Город. Хроника осады (СИ) - Резвухин Евгений Юрьевич (книги полностью бесплатно txt) 📗
Автомобиль швыряет в сторону, прямо на остатки стены. Дома давно нет, обугленные деревянные части все еще тлеют, наполняя округу дымом. Но остаток каменной кладки встречает горячими объятьями. Салон вертится перед глазами, упавший посол путается меж сидений, отчаянно шаря руками. Сердце успокаивается едва пальцы сжимают ручку кейса.
– Сэр! – пытается шепотом дозваться до водителя Филипп. – Сэр, вы в порядке?
Тот не подает признаков активности. Не иначе стукнувшись, обхватывает руками руль, опустив голову на стекло. Пошедшее паутиной трещин, оно окрашивается алым.
– О Боже! – перспектива остаться в одиночку Линкольна пугает до дрожи в ногах и охладевшем теле. – Скажите же хоть слово!
В отчаянии гот вертит головой. Едва высунувшись из окна, замечает группу вооруженных людей. Плохо различимые, те едва не на корточках приближаются к заглохшему автомобилю. Бойцы то и дело припадают на колено, озираясь и водя стволами из стороны в сторону. Неужели подумали – диверсия?!
"Они же убьют меня, – на несчастного нападает икота. – Ну почему военные не предупредили симерийцев о приезде парламентеров?!"
Стараясь не провоцировать резкими движениями, Филипп приоткрывает дверь и вываливается наружу. Продолжая сжимать кейс, поднимает руки.
– Не стреляйте! – от волнения акцент прорывается пуще прежнего. – Я...я есть посол Готской Республики. Пожалуйста, не стреляйте! У меня важная дипломатическая миссия.
Монархисты совсем рядом. В глаза бросается разнообразие формы и оружия. Помимо защитного цвета армии, много гражданских, с горящими на рукавах повязками ополчения. Можно разглядеть остатки жандармерии и городовых, вставших на защиту родных улиц. Отточенными движениями стрелки перестраиваются, охватывая место крушения полукольцом и беря на прицел подходы.
Под взглядом десятка стволов трудно отыскать остатки мужества. Линкольна притягивает вид приближающихся штыков. Будто медленно ползущий к застывшим от ужаса обезьянам питон. Древние игольчатые штыки на таком расстоянии как-то не кажутся нелепыми.
– Мой спутник серьезно пострадал, – гот все же заставляет губы шевелится, – молю, помогите.
Перед послом становится офицер. Невысокий, почти коротышка, но с властным, выдающим благородную породу лицом. Даже в аде войны и нечеловеческих условиях бережно подстрижены усы. Форма, пусть выцветшая и с нелепо нашитыми цветными латками, чистая. О чине Филипп скорее догадывается, скосив глаза на отсутствие погон. У солдат, носящих форму царской армии, вообще нет знаков отличий – плечи пусты.
Командир, пусть и ниже гота на голову, последнего рассматривает, как букашку. Наконец, едва шевелит головой в кивке. Два ополченца тотчас бросаются к машине.
– Прошу, осторожно! Он ранен!
Не слушая мольбы, водителя грубо тащат, не человек, а мешок картошки. В конце концов просто бросают на землю. Лишь чавкает погрузившееся в грязь лицо.
– Расстрелять, – коротко и хлестко, как бичом полоснул, командует беспогонный офицер.
Республиканец не сразу понимает о ком речь. Продолжает прижимать ношу к груди, а его уже тянут в сторону. Гот и не думает сопротивляться, волоча ноги и хлопая глазами.
– Я посол, – лепечет, путаясь в словах, – вы не можете так поступить.
– Не мельтеши, – как-то по свойски, почти дружелюбно говорит волонтер, морщинистый дед, – недосуг его благородию с вражиной говорить. Лучше помолись, пока душа на месте.
Перед глазами плывет. Гот лишь чувствует упершуюся к спине стену. Холодно, очень холодно. Какой холод? Лето же!
– Это дед, Вась, если молится не разучился, – встревает второй, молодой кавалерист с неаккуратно заросшей бородой. Один за другим щелкают курки. – Слышь, чего говорят? Додумались, мол Бога нет.
– Тьфу! Нехристь готская. Слушать противно, – дедок морщится и сплевывает от горечи во рту, вскидывая винтовку.
