Великий Сатанг - Вершинин Лев Рэмович (чтение книг .txt) 📗
Подвальные опаснее крыс, чьим мясом питаются. Из чьих шкурок шьют одежду, неснимаемую, пока не расползется по швам от грязи и пота. Чьи клыки превращают в страшные метательные иглы, густо смазанные ядом, добытым из протухших серых и бурых тушек. Поэтому люди аршакуни никогда раньше не связывались с обитающими под землей. Не было нужды. Вести обмен подвальные не научены, новостей не знают, на выползающие в степь окраины развалин не суются.
Нечего доселе было брать с бесполезных.
Теперь — есть: они сами.
Почему — они, если можно взять выкуп покорными лохами у тех, кто сидит в башнях? Это непонятно. Но пусть излишне любопытный пойдет и спросит у Старшей Сестры…
Среброволосая приблизилась, и всадники спешились, прекратив наконец заслуженное, но сверх меры затянувшееся выставление себя на завистливый показ.
Старшой дозора выдвинулся вперед, готовый дать отчет.
Ни к чему. Нужно ли знать — как? Главное, среди людей аршакуни нет убитых. И задетых отравленными иглами, что еще хуже быстрой смерти, тоже нет. Сломанная при падении ключица и пробитая камнем из пращи голова — пустяки. Зарастут…
Зато! Вот стоит восьмерка сильных и смелых мужчин, превыше всего ценящих свободу. Они невероятно грязны, они вшивы, повадки их отвратительны, но тем не менее они заслуживают уважения. Ибо в подвалы идет лишь тот, кому невыносимо рабство. Как нестерпимо оно людям аршакуни, не живущим в неволе…
Косматые, свалявшиеся бороды. Въевшаяся в поры грязь. Неизводимо витающий над телами запах нечистот и гнилой влаги заплесневелых подземных стен.
Но! Лучше так, чем идти к башням, и есть вполсыта каждый день, и видеть солнце, расплачиваясь за это вылизыванием кроссовок и пресмыканием перед кожаными куртками. Недаром люди башен, изловив подвального, поджаривают его на медленном ленивом огне, согнав полюбоваться зрелищем толпу послушных лохов из ближайших поселков.
Почему подвальные не идут к людям аршакуни?
Их приняли бы, и умыли, и обеспечили едой, и каждый пришедший стал бы равен остальным. Потому что все, знающие цену свободе, — братья… Братья, заплутавшие во мгле подвалов.
Как к заблудшим братьям и обращается к пленникам Старшая Сестра:
– Вольные люди! Не было между нами раздоров доныне. Мы жили, как жили мы, вы жили, как жили вы. Не лежала кровь между людьми подвалов и окраин. Но теперь все не так…
Отточен, краток и даже подвальному понятен призыв.
Скоро придут братья из-за звезд; предвестник их уже явился людям аршакуни, и уже спешат высокие корабли, чтобы забрать достойных в пространство, лежащее за небесами. Туда не возьмут тех, кто в башнях, ибо они унижают и гнетут подобных себе; туда не захватят и тех, кто в поселках под башнями, ибо они, жалкие, недостойны полета к новой жизни. И тем, кто обитает у лиманов, не взойти по сходням — они чужие братьям, спешащим из-за звезд. Счастливая участь уготована лишь людям аршакуни, по вере и мечте их. Люди же аршакуни, всей душой любящие вольных братьев своих из-под земли, готовы взять подвальных людей с собою, не сделав различия между теми, кто вырос под солнцем, и теми, чьи глаза, открывшись впервые, столкнулись с тьмой. И пусть не таят обиды дорогие младшие братья из подвалов, что привели их в лагерь вот так, связав попарно за шеи. Приглашали и добром. Звали у нор. Не скрывали ничего. Но никто не явился по доброй воле. А ведь людям аршакуни нужна помощь: далеким братьям требуется нечто, что есть в избытке на Земле, но слишком мало рабочих рук, и не к лицу полноправному человеку аршакуни подставлять спину под тюк…
Вот почему пришлось пригласить так, как пригласили.
Но теперь все будет хорошо. Люди окраин готовы поделиться с людьми подвалов и своей мечтой, пронесенной сквозь годы, и былью, в которую она обратится со дня на день…
– Вот и все, дорогие мои, — просто заключает Эльмира.
