Город. Хроника осады (СИ) - Резвухин Евгений Юрьевич (книги полностью бесплатно txt) 📗
Сгибаясь под ношей и стиснув зубы Толя трусцой отдаляется от блиндажа. Спустя пару метров приходится упасть, ощутимо ударив ящиком о ногу. Следующий снаряд падает в сотне метров, угодив в бруствер. Крик парень давить, хоть и больно до вспышки в глазах, лишь приглушенно стонет, зажав икру.
Лежать приходится долго, вдыхая запах травы и прислушиваясь к биению сердца. Над давно примеченным и пристрелянным ДЗОТом расцветает осветительная вспышка. Снова свист и взрыв, заставивший вжаться в землю.
"Я не выберусь, – в панике думает Анатолий, вскакивая и подхватывая патроны. – Я точно не дойду"
Ополченца быстро обгоняют взрослые мужчины.
– Брось, – слышит юноша окрик волокущего ствол картечницы Вячеслава. – Бросай эти ящики, дурень! Уходи!
Но малец лишь сильнее стискивает ручки, хоть рук по локоть не чувствует. Он не опозорится, ни в коем случае. Розумовский, всем командирам командир, будто герой, сошедший со страниц рыцарского романа. Алена сколько раз чародейством роту спаса. Вячеслав с Григорием герои, коих свет еще не видывал. А он? Что он сделал? Два ящика донести не может.
– Толя, ты чего копаешься? – пытается дозваться драгун, приподнявшись после очередного взрыва. – Толя!
Бросив под мат остальной команды картечницу, Вячеслав петляя и пригибая голову мчится обратно.
– Патроны..., – шепчет ополченец. – Патроны не сберег... Прости.
На ноги юноши без содрогания невозможно взглянуть. По насмешке судьбы голени все еще болтаются на остатках мышц, но остальное представляет месиво. Кости наверняка вырваны и раздробленны на мелкие частички. От перебитых артерий быстро набирает алая лужа.
– Какие патроны, дурак! – сокрушается Вячеслав, лихорадочно перетягивая жуткие раны жгутом. – Ты что творишь?! ... Да бросьте вы этот металлолом, помогите мне!
В глухой ночи, под нескончаемый грохот и пальбу, группа солдат спешно уносит едва дышащего парня. Так умирала Федоровка. Так умирала надежда.
"Прости..."
Глава 19 Живой
Симерийское царство. Ольхово. 17 июля 1853 г. Ок 4 — 00
(17 день войны)
Рассвет, не смотря на грохотавшую в ночи артиллерию, пожилая чета встречает в полуразрушенном доме. Стены, пусть и зияющие глубокими бороздами трещин, выдерживают, в то время внутреннее убранство представляется катастрофой. Подобно иным жителям Ольхово, давно брошены попытки застеклить заново окна, ветер теребит кое как прикрывающие прорехи занавески. Перевернуты столы и лавки, неметеный пол усеян битой керамикой и осколками стекла.
Опершись о ружье, на единственной уцелевшей табуретке у окна посапывает дед. Видавший лучшие времена, изъеденный молью грешневик глубоко насажен по брови, кафтан на дряблом теле висит мешком и покрыт соломой. Дед шевелит закрывающими губы усами и тяжело поднимает веки. Старуха в дальнем углу все не разгибается. У горящей иконной лампады молитвенное бормотание то и дело сменяется всхлипами.
Уличный шум привлекает хозяина и не только, люди покидают убежище, указывая куда-то пальцами. Отодвинув холщовый мешок на окне, дед замечает симерийский стяг. Повисший в безветренную погоду на кривой ветке, изодранный пулями, но не утративший гордости.
– Идут, – с облегчением говорит старик.
Его жена, перекрестившись и отвесив земной поклон, только сейчас встает с колен. Всю ночь, едва в город пришла роковая весть, Ольхово не смыкало глаз. Федоровка пала! Ныне нельзя ручаться даже за следующую минуту. Что если готы начнут штурм прямо сейчас? А если Розумовский не дойдет? Вдруг это вообще конец, всему! Не сговариваясь, ольховцы в едином порыве обращаются к молитве.
Женщина, вытирая фартуком влагу у глаз, торопится к столу. Запасы у осажденных тают, швецовские пайки наверняка скоро начнут скудеть, но сейчас не время думать о завтрашнем. В пятнистый сверток заворачивается нехитрая снедь, сухари, сыр да сало с луком.
