Жаркий декабрь - Калмыков Александр (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно TXT) 📗
Неширокую реку, не сравнить с Волгой, пересекли быстро, а вот дальше идти было трудно. Вокруг все продолжало дымиться, а в воздухе носилась сажа. Из черных воронок несло вонью сгоревшего тротила. От снега остались лишь мокрые лужи, как будто на всем берегу внезапно началась оттепель. Только оттепель эта была особенной, потому что вместе со снегом заодно растаяли и фортификационные сооружения. Вся земля вокруг, насколько было видно, перерыта и перемешана с закопченными бревнами. Еще недавно накрытые несколькими накатами блиндажи и землянки теперь зияли открытыми ямами. Повсюду валялись обрывки одежды, амуниция, поломанное оружие, бутылки, консервные банки, бумаги, и прочий мусор, оставшийся от немцев. Порой попадались обгорелые и разорванные на куски трупы, но сравнительно немого. В основном, они, должно быть, погребены под развалинами блиндажей или засыпаны в своих окопах. К тому же, введенный в заблуждение противник отвел с переднего края основные силы, бросив их к северу, и тем самым любезно ослабил оборону.
Хотя зрелище полного разрушения, царившего на левобережье Нарвы, было не очень приятным, но если мыслить на стратегическом уровне, то царивший здесь хаос означает, что наши войска смогли почти без потерь вклиниться во вражескую оборону. Настоящий укрепленный рубеж из нескольких полос немцы построить не успели, да и защищать его особо некому. Немецкие дивизии перемолоты по пути к Москве, утонули в болотах, остались навечно лежать в лесах, или доживают свои последние дни в котлах. Переброшенные из Франции части размазаны по всему фронту, а на эстонские батальоны надежды мало.
Пробравшись через полосу разрушений, мы погрузились в ожидавшие нас машины, сразу тронувшиеся в путь. Дым, пыль и копоть еще не успели рассеяться, и водители осторожно вели грузовики по развороченной земле, объезжая обломки деревьев и воронки, пока не выехали на ровное поле. К Агусалу напрямик было не проехать, поэтому мы сначала повернули на юго-запад и, обогнув деревушку с непроизносимым эстонским названием, впрочем, помеченную на карте как «Верхнее село», выехали на наезженный зимник. По нему грузовики могли без труда разогнаться километров до тридцати в час, благо, что танков с нами не было, лишь гремел гусеницами старенький Ганомаг, а из ротных и батальонных кошевок все заранее перегрузили в машины. Повозочные нагонят позже, а пока для нас главное скорость.
Километров через семь батальонная колонна вышли к шоссе, и у перекрестка дорог остановилась, в ожидании приказа следовать дальше. Задержка раздражала и, страдая от безделья, мы начали осматриваться вокруг. Из «достопримечательностей» тут имелся только недавно построенный лагерь, представлявший собой пару бараков, обнесенных колючей проволокой. Интересно, что он тут делает? Концлагерь для евреев? Вряд ли, их в Эстонии жило не так уж и много, к тому же республика находилась дальше от границы, чем Латвия с Литвой, и большинство евреев успели эвакуироваться. Осталось меньше тысячи, и почти всех их немцы уничтожили уже в сорок первом, еще до Ванзейской конференции. Так что эстонцы могут похвастать тем, что они первыми решили еврейский вопрос, и Эстония стала первой территорией «Юдинфрей». Правда, надо заметить, что в отличие от той же Литвы, еврейских погромов в республике не было, эстонцы за двадцать лет независимости еще не успели полностью проникнуться шовинизмом. Однако без дела каратели не сидели, продолжая «воевать» с мирными жителями и военнопленными. Заодно фашисты стали отправлять им эшелоны с литовскими, латвийскими и чешскими евреями. Каратели принимали их с радостью, потому что палачи получали всю одежду и вещи расстрелянных, и постоянно просили прислать еще, на что немцы охотно соглашались. Но что касается вот этого лагеря, то вряд ли жертвы повезут для казни так близко к фронту. Тогда, может, это трудовой лагерь для добычи горючего сланца? Но сланцедобычей немцы озаботились только в середине войны. А, теперь понятно, здесь рубили деревья для строительства укрепрайона, вон и штабеля бревен виднеются. К счастью, работы начались лишь недавно, и соорудить неприступную линию обороны, как в той истории, фрицы не успели. Ага, вот как раз бойцы, выставленные в охранение, кого-то поймали и ведут сюда для допроса. Сейчас все узнаем.
