Криптограф - Хилл Тобиас (читаем книги онлайн бесплатно txt) 📗
Свет гаснет без предупреждения. В тот же миг, словно по команде, за стеклами раздается взрыв. Небо светится золотой взвесью, она так высоко, что кажется сиянием в атмосфере. Вторая вспышка, третья; светящиеся кубы, сферы, пирамиды. Эхо взрывов отражается от земли. Фигуры медленно плывут на север над рекой, осыпаясь в собственные отражения.
Фейерверк, шепчет кто-то в темноте, словно говоря — все в порядке, ничего страшного. Спи. И все равно голоса приглушенные, одновременно бессвязные и выжидающие. Высоко над вспышками видны сигнальные огни дирижаблей, цеппелины висят высоко над морем, их очертания призрачны и воинственны в завесе дыма.
Она вспоминает, что держит в руке бокал. Сжимает его слишком сильно, высокий сосуд оставляет ребристые отпечатки на пальцах. Хрупкая опасность. Она расслабляет руку.
— Вы хотите сказать, что Джон мне солгал? — спрашивает она. И Аннели смеется, будто изящная темная фигура рядом с ней сказала что-то очаровательное, но смех схлопывается и не годится больше для светской беседы.
— Нет! Я оговариваю себе право лицемерить. Если бы я знала, что он лжет, — знала, как сформулировать свою ложь, — я бы вам солгала. Но я не лгу. Что-то не так, дело не только в нас, но я не могу… я редко вижу мужа в последнее время. Вот, теперь вы знаете. После вашего приезда все стало хуже. Я думала, он встречается с вами, но это не так, правда? Он работает день и ночь, но не хочет сказать мне, почему. Он говорит Натану. — Голос срывается. — Он говорит Натану. Но не говорит мне. И, понимаете, я просто хочу знать, знать…
— Аннели, — говорит Анна, и услышав свое имя, Аннели поднимает глаза. В огнях фейерверка ее лицо цвета неона. Первый раз, когда Анна видит ее саму, а не ее красоту. Аннели плачет, черты лица стерты страданием.
Толпа приглушенно рокочет. Что-то падает с дирижаблей, вращаясь в свете фейерверков, пока не заполняет небо целиком. Первые хлопья достигают стеклянных комнат и растворяются в пустоте. Ах — восклицает кто-то, как ребенок. Снег!
— Все в порядке.
— Вы уверены? — Они говорят шепотом, торопливо.
— Да.
— Вам нужно сесть. Я отведу вас…
— Нет. Ответьте мне.
— Я не могу вам помочь.
— Не можете, — говорит Аннели почти свирепо, — или не хотите?
— Не могу. Я не знаю, что он сделал.
— Честно?
— Честно.
— Ох. Хорошо. — Аннели вытирает слезы. — Как хорошо иногда разочароваться. Я не знаю, почему спросила вас. Потому что ничего нет страшнее, чем неизвестность, а вы похожи на того, кто знает. Потому что мне нравится говорить с вами. Вы слишком хороши для налогового инспектора. Вы так приятно слушаете, вы знаете об этом? Вам кто-нибудь говорил?
— Не трите глаза. Вот.
— Спасибо. — И затем, без всякой связи: — Мы больше не спим с Джоном. Уже несколько месяцев. Я подозреваю, это связано с деньгами. Все остальное тоже. Вы представляете, сколько денег он мог бы потерять за то время, пока занимается любовью?
— Нет. Но я могу посчитать для вас, если хотите.
— Господи, правда? — Она смеется. — Пожалуйста, не надо.
— Что вы говорили о Натане?
— Что?
— Что вы говорили…
Свет включается так же внезапно, как погас. Ночь отступает из стеклянных комнат. Снег падает на крышу, охлаждая теплый воздух. Раздаются нерешительные аплодисменты. Наиболее самоуверенные гости подходят к Аннели, касаются шеи, плеч, шепчут на ухо. Аннели непонимающе качает головой, глядя на Анну.
— Вы говорили, он рассказывает Натану?
— Конечно, потому что Натан понимает. У них в роду математика, вы разве не знаете? Я не говорила? — таким тоном, будто: Ну в самом деле, инспектор, неужто вы не слышали, что говорят люди? Вы что, совсем ничего не знаете!
— Как давно это происходит?
— Недавно, — рассеянно говорит Аннели, улыбаясь — да, слышу, — и Анна думает: совсем недавно, да, только с прошлого лета, но вслух не говорит.
