет ему бивни, чтобы самому не терять на это время, ты не можешь думать ни о чем другом, кроме этих бивней. И, однако, ты убежден, что ваши жизни идентичны. Повторяю: язычок у него что надо, раз ему удалось убедить тебя в этом.

— В главном наши жизни одинаковы, — упорствовал я.

— Они отличаются как день и ночь.

— Незначительное отличие лишь в том, что он несчастлив в своей жизни, а я ею наслаждаюсь.

Она хотела что-то сказать, передумала, заказала пирожное, какое-то время разглядывала свои ногти, потом посмотрела на меня.

— Хорошо, Дункан. Ты провел с ним несколько часов, он, не знаю уж каким образом, сумел тебе понравиться, ты увидел, где и как он живет. Можешь ты теперь сказать, почему он готов заплатить миллионы кредиток, даже убить ради того, чтобы заполучить бивни?

— Я представляю себе, в чем причина, но точного ответа у меня пока нет, — уклончиво ответил я.

— Нельзя ли попроще? — спросила она, когда тарелочка с пирожным опустилась на стол.

— Желание заполучить бивни напрямую связано с тем, что он — масаи. Более того, бивни нужны ему позарез именно потому, что он — последний из масаи.

— А что он собирается с ними делать?

— По его фразам я понял следующее: что-то надо сделать с бивнями или с помощью бивней, и сделать это что-то должен масаи. То есть Мандака, поскольку других масаи не осталось.

— Это какая-то белиберда. Что-то надо сделать, должно сделать, нельзя не сделать. — Она уставилась на меня.

— Тут ты права, — с неохотой признал я. — Просто я еще не нашел ответ. Но я знаю, что он есть!

— Что должно сделать… и почему?

Я пожал плечами:

— Пока не знаю.

— А ты его спрашивал?

— И не раз, — раздраженно ответил я:

— И что?

— Ответа я не получил. Слышал от него лишь одно:

«Вы подумаете, что я сумасшедший, если я вам скажу». Ехидная улыбка заиграла на ее губах.

— Как раз ты так не подумаешь, Дункан. Я могу подумать, что он сумасшедший, кто-то еще, но только не ты. Для тебя он по-прежнему будет одной из головоломок, которые ты так любишь решать.

Я промолчал, играя с пустой чашкой из-под кофе.

— Так что, Дункан, — она тяжело вздохнула, — ты считаешь его сумасшедшим?

— Нет.

— Но у тебя сформировалась хоть какая-то версия? Чем обусловлено его стремление заполучить бивни?

— Одно я знаю наверняка: он ищет бивни потому, что он — масаи.

Она всмотрелась в меня.

— Тогда почему меня не покидает ощущение, что ты знаешь больше того, что говоришь?

— Я подозреваю больше того, что говорю. Но изложил тебе все, что знаю.

— Так почему этот слон интересует именно масаи, а не кикуйю или зулусов?

— Зулусы жили далеко на юге.

— Я привела неудачный пример, — раздраженно бросила она. — В племенах я разбираюсь гораздо хуже тебя. Уточняю вопрос: почему этим слоном интересуются масаи, а не другие племена?

— Не знаю.

— Слона убили масаи?

— Вероятно, нет. Доподлинно это никому не известно.

— Тогда почему просто не сказать: нет?

— Масаи не охотились, чтобы добывать пропитание, и не торговали слоновой костью: у них не было причин убивать его. — Я помолчал. — Опять же, из того, что я узнал о нем этим утром, обнаженный воин с копьем не смог бы свалить его на землю.

— Если масаи его не убивали, почему же они претендуют на бивни? Кто-то из масаи покупал их на аукционе?

— Насколько мне известно, на Земле бивни масаи не принадлежали. На аукцион их выставил араб, купили их европейцы. Британский музей передал их правительству Кении, они оставались в музее Найроби до начала Галактической эры, да и потом я не смог найти в череде их владельцев хоть одного масаи, пока в восемнадцатом столетии Галактической эры они не оказались у Масаи Лайбона.

— Тогда зачем масаи заявляют, что бивни принадлежат им?

— У меня такое ощущение, что заявляют они другое: бивни нужны им больше, чем кому бы то ни было.

— Мы вернулись к тому, с чего начали, — вздохнула Хильда. — Я спрошу тебя, зачем они мне нужны, ты ответишь, что не знаешь, хотя у тебя есть кое-какие мысли, но поделиться ими со мной ты не готов. Я права?

Я кивнул:

— Да. Еще кофе?

— До чего же иной раз с тобой трудно, Дункан!

— Я этого не хотел.

— Два дня, Дункан! — Ее пухлый пальчик нацелился мне в грудь. — У тебя осталось два дня.

— А потом мы должны вновь обсудить сложившуюся ситуацию, — напомнил я.

— Нечего нам будет обсуждать, если ты не найдешь более правдоподобных ответов.

— Если я найду ответы, дополнительного времени мне не потребуется.

— Тогда тебе лучше их найти, потому что, по моему разумению, ты не приблизился к бивням ни на шаг.

Я вернулся в кабинет, подошел к раковине, умылся, решил, что пора и побриться.

— Компьютер?

— Да, Дункан Роджас?

— Как идет поиск бивней?

— Не нашел их следов после того, как Таити Бено похитила их с Винокса IV.

— Хочу попросить тебя об одной услуге.

— Слушаю.

— Пока я бреюсь, подготовь мне краткую историческую справку по масаи начиная с тысяча восемьсот девяносто восьмого года Нашей эры.

— Вы должны выразиться более точно. Я нахмурился:

— Тебе нужна конкретная дата в тысяча восемьсот девяносто восьмом году?

— Я хотел бы получить уточнение термина «краткая», — ответил компьютер.

— Не более пятисот слов.

— Приступаю. Исполнено.

— Я еще не побрился.

— жду…

Несколько секунд спустя я сел за стал.

— Компьютер, я готов.

— В тысяча восемьсот девяносто восьмом году племя масаи насчитывало двадцать пять тысяч человек. Ему принадлежала большая часть Рифтовой долины, а также практически весь юг Кении, включая Тзаво, Амбосели и Масаи Мара, и северные регионы Танганьики: плато Серенгети, гора Килиманджаро и кратер Нгоронгоро. В Восточной и Центральной Африке они считались самыми умелыми воинами, по репутации сравнимыми (до прямых стычек дело не доходило) с зулусами Южной Африки.

К тысяча девятьсот десятому году британцы ввели законы, лишившие масаи их былого могущества и привычного образа жизни Масаи запретили носить копья и даже щиты, они больше не могли нападать на другие племена. К тысяча девятьсот сороковому году их лишили даже традиционного обряда посвящения в мужчины, когда юноши с одним копьем выходили против львов.

Когда Кения обрела независимость, численность масаи увеличилась до двухсот пятидесяти тысяч, но их было гораздо меньше, чем кикуйю, луо или вакамба. Они продолжали пасти скот, отставая от других племен по уровню грамотности, продолжительности жизни, экономической мощи.

К две тысячи десятому году государства Кения и Танзания экспроприировали их земли. К две тысячи пятидесятому году их осталось тридцать тысяч. К две тысячи девяносто третьему году Нашей эры они уже не говорили на собственном языке, известном как Маа, поголовно перейдя на суахили. С началом Галактической эры и колонизацией Новой Кении ни один масаи не занимал ответственного поста в государственных структурах Кении или Танзании. В эпоху космических путешествий ничего значительного это племя не совершило.