Дураки и герои - Валетов Ян (мир бесплатных книг TXT) 📗
Те, кто штурмовал колонию, свое дело знали туго. После того, как нападающие, словно чертик из коробочки, появились на площади перед кинотеатром, у защитников, прижатых к собственным укреплениям и минным полям, практически не было шансов. Надеяться можно было только на то, что у атакующих кончатся боеприпасы. И на чудо. Но боеприпасы не кончились. И чуда не произошло. Лишенные свободы маневра, обитатели Бутылочного Горла бились до последнего патрона, но отряду, умеющему противостоять осаде, очень сложно переучиться на ближний бой лицом к лицу с прорвавшимся в крепость противником.
Тела Корнилова Сергеев не видел, но то, что Ванечка был мертв, было очевидно. Он никогда не оставил бы место, которое считал своей родиной. Никогда.
«Странно, – думал Сергеев, пока они все вместе шагали по кибуцу к штабному дому. Скрипел под каблуками снег, отовсюду слышались голоса, и даже детский смех донесся из-за поленицы промерзших дров. – А ведь я тоже считаю все это своей родиной. Я, повидавший мир, родившийся и выросший в нормальной стране. А ведь спроси у меня сейчас, что я подразумеваю, когда говорю слово „дом“, и мне на ум придут замшелые развалины, лесные тропы, по которым бродят дикие собачьи стаи и еще более дикие стаи утративших всё человеческое людей. Я вспомню брошенные города, реки с тяжелой текучей водой, уже не пахнущие химикатами и испражнениями, но по-прежнему пахнущие смертью…
И ведь не вспомнится какой-нибудь дом. Пусть неуютный, но свой, собственный. Какая-нибудь квартирка… Не квартира, как когда-то у меня на Печерске, а квартирка… Уцелевшая чудом „хрущобка“ с трехметровой кухней, но с телевизором, диваном и книгами на полке. Ан нет! Только дороги, тропинки, улицы…
Только пронзительный, как свист хулигана, ветер, дующий над пустошами.
Только скрип мертвых деревьев под этим ветром.
Родина».
Саманта неловко шагнула в сторону и провалилась в сугроб почти по колено. Сергеев подхватил ее под локоть, помог выбраться и снова натолкнулся на жалобный, как у брошенного щенка, взгляд. Взгляд обжег его на доли секунды: Сэм отвернула лицо, делая вид, что разглядывает что-то упавшее на землю, снова сбилась с шага. В ее могучем теле почувствовалась такая женская беспомощность, что у Михаила невольно сжалось сердце. Когда-то Сергеев подумал бы, что это любовь, но сейчас он твердо знал, что между любовью и жалостью лежит пропасть, в которую можно рухнуть и пропасть навсегда.
Никакой любви между ними не было. И почти ничего общего не было – только одно одиночество.
Впрочем, наверняка знать о том, что есть и чего нет, Сергеев не мог. Сколько их было за эти годы – женщин, которые искали его тепла? Сколько было тех, рядом с которыми он искал собственные воспоминания? Скольких из них он мог вспомнить? Пусть не по имени, просто вспомнить… А встречая Сэм, он испытывал странное чувство неловкости, словно сбежавший из-под венца жених рядом с бывшей невестой, которому еще предстоит объяснить, почему он обещал, но не женился…
Он отпустил ее холодную ладонь, отодвинулся и пошел рядом, стараясь не замечать больше этот собачий взгляд.
Шагал рядом насупившийся Матвей, и глаза его шарили вокруг в поисках той, из-за которой он, умирающий, рассыпающийся на части, словно ветхий дом, совершил этот длинный тяжкий путь. На его лбу, несмотря на мороз, выступили мелкие, как роса, капли пота, по щекам рассыпало ягоды румянца. А ее все не было. Не было, хоть бейся лбом о стены домов, обступивших узкую улицу.
Шел рядом Вадим, и его огромные уши смешно оттопыривали флис банданы. Он рассказывал что-то, Сергеев упустил что, и увлеченно жестикулировал, а Левин, склонив голову на сторону, слушал. Семенили помощники коренастого Лехи, и он сам смешно переступал ногами по утоптанной полоске снега, а в носилках, качающихся, словно лодка на волне, сверкал черными, настороженно-испуганными глазами объект интереса Интерпола и большинства спецслужб мира, обессиленный тряской и ранами грозный террорист Али-Баба.
А Молчуна не было.