– Сидела бы ты дома, дуреха, – качая головой, говорит мужчина. Старухе тяжело, едва ноги волочит и за поясницу то и дело хватается.
— Кто б говорил. Голова седая, а все туда же – в солдатики не наигрался, – плаксивость мигом пропадает из голоса, хоть в глазах стоят слезы, говорит властно. – А мальчиков накормить нужно.
Подтянув слишком тяжелое для одряхлевших плеч ружье, дед понуро выходит следом. Улицы к этому моменту все больше наполняются разнообразным людом. Мирные граждане и ополченцы, толпясь и выглядывая из-за спин соседей, торопятся рассмотреть шествие.
Какое же унылое зрелище открывается горожанам. Ни о каком строе и речи быть не может, побитая рота бредет толпой, едва передвигая ноги и сильно растянувшись. С сапог и башмаков на мостовую комками падает налипшая грязь и болотная тина. Без содрогания на защитников Федоровки не взглянешь. Исхудали до неузнаваемости и заросли клоками, лишь горят налитые кровью глаза на черных от гари и пыли лицах. Одежда за проведенные в окопах дни превращается в тряпки. Так ли можно представить героев?
Толпа на некоторое время пребывает в безмолвии и даже не шевелится.
— Вася. Вася! — раздается первый женский окрик, сбрасывающий оковы. – Вы не видели моего мужа!?
Народная масса качается и с гомоном устремляется вперед. В мгновения ока гражданские и военные перемешиваются. Измотанные тяжелыми боями и переходом, федоровцы падают, где стоят. Стоит тяжелый запах немытых тел, слишком уставшие для приличий, драгуны и ополченцы опорожняются у ближайших деревьев. Но людям все равно. Кто-то ищет родственников, другие стараются накормить бойцов или просто поблагодарить.
Тарахтя мотором и выбрасывая клубы дыма, из-за баррикады выныривает штабной автомобиль. Не успевает Швецов покинуть транспорт, рядом раздается перестук конских копыт. Снимая заляпанные очки, барон узнает одного из офицеров Бульбаша.
– Все обошлось, ваше превосходительство, – молодой корнет, с лихо закрученными вверх усами, отдает честь. – Отдельные группы еще подходят, но слава Богу без больших потерь.
Подполковник встает на сиденье в полный рост, осматривая потрепанную роту. Вышли не только люди. Хоть волоком, хоть на горбу, но солдаты выносят с передовой ящики с патронами и снарядами. Пусть снятая с массивного лафета, спасена картечница. Все могло быть куда хуже.
— Хорошо. Распорядитесь бани натопить. И солдат нужно накормить горячей едой, да поживее.
Пропустив мимо ушей молодцевато рапортующего офицера, Алексей наклоняет голову к покидающему авто Максиму:
— Как думаете, сколько у нас времени?
-- Я готов поставить на неделю, – не раздумывая говорит майор, поглаживая закоптевший корпус машины. – Пластуны говорят, колбасники до сих пор не вошли в пригород. Все в прок не возьмут, что происходит. Им нужно подготовиться прежде чем приводить всю массу войск в движение.
Неделя, пускай плюс минус пару дней. Еще один батальон за такой срок не родить, но каждый выигранный день дает фору столице. Как они там? Держится ли оборона? Лишь бы его величество в прок распорядился добытым такой ценой временем. Неведение сейчас страшнее всех готских батарей вместе взятых.
Отпустив начальника штаба, командир замечает среди толпы черную рясу и котелок отца Димитрия.
– Батюшка, – пробившись к священнику, подполковник складывает руки под благословение. – Раненных уже приняли?
– Еще не всех, – отец Димитрий разглаживает бороду и оглядывается.
У церковной ограды нескончаемая суета. Сгрузить с повозок новоприбывших помогают даже способные передвигаться. Сестер милосердия и добровольцев из горожан банально не хватает. В почти ежедневных бомбежках, от осколков и под завалами Ольхово истекает кровью. Среди гражданских одежд едва ли каждый пятый в форме.
– Без магии мы бы половину не выходили – часто приходится ампутировать конечности.
Священник оборачивается и только сейчас штаб-офицер замечает графский экипаж. Дворецкий как раз открывает двери кареты, где мелькают белые кружева дамского платья. Прежде чем забраться внутрь, виконтесса обращает взор к Алексею. Под осуждающий взгляд что-то тараторящего слуги, девушка робко приподнимает руку и улыбается.
