Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич (читать хорошую книгу .TXT) 📗
— Эй, боец! Ты чего замечтался? — вывел Сашку из воспоминаний резкий окрик. — Рот закрой, ворона залетит.
— А? Здрасте!
Пустырник в охотничьем камуфляже, на котором рисунок был составлен из мелких квадратиков, стоял напротив перелеска и сливался с ним, почти невидимый на фоне берез и кленов. И только красная его рожа, не скрытая капюшоном, была среди осенней рощи объектом чужеродным. Лысая, страшная морда. Почти всегда хмурая. Отец его, говорят, был таким же, если не хуже.
— Здорово и тебе… — буркнул Пустырник мрачно. — Тебя чего черти принесли?
— Евгений Саныч, меня отец послал, — с трудом Сашка вспомнил его имя и отчество.
— «Отец», – передразнил Пустырник. – Да ты ж у нас принц наследственный, ха-ха. Ладно, говори, чего надо, и не задерживай меня. Мне еще ульями заниматься. Ты же вряд ли в гости приехал.
«Не могу представить никого, кто бы захотел в гости к нему», — подумал Младший. Нет, отец всегда говорил, что Пустырник — мужик нормальный и товарищ надежный, а охотник вообще несравнимый. Но чтоб близко с ним сойтись — этим никто похвастать не мог. Колючий он был, совсем как чертополох, который тут в изобилии растет вокруг.
Чуть подальше виднелся высокий железный забор, а за ним — двухэтажный дом из красного кирпича. На самом краю города, на выступе, с трех сторон окруженном пустошью. Пустырями, то есть.
— Ну, и чего хотел Андрюха?
Пустырник был мужик независимый, поэтому мог о вожде выражаться так, без подобострастия. Да и не только он. У них вообще в деревне не было заведено этого чинопочитания, какое в Заринске пышным цветом цвело.
А здесь вождя хоть и слушают по хозяйственным вопросам и по тем, которые с безопасностью связаны, но он не бог и даже не командир, а скорее, старший товарищ. Его приказы можно обсуждать — и если есть чего возразить, то возразят, будьте уверены, за словом в карман не полезут. Говорят, сюда и ссылали тех, кто в разговоре с Богдановым язык за зубами не мог держать, когда он из живого человека в бронзовую статую превращаться начал. Неблагонадежных, смутьянов.
Младший прокашлялся, прочистил горло.
— Отец просит поторопиться со сборами, — произнес он, невольно отводя глаза от буравящего взгляда Пустырника. Тот смотрел на него с вызовом, как бы показывая — вертел я известно на чем и папашу твоего, и совет, и деда на голову больного. — Он попросил меня помочь перевезти вещи на телеге в пункт сбора. Отправление будет оттуда.
— Да он с дуба рухнул? Тоже мне, генерал нашелся: «Айн колонне марширт, цвей колонне марширт»… Мне удобнее выехать отсюда. У меня будет три подводы. На них и повезу... Хотя, — он махнул рукой, рубя воздух. — Черт с тобой! Давай погрузим кое-что. Я хотел везти их сам, но, раз у вас есть место, отчего не воспользоваться предложением?..
Вместе они начали таскать вещи из большого кирпичного гаража, крытого шифером, к телеге. Потом тщательно уложили, где надо привязали шпагатом. Накрыли брезентом. Как раз чуть-чуть места осталось для кучера... или как ему себя правильно звать? Насколько Саша понял, это были инструменты. Столярные, слесарные и другие. Телега сразу просела на своих колесах, а лошадь, которая ела в этот момент овес, привязанная под навесом у забора, покосилась на нее с подозрением. Чувствовала, что тащить придется куда больше, чем раньше. Никакой «ерунды» вроде телевизоров и магнитофонов Пустырник не брал.
Когда они закончили таскать, Пустырник аккуратно принял у него тяжелый сварочный аппарат.
— Все остальное я повезу на своих телегах и без вашей помощи… — тут он услышал, как парень в очередной раз закашлялся.. — Э, братец, че-то ты перхаешь сильно. Бронхит, похоже, недолеченный. У тебя вроде седня день рожденья? На, выпей.
И он поставил на колоду, на которой обычно рубил мясные туши — стопку, на дне которой плескалась прозрачная жидкость.
— Это водка? — спросил Сашка подозрительно. — Или спирт?
— Лучше. Настойка. Пчелиный подмор. От всех болезней затвор.
«Неужели отец уже всем разболтал, что у меня кашель которую неделю не проходит? И тут не оставят без своей заботы».