Вместо этого она вспоминает мальчика, он выходит из озера ей навстречу. Капли стекают с тела. Взгляд, грубый, пробирающий до костей. Испуганный, как ей теперь кажется. Свирепый голос, похожий не на отца, а на мать.
Вы к отцу приехали, да? Вы знаете криптографию? Вы ничего не знаете.
— Можно мне с ним поговорить?
— Что?
Ей приходится повысить голос. Аннели уже почти ушла, толпа нетерпеливо топчется между ними.
— Вы не возражаете, если я поговорю с Натаном?
— Конечно, нет! Хотя, боюсь, он не захочет с вами разговаривать, — и мужчина с комплекцией оперного певца обнимает Аннели за плечи. Восхитительно! шепчет он, огонь и лед, лучшее от обоих миров, так похоже на вас двоих, — Анне остается только уйти, гости оттесняют ее, будто рады избавиться. Она ищет Мюриет, высматривает ее крохотную фигурку или узкое личико, берет еще один бокал с подноса, словно ей нужно за что-то держаться, но девочки не видно, и ей хочется дышать полной грудью, и вздох растет в груди, и наконец она не может больше оставаться в комнате.
Она идет к ближайшей двери. За дверью высокий холл без лестниц, стертая резьба по базальту. Она минует холл, и комнаты, где люди болтают о своей генеалогии, и любовных связях, и акульих зубах, и о том, что кого-то публично отвергли; комнаты, где говорят о бессмертных душах; комнаты, где танцуют в одиночку и парами; комнаты, где канделябры — словно охотничьи рога; комнаты со скульптурами в огнях иллюминации; комнату со скользящими дверями, неотличимыми от стекла вокруг, и за ними галерея с видом на гавань и реку, световые мозаики на воде, и ночной воздух пахнет порохом, который для Анны всегда был запахом перемен и листопада, переворота и падения, и после этой ночи навсегда им останется.
Дверь закрылась позади нее. Гомон мгновенно пропал. Словно толпа, сквозь которую Анна прошла, перестала существовать, словно зимний бал — это лишь акустика — смех, музыка и порочность, — и тишина может выключить его, как свет.
Глаза привыкают к темноте. Балконы, зиккурат террас, на всех ярусах каскады зелени. Каждая галерея обегает крыло и сворачивает к юго-востоку. По всей длине балконов ниши со скамейками, большинство пустые, только в самых уединенных темнеют фигуры. Негр в темном костюме стоит неподалеку в одиночестве, облокотившись на перила. Мигает огонек его сигареты или сигары. Она не видит Джона, если он вообще здесь.
Она закрывает глаза и глубоко вдыхает, будто вынырнув к воздуху. Снег уже перестал, призрачно-нереальный, но воздух холоднее после снегопада. Пол влажный от растаявших хлопьев.
— Как я выгляжу?
Она открывает глаза. Возле нее никого. Чревовещание какое-то. Негр стоит, смущая ее пристальным взглядом, не подавая вида, что разговаривал. Но других людей рядом нет. Или же этот кто-то наверху, или внизу, вне поля зрения.
— Простите, — говорит она мужчине у перил, — вы что-то сказали?
— Вы смотрели на меня. — На этот раз она замечает, как двигаются его губы. — И как я выгляжу? — Выговор густо-черный, лондонский, отточенный деньгами, образованием и чем-то африканским, остатками элегантности и богатства.
— С пьяных глаз симпатичный, — откровенно говорит она, поскольку все ее запасы вежливости истощились, и немедленно сожалеет, и благодарна мужчине, когда он улыбается и пьяно кивает.
— Моих пьяных или ваших?
— Я еще не пила, — лжет она.
— Значит, с моих, — говорит мужчина, и теперь, когда он повернулся к ней лицом, она может хорошенько его рассмотреть. Худой и нескладный, кожа очень темная. Волосы подсфижены чудно, неровно, торчат косматыми клочьями. Что-то в нем смутно знакомое, будто он из тех почти-знаменитостей. Под пристальным взглядом Анны он становится к ней одной щекой, потом другой, как во время бритья, и отворачивается.
— Хорошая ночь.
— Да.
— Может, тут все ночи хорошие.
— Может быть, — говорит Анна. Они стоят минуту — чужаки, вместе глядят ввысь, как туристы в кафедральном соборе. — Хотя я так не думаю.