И от этой мысли Сергееву стало так стыло, так холодно, что он съежился внутри одежды, словно улитка в раковине, и, содрогнувшись всем телом, мучительно, как от рвоты, заставил себя распрямить плечи.
Внутри штабного домика было жарко. Жарко настолько, что воздух казался прожаренным. Очевидно, выходя навстречу гостям, Левин прикрыл окно, и раскаленная докрасна «буржуйка» выжгла в комнате весь кислород.
Сбросив на ходу куртку, Лев Андреевич распахнул раму и в помещении заклубились морозные облака и в горячий воздух пустыни, разлитый над струганными досками пола, ворвался легкий ветерок с севера.
И Сергеев невольно вспомнил – просто не смог увернуться от воспоминания. Словно кожа, по которой, как сквозняком, мазнуло прохладным дуновением, включила неведомый механизм ассоциаций, и в его голове одна за одной стали открываться маленькие дверцы, за которыми пряталась жадная африканская ночь: небо с россыпью ярких звезд, крики гиен, отблески костров, солярочная вонь от мятых бочек с топливом… И неизвестно откуда прилетевший ветер.
– Завтра, – сказал Рашид. – Завтра все кончится, Умка.
Он сидел в походном кресле почти рядом с костром, но в глубокой тени, и выглядел, как бесформенная глыба, рухнувшая на хрупкую конструкцию из гнутых дюралевых трубок и нейлона. Иногда, когда ветки кустарника, прогорев, вспыхивали с треском, в красноватом свете становилась видна полная кисть руки с чернокаменным перстнем на ней, лежащая на подлокотнике, пухлая детская щека и сощуренный глаз с опустившимся уголком.
– Завтра мы встретим караван, ты сделаешь все, что нам надо, и в этой истории будет поставлена жирная-жирная точка. Все. Финиш. Пиз…ц!
Рахметуллоев тихонько захихикал и повторил матерное слово еще раз, словно пробуя на вкус.
– Каждый получит свое. Разве это не прекрасно, Миша? Каждый получит то, что заслужил. Кто деньги… Кто женщину и сына… А кто – пулю и вечное забвение в песках.
– Ты, конечно, деньги… – произнес Сергеев утвердительно.
Рашид заворочался в кресле, как зверь в логове, задышал и закряхтел.
– Деньги… Разве это самая важная вещь на свете?
– Для кого как.
– На себя намекаешь? Ну, тебя можно взять другим! Зачем деньги, когда за каждый свой скелет в шкафу ты готов продать душу дьяволу? А ведь знаешь, когда мне сказали, что стоит назвать тебе имя Марсия и рассказать о Диего – и все, ты спечешься! – я вначале не поверил.
Он опять повернулся, разыскивая удобное положение, кресло заскрипело под ним, и он несколько раз выдохнул, словно после бега.
Сергеев промолчал.
Что тут было говорить? Получалось, что Рашид кругом прав. Они действительно договорились. Сергеев сидел у хозяйского костра не как пленник, а как подельник, друг, коллега. Разве что без оружия. Ну, зачем двум старым приятелям оружие в неспешной вечерней беседе? И охраны близко не было. Не нужна была охрана, и хоть Рашид и не мог чувствовать себя в полной безопасности, он считал себя неприкасаемым настолько, чтобы сидеть с бывшим одноклассником у костра один на один. Спекся Сергеев. Спекся.
– Я все не мог понять, что значит для тебя женщина, которую ты не видел столько лет? Что значит для мужчины сын, о котором не знал и которого не видел? Ну, тут я еще могу тебя понять. Сын есть сын, но поверить в то, что одно упоминание об этих двоих сделает тебя союзником, я не мог… Странно, Умка, да? Они оказались правы. Значит, они знают людей лучше, чем я…
– А ты их знаешь, Раш?
– Думаю да, – ответил Рахметуллоев, чуть подумав. – Знаю. Может быть не с той стороны, что ты, но знаю. Понимаешь, без знания людских характеров я бы давно был покойником, Миша. Это вы, русские, шутите, что Восток дело тонкое, но никто из вас даже не догадывается, насколько это тонкое дело. Что вы знаете о нас? Да ничего… Мы для вас как были, так и остались уравнением с неизвестными. Вы пришли к нам в 20-х, залили наши земли кровью, убили наших священников, разрушили школы, быт, традиции. Это у вас называлось установить советскую власть. Власть рабочих и крестьян. Где и кто видел у нас рабочих, Миша?