Я выскочили из машины, все равно в фанерной кабине не теплее, чем на улице, и присмотрелся внимательнее. Так это, оказывается, не пленного привели, а наоборот, узника. Вернее, узницу. Полковые разведчики Осипов и Смирнов осторожно вели под руки изможденную женщину, спотыкавшуюся на каждом шагу, на лице которой не отражалось никаких чувств, кроме обреченности и безмерной усталости. Хотя на ней не было полосатой робы, как у заключенных концлагерей, но судя по изодранной одежке, она наверняка была заключенной в этом лагере и валила лес, пока совсем не обессилила. Определить возраст я затруднялся, ведь после пережитого в концлагере даже молодые могли казаться стариками, но под лохмотьями платка у освобожденной виднелись коротенькие, в стиле «ежик», седые волосы.
Кто-то из водителей сочувственно присвистнул:
– Надо же до чего фрицы женщину довели, сволочи. А зачем ей волосы обрили?
Замполитрука Михеев укоризненно покачал головой.
– Боец, в вашей автомобильной роте что, политзанятия не проводят? Так сходите к нам на политинформацию и послушайте. Немцы собирают у заключенных волосы, чтобы набивать ими матрасы и отправлять в Германию для своих фрау.
Сам не так давно побывавший в плену, Михеев отнесся к узнице с сочувствием. Он развязал тесемки своей ушанки, собственноручно надел женщине на голову и усадил её на свое место в кабину грузовика.
Пока несчастную кутали в теплые вещи и кормили шоколадом, подаренным разведчиками, Осипов подошел к комбату и, указав на штабеля бревен, лежавшие на краю леса, тихо доложил:
– Там расстрелянные. Видно, фрицы убили тех заключенных, что послабее, чтобы не мешали им быстрее удирать. И, похоже, что трупы собирались сжечь. Их положили на бревна и сверху еще дрова накидали. А женщина то ли спряталась, то ли её забыли. Она сама ничего не говорит.
Впрочем, политрук не терял надежды разговорить освобожденную узницу:
– Вас за что в лагерь посадили, вы партизанка?
Та лишь помотала головой, однако, её глаза, поначалу пустые и потухшие, уже начинали светиться жизнью.
– Может, вы подпольщик или коммунист?
– Да нет, – наконец, произнесла она первое слово. – Просто обычный учитель Каростельской школы.
– А за что тогда вас фашисты судили? – продолжал расспрашивать Михеев.
Женщина подняла на него глаза и тихо ответила:
– Да суда-то и не было. Эстонцы из Политической полиции назначили мне приговор – отправить в трудовой лагерь, а немцы его утвердили.
Михеев, вытащив из своего вещмешка сухпаек и, прикидывая, что из этого можно дать покушать истощенной узнице, одновременно продолжал расспрашивать.
– Так в чем же вас обвинили?
– Обвинений предъявляли много, – вздохнула учительница, – фашисты мне все припомнили. И то, что стояла за равноправие женщин, и что утверждала, будто в эстонское время угнетали и преследовали русских. А самое главное, что выражала симпатии Советскому Союзу и на митингах радовалась освобождению. Как немцы пришли, так сразу допросы начались, каждый день ждала ареста. Белоповязочники запугивали, грозили убить, мы боялись на улицу выходить. Потом осенью все же арестовали, а мой дом сожгли. Хорошо, семью сразу не схватили, и она успела скрыться. Знать бы, где они сейчас.
– И многих у вас за сочувствие советской власти арестовали?
– К счастью, за митинги особо не наказывали, потому что тогда пришлось бы всех русских посадить, и работать было бы некому. Меня-то посадили, потому что я не просто участвовала в собраниях, а еще восхваляла советский строй. Но вот тех, кого считали родственниками партизан или сочувствующими, немцы расстреливали сразу.
