Хроники провинциальной инквизиции. Медная бабушка (СИ) - Волынская Илона (библиотека книг .TXT) 📗
А почему, собственно, он решил, что покойная с Павлом не советовалась? Только потому, что Павел ничего об этом не рассказывал? А сам Роман разве трепался о своих поисках? Тут Роману стало так стыдно, что он даже застонал. Вот он-то как раз трепался. Иначе фиг бы шеф про пушкинский автограф дознался. Выдрючивался перед компьютером, великого мэтра изображал! Доизображался.
Роман мучительно посопел, чувствуя, что сейчас для вящего позора он еще и по-детски разревется. Так, не расслабляться, думать, а не хныкать. Вот он приходит к Танечке, вот появляется заспанный Павел... Было же что-то такое сказано, что его тогда насторожило! Он спросил, ходил ли кто к старушке, а Танечка занервничала, на мужа стала странно поглядывать, даже кофе у нее убежал... Нет, раньше, до этого, что-то такое Павел сказал, а он пропустил мимо ушей, не стал задумываться, весь ушел в поиски внука Валика. Так, что ж Павел тогда сказал?
Роман сосредоточился, фраза за фразой пытаясь воспроизвести разговор. Павел говорил о своем знакомстве с Анной Степановной, жалел старушку, а потом спросил, за что, мол, ее. А Роман ответил... Он тогда сказал, что в ее квартире искали ценности. И вот тут... Точно! Роман стремительно вскочил, сдернул куртку с вешалки и едва попадая в рукава, бросился к выходу. Он вылетел на пустынный, словно вымерший ночной проспект и быстро пошел вниз, в сторону серого старого дома на улице Клары Цеткин. Ночная наледь слабо похрустывала под подошвами. Время от времени Роман оглядывался в надежде подкараулить позднюю маршрутку. Он шел, почти бежал и корил себя не переставая. Идиот! Сидеть за одним столом с человеком, в чьих руках как раз и был пушкинский автограф - и не догадаться!
Он должен был сразу сообразить, как только Павел вообще произнес слово «ваза». Будто наяву он слышал, как Павел говорит: «Да какие у нее ценности. Пенсионная книжка? Разбитая ваза?» и видел тошнотворно-праздничный блеск хрустальных осколков возле мертвого тела старухи. Вряд ли ваза всегда была в осколках, вряд ли эти осколки всегда, год за годом, лежали на ковре. Скорее всего вазу расколотил убийца или сама Анна Степановна, в безуспешных попытках спастись. Так почему же Павел назвал вазу разбитой? Откуда ему знать, что она разбита, если, конечно, Танечка не лгала, говоря, что они не ходили к Анне Степановне. Если это не Павел переворошил шкафы бедной бабки в поисках заветного конверта, скрывающего бесценный листок! Если вообще не сам Павел... По Бернарду Шоу: «Кто шляпку спер, тот и тетку пришил!»
Ну если только это Павел... Роман чувствовал, как ярость дурманит голову. Загадочный Рико отлупил, совсем не загадочный собственный шеф - обломал, но уж рисователь пушкинских панталон ответит Роману за всех!
Естественно, маршрутка догнала его уже возле самого дома Павла. Еще и притормаживать стала, надеясь прихватить позднего пассажира. Роман лишь злобно зыркнул на водителя, и свернул во двор. Он в очередной раз споткнулся о развороченный асфальт вокруг открытого канализационного люка - починят они его когда-нибудь? - и остановился. На скамейке возле детской площадки, той самой, где вчера утром - неужели только вчера? - сидели Рико и его спутница, и сейчас тоже виднелась темная, сгорбленная фигурка. И слышался тихий, задушенный плач.
- Танечка? Что случилось, Танечка? Почему ты здесь?
Она подняла мокрое лицо с заплывшими от долгого плача глазами, шморгнула носом и безнадежно ответила:
- Не нашла. Искала, искала, все вокруг оббегала - и не нашла. Ведь я же не знаю, куда он пошел, - и она снова заплакала.
Роман бессильно опустился рядом на скамейку. Он просто чувствовал как ярость выходит из него с тихим свистом умирающего воздушного шарика. Он вытащил сигарету, потом неловко покосился на Танечку и воткнул сигарету обратно в пачку.
- Давно ушел?
Танечка покачала головой.
- Около одиннадцати. И оделся, будто на прием - костюм, галстук, туфли итальянские, он их и не носил никогда, они ему жали.
- Так может он и правда на прием, или в ночной клуб?