Вопреки светской беседе расстрельной команды, в Бога Филипп верит. Прямо сейчас и уверовал, причем горячо и искренне. А если бы знал хоть один, псалмы запел в голос, да не хуже какого-то пастыря из Стэнтонских молельнь.
– Это что за произвол! – раздается хрипловатый окрик. – Что вы себе позволяете!
Цепляясь за сознание когтями и зубами, Линкольн все же падает на колени. Дорогая одежда давно превращается в измазанные пылью и сажей лохмотья.
Из лабиринта развалин продирается еще одна группа вооруженных мужчин. Впереди сутулый человек в сюртуке. Глубоко посажена кепка, бросая тень вкупе и без того нависшими над глазами, густыми бровями. Широко смотрят в сторону черные усы. Остальные одеты проще, в основном крестьянские косоворотки.
– Вы что за птицы перелетные? – вперед выходит офицер, уперев руки в бока и ненавязчиво касаясь кобуры. Два драгуна с длинными пехотными Крынками встают по бокам. – Из какого отряда?
– А не из какого, – нагло и с усмешкой говорит усач. – Мы люди его превосходительства графа Малахова. И человека этого велено доставить к губернатору.
При этом нахальство на лице меняется учтивостью. Без особых изысков, по мужицки кланяется готу.
– Пройдемте с нами. Губернатор хочет поговорить.
Посол уже делает шаг вперед, да тут округа наполняется лязгом взводимого оружия. Люди за спиной усача тоже хватаются за револьверы, да не так уверенно. Иные и вовсе пятятся.
– Это какой такой губернатор, а? – офицер размеренным шагом, немало не опасаясь получить пулю, приближается. – Никакого иного превосходительства кроме господина подполковника в городе нет.
Найдя силы, Филипп бросается меж спорщиков.
– Джентльмены! Остановитесь! Умоляю, хватит стрельбы и крови! Я не шпион, – как может твердо говорит офицеру и уже человеку Малахова, – Благодарю губернатора за желание помочь, но мне необходимо встретиться со Швецовым. С ним и ни с кем иным.
Замок Малахова. Сейчас, ок 11 – 00.
Мерно щелкает маятник напольных часов, подчеркивая повисшую тишину. Старинный предмет интерьера и сейчас привораживает, как особой аурой боя, так и выделкой часового комода. Резчик превращает корпус в барельеф, запечатлев сцены древней истории. Пласт за пластом. Воины в доспехах и верхом на конях выходят из города. А вот поет трубач, подгоняя царских борзых, затравивших кабана.
Сам кабинет дышит воздухом старины. Когда-то располагалась оружейная и несмотря на сотни перестроек и сменяющихся хозяев, факт этот любовно подчеркивался. Центральную часть стены увешивает гобелен, увековечивший сцену баталии. Средневековый, местами испорченный, но по прежнему внушающий трепет перед грузом веков.
Увы, война и тут вносит обезображивающую лепту. Основательно заложено мешками окно, готовое вмиг стать бойницей. Большая масса картин упакована и снесена в подвалы, оставляя взирать на голый камень. Ободрано и оружие, недавно годное лишь для любования, а ныне отправленное в бой. Пистоли, мушкеты, даже арбалеты и кирасы. На улицах все, способное стрелять и отражать хоть малые частицы осколков, идет в дело.
Бьют куранты и Швецов машинально щелкает карманными, сверяя время. Прислушивается, в городе грохочет не меньше утреннего. Да не ружейная стрекотня, а мощные раскаты стволов. На местах готы из танков в упор расстреливают дом за домом, расчищая путь медленно, харкая кровью, но по метру продвигающейся пехоте.
"Обычно к такому времени тише, – отмечает Алексей, – что-то намечается".
Подполковник, выдержав паузу, удасуживает вниманием гостей. Те как раз сидят в креслах, понурив глаза и все еще пребывая в шоке. Да уж, упороли горячку вокзальные. Но неспроста, гот известен коварством и ложью. Никакой белый флаг или красный крест более не дает гарантий. Война, мсье, как философски заметили бы господа гаэльцы.
"И все же, – размышляет штаб-офицер, рассматривая то и дело промокающего пот посла, – насколько замешан в инциденте сам Малахов?"
О вмешательстве неких "людей губернатора", докладывают незамедлительно. Но где граф, не в силах ответить и перепуганная Ольга. Хозяина замка в имении нет и никто из офицеров или охраны не может внятно сказать, когда в последний раз его видел.