Но пленники смотрят не на нее. А на три косых креста, вкопанных в землю в тридцати шагах от шатра. Кресты велики, каждый — в полтора человеческих роста; сделаны из ржавых металлических труб, накрепко связанных проволокой. И к каждому прикручен человек. Вернее, человек — лишь на одном. Но скоро и он станет обвислым куском мяса, облепленным мушней и мошками, подобно висящим слева и справа от него…
Быть может, удайся подвальным перекинуться хоть словцом с собратьями, привлеченными к совместному с людьми аршакуни труду раньше, они бы прислушались к доброму совету носильщиков. Но так не случилось. И поэтому они не могли знать, что зрелище это хоть и отвратительно, но не страшно.
Нечего бояться человеку, имеющему мечту и волю к ее воплощению. Если же человек слаб, он мертв; если лжив — мертв вдвойне…
Все очень просто. Проще некуда. Но подвальные соображают туго. А посоветовать беднягам некому.
– Сука! — сиплым басом выкрикнул один из подвальных.
Он был не прав. И ясный серый свет под разлетом серебристых бровей мгновенно потускнел, уподобившись крысиной шкуре.
– Ты назвал меня сукой? Ты, подземная плесень, посмел назвать меня сукой?..
Каждое слово падало четко, слог за слогом, вовсе не громко, и всадники, в отличие от подвальных, с детства знающие Старшую Сестру, попытались сделаться незаметными.
– Ты, не имеющий мечты, посмел?..
Темные, в кровавых прожилках глаза, обрамленные безресничными веками в гнойничках ячменей, не опустились.
– Убьешь? Убей. В неволю не пойдем.
– Не просто убью, — задушевно, как лучшему другу, сообщила Эльмира, и дозорные, понимающие цену слов, побледнели.
– Ясное дело, — понятливо согласился подвальный. — Об чем речь? У тебя, вишь, аж два резака, у меня — ни одного…
– Бери любой!
В единый миг оба клинка покинули ножны и веревка, охватывающая короткую шею красноглазого, упала наземь.
– Ну!
В следующий момент мечи скрестились.
Подвальный оказался не прост. Возможно, ему довелось пожить в башне и он сбежал оттуда, сманенный вольным зовом руин? Или обучился чему у диких, занявших берега лимана? Они неохотно принимают чужаков, но подчас случается и такое…
И Эльмире, полагавшей, что схватка завершится на втором, много — третьем ударе, пришлось повозиться; подвальный не боялся смерти и очень хотел убить; он не желал помогать мечте людей аршакуни… Единожды ему удалось даже задеть клинком тонкое предплечье, и вдоль загорелого локтя потекла тоненькая алая слезинка, но сразу вслед за этим короткий меч Старшей Сестры описал затейливую кривую, похожую на многократную восьмерку, и липкие колтуны бороды расцвели багрянцем.
Кончик бугристого, в рытвинах и прыщах носа был отсечен начисто.
Еще один радужно сияющий просвист. Ухо… Второе…
Подвальный взвыл, кружась на месте.
Четвертый и пятый удары, неподражаемо, почти неправдоподобно скользящие, аккуратно срезали ему брови.
Шестой и седьмой — щеки.
Восьмой — уколом — пошел в пах.
– Уууббей, шшука! — взбулькнул подвальный, выронив меч.
– Нет. Рано, — отозвалась Старшая Сестра.
Меч ее гудел и шелестел, медленно, словно капусту, обрывая подвального. Слой за слоем. Обтесок кровоточащего мяса корчился и кувыркался, пытаясь увернуться от неутомимо жужжащей боли. И семеро подвальных, ничем не оскорбивших Старшую Сестру, созерцали кару, уподобившись застывшим в степи сусликам. По глазам их было видно: они уразумели все и готовы стать хорошими, не замысляющими побега носильщиками…
– Нннеее… нннааа… — содрогаясь, сипело на траве то, что было недавно злым и глупо-дерзким подвальным. — Бууу… ууу… меее… ааа… хооо… ууу… мечтать!
Последнее слово выскочило звонко и внятно, словно один из кровавых пузырей на губах, лопнув, выпустил его на волю.
Старшая Сестра опустила меч.
Обвела медленным взглядом связанных, не обделив ни единого искоркой серо-голубого сияния.
– Я не верю ему, друзья. Он говорит, — Эльмира прислушалась, — что будет мечтать. Что уже хочет мечтать… А я не верю. Мечту не вбивают в сердце острым железом. Мечта — это крылья. И трижды мертв не имеющий мечты!