- Один? Без меня? Что ты говоришь? - Танечка возмущенно взглянула на Романа. Потом гневный блеск ее глас потемнел, она нервно теребила полу своего зимнего пальто, - А хоть бы и в клуб... Я на все согласна. Лишь бы... - тихо пробормотала она, - Думаешь, я зря волнуюсь? Но ведь ночь, а еще грохот этот...
- Какой грохот?
- Ну как Павел ушел, сразу треск на улице, будто ломают что-то, а потом бух-бух, вроде сваи забивают. Под окнами у нас бухнуло, а потом все слабее и слабее, словно ушло.
- Ушло, - задумчиво повторил Роман, вспоминая ступеньки к квартире Анны Степановны, растрескавшиеся под невыносимо тяжкими шагами, - Не иначе как «Тайд» приходил.
- Какой еще «Тайд»! - снова рассердилась Танечка, - Павел не взял денег! - она резко вскочила, - Разве в клуб ходят без денег!? Да и вообще, что за глупости - не мог он пойти в клуб и мне не сказать, он же знает, что я волнуюсь!
Роман поймал ее за рукав и почти силой усадил обратно на скамью.
- Танечка, - осторожно начал он, - А вообще-то Павел тебе все рассказывал?
Он не столько увидел, сколько почувствовал как жалко и смущенно она улыбнулась.
- Ты насчет Анны Степановны, да? Ну был у нее Павел в ту ночь. Я проснулась, сама не знаю от чего, чувствую, дом прямо трясется весь. Я со сна не соображаю ничего, в коридор выбралась, подошла к двери. А потом мне показалось, что наверху, от Анны Степановны, вроде вскрикнули. И снова по лестнице - бух-бух. Мимо глазка что-то темное проплыло, непонятное. Я не выдержала, Павла растолкала. Все-таки она наша соседка, одинокая женщина. Он пошел проверить, что там с ней - ты же знаешь, какой он храбрый. Его долго не было, а вернулся он совершенно невменяемый.
- В руках у него ничего не было? - быстро спросил Роман.
- Ты что такое говоришь, Роман? Ты что думаешь, Павел мог ограбить мертвую старуху? Павел стал бы брать у нее ее нищие гроши? Или, может, вещи?
- Ну что ты, Танечка, я так совершенно не думаю. Я просто хочу тебе помочь.
- Извини, Рома, я сама не своя. Павел стал такой странный. Велел никому не рассказывать, что он подымался к Анне Степановне. Я думал, он не хочет с милицией разговаривать, но он, кажется, совсем не думал про милицию. Говорил странные вещи, просто бредил. Что мы теперь по-другому заживем, купим все, что я пожелаю, поедем в какие-то невозможные заграницы, я смогу бросить работу, он больше не будет сидеть у меня на шее... Я просила его замолчать, он ведь вовсе не сидит у меня на шее! Но он только смеялся и все время названивал кому-то. Вечером дозвонился и вот - ушел. Нет его и нет. Ты не знаешь, куда он мог пойти?
Роман почувствовал как охотничий азарт снова горячими волнами вспыхивает в крови. Конечно, Павел не стал бы брать у мертвой соседки ни денег, ни вещей, но вот пушкинский автограф... Ради него стоило переворошить шкафы. И похоже, Павел не зря рылся в штопаном старушечьем бельишке.
Хорошо, что большой Днепропетровск на самом деле такой маленький город. Хорошо, что в нем все всех знают. Роман совершенно точно знал, куда Павел мог отнести пушкинский автограф, если желал обратить его в деньги. А Павел желал, уж это несомненно. Значит, он ушел совсем недалеко, через площадь и сквер, к парку Шевченко, туда, где высились громады новых элитных домов. К единственному человеку в городе, который всерьез интересовался Пушкиным и при этом имел достаточно денег, чтобы купить подлинный пушкинский автограф, да еще неизвестного стихотворения. Когда-то этот человек купил у Павла его единственную стоящую картину. Называлась она длинно: «Семья генерала Раевского находит больного Пушкина в доме на Мандрыковке», а изображен на ней был нынешний, современный массив Победа, сменивший старую Мандрыковку. В ярко освещенном окне обычной блочной многоэтажки виднелся хрестоматийно известный пушкинский профиль - курчавая голова и бакенбарды. А по асфальтовой дорожке мимо мусорных баков к подъезду шагало семейство Раевских. Кринолины, шляпки, мундиры, блеск пышных эполет.
