Крымский цикл (сборник) - Валентинов Андрей (электронную книгу бесплатно без регистрации .txt) 📗
Наш командир велел немедленно собираться. Нам предстояло выступить в составе 34-й дивизии на Токмак. При этом штабс-капитан Дьяков посмотрел на меня, как бы спрашивая, понял ли я его. Я понял. Полгода назад мы оставили Токмак. Теперь появился шанс вернуться.
Надо было спешить, и я лишь попросил штабс-капитана не брать с нами нашу сестру милосердия. Штабс-капитан чрезвычайно удивился, а когда я в двух словах объяснил суть дела, посмотрел на меня весьма укоризнено. Но уже через минуту заметил, что мы, пожалуй, не успеем забрать ее из госпиталя. Или с того места, где она в это утро пребывает.
Полчаса спустя мы выстроились во дворе, а еще через несколько минут грузились на повозки. Как я понял, красные пытались стабилизировать фронт, и Яков Александрович спешит закрепить успех. Овладев Токмаком, мы могли непосредственно грозить Александровску и выходить на подступы к Южному Донбассу. В общем, у Якова Александровича тут были свои резоны. У нас тоже были свои резоны. Того декабрьского боя я не простил краснопузым, оставалось надеяться, что город будет оборонять та же красно-чухонская дивизия, что так лихо обрабатывала нас из полковых гаубиц. Впрочем, ждать осталось недолго.
Генерал Туркул явился с поздравлениями и страшно удивился, увидев на мне старые погоны. Когда же я заявил, что обойдусь и старыми, он вознегодовал и сказал, что из-за таких офицеров, как я, мы и проиграли войну. Ибо офицер без амбиции – это половина офицера. Я согласился считать себя за половину, но пожелал узнать, какие амбиции у нас еще остались.
Туркул же напомнил, что борьба далеко еще не окончена. В ответ я предположил, что в скором времени буду годен лишь в качестве чучела для отработки приемов штыкового боя. Тогда генерал обозвал меня штатской штафиркой, усадил за стол и полчаса подряд посвящал меня в тайны мадридского двора. С его рарешения кое-что доверяю бумаге.
Основная часть армии переводится в Болгарию, причем Барон имеет надежду закрепиться там прочнее, чем в Турции. Штаб и тылы перебрасываются в Сербию. Туда же переводят наши училища, причем, из них будут созданы новые, объединенные учебные заведения. Туркул считает, что в руководстве училищем слишком много выживших из ума рамоликов или просто тыловой сволочи. Такие офицеры, как я, фронтовики, да еще приват-доценты, должны их заменить. Он, Туркул, уже говорил с Витковским, и после моего лечения в санатории мне кинут еще одну звездочку. А будучи полковником, я получу право, по крайней мере, теоретически, возглавить учебный процес в том же Константиновском училище. Говоря по-штатскому, стать заведующим учебной частью. И, стало быть, буду растить новых «дроздов» и новых сорокинцев. Для будущих боев с большевизией.
Не верю я в эти будущие бои. Хотя, конечно, преподавать в училище все же лучше, чем бродить с шарманкой по Белграду. Тем более, что у меня и шарманки-то нет. Впрочем, я что-то замечтался, так далеко забираться покуда не стоит.
Напоследок Туркул поинтересовался, по-прежнему ли я собираюсь в Гиссарлык. Я успокоил его, сообщив, что идэ фикс просто так не проходит. Тогда он меня порадовал – Витковский уже договорился об аренде катера, и на следующей неделе мы можем отправляться. Ежели, конечно, Кемаль позволит. Его аскеры, по слухам, уже подходят к столице.
Мы ехали целый день, не встретив ни одного краснопузого. Только один раз над головой промелькнул «Фарман», но тут же ушел на север, а за ним погнанись два наших «Ньюпора». Штабс-капитан Дьяков поведал, что наша конница ушла вперед, она уже, вероятно, под Токмаком, мы же подойдем к городу не раньше ночи. Однако, вышло иначе: верст за десять командир бригады остановил колонну, и мы, выставив охранение, заночевали прямо в поле. Штабс-капитан Дьяков вернулся от командира и сообщил, что атаковать будем на рассвете, и, по его просьбе, нас поставили в авангард. Токмак обороняют какие-то сборные части, и красной чухны среди них, похоже, нет. Это нам еще предстоит увидеть.