Ему стало обидно. Это ж каким надо быть жалким, чтоб даже Пустырник — боец, охотник, черствый как столетний сухарь — и тот его пожалел?
Взяв стопку, Сашка вспомнил, что такой же настой давали дяде Гоше, когда у того с дыханием были проблемы: хрипы и свисты. По несколько столовых ложек. Тот его терпеть не мог и, видя ложку, сразу убегал и прятался. Бабушка тогда была еще в силе и умела на него влиять, с ней он сидел смирный. Но, стоило ей самой слечь, как Гоша деда слушаться не стал. Приходилось его обманывать и давать лекарство с чем-нибудь. Вроде помогало, хотя Женька говорила, что подмор — это варварство и суеверие. Мол, есть более сильные средства и без дохлых насекомых. Сама она больше верила в растения.
Конечно, подмор — не панацея. Слепой от него не прозреет, безногий не пойдет, а дурак умным не станет. Но жизненные силы гадость эта вроде бы восстанавливала неплохо. Правда, противно было думать, из чего она сделана.
Из трупиков пчел всех стадий развития, оставшиеся после зимы в улье. Померли они там, в общем. Эту труху из телец, крылышек и лапок заливали спиртом, настаивали месяц. Потом можно было даже сильно не процеживать через марлю — спирт почти все растворял. И принимать внутрь. Говорят, при разных легочных гадостях помогало, иммунитет повышало и дурь из головы выгоняло. Поэтому бабушка Алиса дяде, своему сыночку, его и давала.
А еще был пчелиный расплод — новорождённые личинки в собственных ячейках с питательным кормом, высушенные и истолченные в пудру. Эта мука была сладкой и на вкус приятной, разве что отдавала пыльцой. В нее добавляли порошок из некоторых целебных растений. А после катали шарики и давали детям как витаминки. Дед смеялся над этим и говорил, что через два поколения они будут личинок и жуков есть без сахара, живыми. Но как бы то ни было… в Прокопе не было чахотки и многих других хворей.
Когда Сашка перестал кривиться, и мир в его глазах снова обрел четкость, первое, что он увидел, была ухмыляющаяся рожа Пустырника.
— Ну как, прожгло? На здоровье.
«Пожрать бы, что ли, предложил, паразит».
Но вместо ломтя мяса или краюхи хлеба Евгений Александрович — таким было его полное имя — принес ему из дома какой-то продолговатый кожаный чехол.
— Батя мой знал твоего деда. Говорил, что есть люди, которые снаружи как кремень, а внутри — труха. А есть — наоборот. Я не говорю, что ты такой. Не зазнайся. Это тебе как аванс. С днюхой тебя, Саня, с днюхой.
Сказал — и протянул ему эту штуку, оказавшуюся неожиданно легкой.
Сашка расстегнул ножны и достал из них то, что показалось ему удлиненным ножом. Рукоять была удобной, с выемками под пальцы, а лезвие широким, но довольно тонким, длиной сантиметров тридцать, чуть закругленным. Сталь не блестела и была почти черная.
— Мачете. Марка «Ка-Бар». Вообще, это не оружие, — объяснил Мищенко, закуривая трубку, которую до этого старательно набивал. — Это нож для рубки тростника. Но раз человек — это думающий о себе тростник, то мачете и для него сгодится… Можно и сучьев нарубить, и колышки обстрогать, и тушку разделать. А для боя… эта штука годится с трудом. Хорошо если противник один — его можно, как курицу, зарезать. Или без конечности оставить. Но это, если хорошо наточить и если силенки есть. Минус — равновесие трудно держать… баланса нету. И после сильного замаха тебя занесет — мама-не-горюй. Придется плясать, уворачиваться, как зайчик, если враг не один. А это не по мне. Мне пером сподручнее. Насадил одного, полоснул другого — повернулся к третьему. Лучше ножа ничего быть не может. Да и как инструмент нож удобнее в связке с топориком. А топориком тоже можно уконтрапупить между глаз.
В свое время Евгений Саныч учил и Младшего, и других ребят технике боя. Недолго учил — месяца четыре, потом у него случился запой, когда он вышел из него, то уехал с охотничьей партией надолго за шкурами, а вернувшись уже, наверно, и забыл про своих подопечных. Но успел натаскать и в рукопашном, и в ножевом, и даже немного стрелять научил, руку правильно держать, глазом правильно целиться. Ошибки показывал. Учил жестко и даже жестоко — с синяками, шишками и матерками. Но научил даже тому, как выбивать направленную на тебя пушку… и многим другим приемчикам. Жаль — бросил это дело.