Змееборец - Игнатова Наталья Владимировна (бесплатные версии книг .TXT) 📗

О, да. Она, конечно, права, эта женщина, эта эльфийка, чей голос чарует без всякой магии, и чьи стихи леденят даже горячую, черную кровь шефанго. Но как быть тому, в кого пришелся удар этой молнии, воспетого ею небесного, яростного огня?

Как быть? Да никак. Жить, как живешь, не позволяя другому, кем бы он ни был, вмешиваться в твою жизнь. Не позволяя ему – никогда больше – взять верх над собой. Так просто всё… на словах. А на деле – кто знает?

А командор сказал, что она любит другого. Может и так, однако Эльрик не мог прогнать сомнений. Такую песню… ее можно было написать только для того, кого любишь всей душой, всем своим существом. Только для того, кто закрыл глаза, чтобы не видеть твоей любви. Для любимого, который отвернулся от правды, или смотрит поверх нее.

Такую песню можно было написать, лишь потеряв всякую надежду, как последний, отчаянный крик: да прозрей же, наконец, слепой безумец! Не отрекайся от любви, или она превратится в ненависть…

Зачарованная королева

В Удентале мастер Серпенте собирался найти кого-нибудь из придворных, из ближайшего окружения вдовствующей королевы, кого-нибудь влюбленного в Легенду, отдавшего ей и сердце и душу. Таких было немало: может, чары, наложенные на серьги, и ослабли из-за того, что использовались не по назначению, однако людям, постоянно находившимся рядом с Легендой, хватало и этого. Задачей Серпенте было познакомиться с нужным человеком и позволить камням впитать его эмоции, чтобы заключенная в кристаллах любовь стала направленной, получила имя и цель. Десятиградец никак не ожидал, что Жиндик Худьба избавит его от необходимости сводить знакомство с удентальской знатью. Певцу, конечно, велели идти в Надерну с вестью о том, что Квирилла поддерживает восстание Ярни Хазака, но ему никто не велел видеться с королевой. Понятно было, что парня поймают, и захотят с ним побеседовать, и что он расскажет все, а сверх того еще и додумает. На это и рассчитывали. А вот на его встречу с Легендой – нет. Не та птица бродячий музыкант, чтобы видеться с королевой.

Что ж, выходит, пан Худьба не только отработал свои деньги (ему заплатили сразу по прибытии в Уденталь, об этом мастер Серпенте позаботился загодя), но и заслужил дополнительную награду.

Купец дождался, пока менестрель закончит петь. И пошел к нему, не слишком вежливо отодвигая с дороги окруживших Худьбу почитателей. А прибыльное, оказывается, дело для певцов, оставаться в северном воеводстве на зиму. Никакой конкуренции – бродячая публика норовит к холодам убраться отсюда на благодатный юг, в независимый Карталь – но людям-то музыки хочется. Вот только, конечно, не всякий музыкант переживет суровую удентальскую зиму. Это ж надо еще заслужить, чтобы тебя приняли в приличном доме, или пустили жить в кабаке.

– Пан Худьба, – мастер Серпенте сверху вниз взглянул на сидящего, развалясь, певца. Тот бросил вверх усталый, рассеянный взгляд…

И вскочил.

А Йорик еще удивлялся, что такое сделалось с десятиградцами, если они при виде мастера Квириллы встают навытяжку. Вот то и сделалось. Харизма в сочетании с деньгами творит чудеса. Ну, и страх, конечно, тоже. Все боятся шефанго, даже если шефанго носит личину.

– Пан Серпенте! – воскликнул Жиндик, – пан…

Уловив, что пришло время действовать, возле стола появился один из гостиничных прислужников, отодвинул для десятиградца стул, махнул по столу полотенцем, сметая несуществующий мусор. Унесся и вернулся с кувшинчиком бунии и малюсенькой кружкой.

Пана Серпенте в гостинице пана Облука знали, хоть и понаслышке. Живьем впервые увидели два дня назад, но вкусы уяснили моментально и сейчас от души стремились угодить. А как же! Деньги, они везде деньги. Харизма в данном случае ни при чем. Просто агенты младших Домов, находящихся под патронажем Первого Дома Десятиградья, всегда останавливались здесь, у хозяина-анласита, поэтому пан Облук всегда держал для них оплаченные вперед номера… то есть, покои, по-здешнему. Ну да ладно, нельзя же, в конце концов, знать все языки этой планеты. В одном из таких покоев жил сейчас Жиндик. Ну, а кроме того, пан Облук имел свою выгоду от возможности напрямую договориться о каких-нибудь мелких сделках. Не облагаемых налогами…

Какое, все-таки, неприятное слово «контрабанда».

– Я все делал, как вы сказали, – доложил музыкант, едва лишь восхищенные слушатели убрались подальше, – только много не успел. Меня еще в Регеде рудзы [53] прихватили, в месте Свенира, это в двух днях от Нагивароса, если верхом.

– Рудзы? – Серпенте поднял бровь.

– Оризы, – объяснил Жиндик, – псы злонравные, хуже кобелей цепных, как их еще называть? Рудзы они и есть, все так говорят. Вот они на меня насели, чего, да как, да где видел, да что еще знаю. Думал, пытать станут. А, может, и стали бы, потому что ничего я не знаю, кроме того, что вы мне говорить велели. Но, хвала богам, до страшного не дошло, а просто посадили меня в возок, и повезли. Я, пан Серпенте, не знал, что и думать. Куда везут, зачем? Утешался одной лишь мыслью, что если и погибну в расцвете молодости, то погибну, служа маэстро. Хотя, деньги мне, конечно, платите вы.

– Куда тебя привезли? – поторопил мастер Серпенте. – Сюда, в Надерну?

– Да не просто в Надерну! – весомо уточнил Жиндик, – привезли меня в большой дворец, я тогда не знал, чей. Велели вымыться с душистым мылом, и платье дали богатое. А дворец оказался, – он сделал паузу, для пущего эффекта, – королевским! И ее величество сама приказала, чтобы меня к ней привезли. Пожелала дать мне аудиенцию, и побеседовать с глазу на глаз. Даже без единого свидетеля.

Ну, понятно, что без свидетелей. Свидетели того разговора королеве были ни к чему. И спрашивала она, наверняка…

– Ее величество спрашивала о вас, – поведал музыкант, и выжидающе уставился на Серпенте.

Десятиградец взглянул в ответ. Молча. Он не собирался задавать наводящие вопросы, для начала пускай Жиндик сам скажет все, что считает нужным. А там, глядишь, и спрашивать ни о чем не понадобится.

– Честно говоря, ее величество только о вас и спрашивала, – Жиндик постучал по столешнице музыкальными пальчиками, – желала знать, какой вы из себя, давно ли знаетесь с маэстро, по каким делам прибыли в Загорье, еще много разного… Сильно ли я вас боюсь – об этом тоже изволила спросить. Сразу после того, как я вас описал. Я хорошо людей запоминаю, и лица, и манеры, и привычки всякие – все помню. Детали подмечать – это хлеб поэта, детали делают образ реальностью, воистину так, и если бы все мои собратья по цеху понимали это, плохих поэтов стало бы гораздо меньше. А пока гораздо меньше хороших. Совсем нет, можно сказать.