Отряд был поднят в серой предрассветной мгле, роты выстроились, и штабс-капитан Дьяков рассказал новичкам о декабрьском бое под Токмаком. Получилось это у него неплохо. Я видел, как заблестели глаза нашей молодежи, и понял, что красным сегодня придется туго. Последовал приказ: в плен брать только тех, кто сразу же бросил винтовку и поднял руки. Я понимал, что означает такой приказ на практике. Сегодня пленных не ожидалось.
Мы решили рискнуть, и двинулись прямо в повозках по той самой дороге, по которой отступали в декабре. Теперь вокруг колосилась золотистая пшеница, утреннее небо сияло безмятежной голубизной, и мы с трудом, по нескольким плохо засыпанным воронкам, узнали то место, где нас напоследок накрыло и где погиб поручик Дидковский. Я даже поискал глазами вокруг в надежде увидеть поблизости деревянный крест, на котором висит подбитая ватой зимняя офицерская фуражка, но все было залито поспевающими колосьями, и я понял, что искать тут нечего.
Мы шли на полной скорости, подстегивая лошадей, прямо к околице. Заметили нас поздно, – возможно, в первые минуты вообще приняли за своих. Как только начали неуверенно постреливать, я дунул в свисток, и рота, соскочив с повозок, развернулась в цепь слева от дороги. Первая рота шла справа от шоссе. Артиллерии у нас не было, но мы подошли столь близко, что этим можно было пренебречь.
Мы ворвались в первую траншею, проходившую у самого въезда в город, и, не разбираясь, перекололи штыками сонных краснопузых. Нескольким удалось засесть в блиндаже, но поручик Успенский швырнул через вентиляционную отдушину ручную бомбу, и можно было идти дальше.
Нам казалось, что краснопузые готовят что-то серьезное, хотелось наконец-то сцепиться и припомнить им все, но улицы города были неузнаваемо пусты – красные в бой не вступали. Время от времени отдельные герои в нижнем белье и с винтовкой выбегали на улицу прямо на наши штыки, но ни тут, ни поблизости мы не слышали даже стрельбы. Наконец, мы оказались на грязном пустыре, который служил чем-то вроде центральной площади. За пустырем возвышалось кирпичное строение о двух этажах, над коим неподвижно висел красный флаг, рядом стояли четыре гаубицы и несколько зарядных ящиков, а чуть в стороне – два броневика.
Я послал взвод прапорщика Мишриса прямиком на здание с флагом, – вероятно, местный совдеп; прапорщик Немно повел своих к батарее, а я с первым взводом направился к броневикам. Броневики стояли тихо, так что можно было подумать, что они пусты, но из раскрытого люка мы явственно слышали храп. Поручик Успенский предложил просто кинуть в каждый люк по ручной бомбе, но броневиков было жалко, и я приказал брать их целыми. Поручик Успенский поморщился, вытащил револьвер и забрался на башню одной из машин, под номером 12. Номер счастливый, но, очевидно, не для экипажа. Грохнуло несколько выстрелов, и поручик с той же гримасой слез с башни, предложив своим подчиненным доставать дичь. Почти одновременно двое наших юнкеров разделались с экипажем соседнего броневика, номер которого я уже не помню.
Несколько минут ушло на извлечение трупов. В одном из броневиков в экипаже оказалась дама, точнее, бабища в кожанке, к которой был приверчен орден красного знамени. Рядом с трупами было найдено несколько бутылок самогона, правда, большей частью пустых. Поручик Успенский нравоучительно заметил, что пить, как известно, вредно, и попытался завести одну из машин. Броневик взревел, дернулся и покатил прямо к крыльцу совдепа.
Тем временем нам навстречу спешил прапорщик Немно с докладом о взятии батареи. Красные проспали и ее. Оставался совдеп, но от Мишриса вестей не было, и тут на верхнем этаже с грохотом вылетели стекла, и началась стрельба. Я уже хотел было послать туда первый взвод, но стрельба тут же стихла, и через некоторое время из распахнутых дверей показалось несколько шатающихся фигур в кальсонах и с поднятыми руками. За ними шли орлы прапорщика Мишриса, подталкавая краснопузых штыками, чтоб те сохраняли равновесие.
