Белый мусор (СИ) - Лагно Максим Александрович (серия книг .TXT) 📗
— Знаешь что это?
— Гражданские чипы. ГэЧэ, гэчка, гэчешка, грачка, голова-член… и ещё тысяча сленговых определений.
— Мы называем это даром богов.
Я не удержалась от иронии:
— Ваш дар богов печатают на императорском монетном дворе.
— Именно через обыденность верховное существо показывает свою благодать. А ты знаешь историю и предназначение чипов?
— Ну, ясно же, документооборот, регистрация граждан. Хранение паспортных данных, финансов. У канцеляритов и пэвэкашников на нём хранится формулярный список. Ещё чип блокирует возможность зачатия, пока не получишь лицензию.
Двунадесять торжественно сказал:
— А ты знаешь, что чипы придумали задолго до Большой Беды, и с тех пор технология их производства не менялась?
— Это выдумки секты мультимондистов.
— Нет, это правда. Знаешь ли ты, что чип приобретает память своего предыдущего хозяина? При трансфере она не удаляется полностью, а просто затирается слоем новой информации.
— Насчёт памяти не знаю, а вот кредитную историю хранит, хе-хе.
Двунадесять разложил чипы ровными рядами. Не отрывая взгляда от них, сказал:
— Посмотри на эти кусочки пластика и спроси себя, неужели так сложно напечатать столько чипов, сколько захочется? Почему чипы наследуются от мёртвых и передаются ещё нерождённым?
Мне стало скучно:
— Все знают, что длинная история использования создаёт сложный магнитный паттерн, защищающий чип от подделки. За сто лет паттерны стали такими, что подделать их технически невозможно.
Двунадесять величественно выпрямился:
— Ты мыслишь, как раб Империи. Считаешь, что чипы прикрепляют к людям, тогда как наоборот — людей прикрепляют к чипам. Императорского монетного двора не существует. Там не печатают новых чипов. Их уже сотни лет не печатают.
— Хм, интересная теория.
— Теории в науке, с помощью которой тебя создали. А я говорю истину. Наш уровень развития не способен создавать такие сложные устройства, как гражданские чипы.
— Даже если так, то что это меняет?
— Ничего, кроме понимания свободы. Пока тебя прикрепили к чипу — ты раб и скотина. Когда ты сам прикрепляешь себе чипы — ты властелин своей судьбы.
— В обоих случаях нужен чип, — парировала я. — Без него, значит, нет ни свободы, ни несвободы?
Двунадесять замялся. Отмахнулся от моего аргумента и продолжил:
— Я знаю, что девизом своей банды ты избрала фрондерский клич «Свобода или смерть». Он довольно точно передаёт мою мысль. Это не случайность.
— Мерси.
— Но я предложил бы поправку. Двуличный, взаимоисключающий союз «или» заменил бы на прямой и единотолковый «и». Свобода и смерть.
— Почему?
— «Свобода» — это резиновый мешочек, который способен растягиваться до неожиданных размеров. Каждая личность складывает в это мешочек свой набор условий того, что считает «свободой». Например, граждане Империи настолько несвободны, что согласны называть честным выбором поклонение семье Императора, герцогам и всей той прочей ерунде, на которой построен репрессивный аппарат государства. Напихивают они этот гондон до тех пор, пока не лопнет. Это — «Смерть». Хочешь что-то спросить?
— Боюсь обидеть вопросом…
— Ты интересуешься, как одуревший от пудры выживанец так много знает?
— Точно.
— Когда я узнал, что ты женский клон мужского оригинала, я ещё более захотел душевной беседы. Ведь мы похожи. Только я сложнее.
— Вот как…
— Чтоб понять, нужно вернуться к чипам. Чип создан так, что одной из его функций является контроль за деторождением. Пока носитель не разблокирует данный раздел с помощью цифрового кода лицензии, не сможет ни забеременеть, если женщина, ни производить живые сперматозоиды, если мужик.
— Это известно.
— От обывателя скрывают побочный эффект: природа пробует обойти искусственный запрет, усиливая половой инстинкт.
— Допустим, так. Причём тут наша схожесть?
Двунадесять удивился:
— Я ещё не начал про это.
— А про что ты?
Он раздражённо стукнул себя по ляжкам:
— Ты слышала, что я сказал? Повторяю — усиливает половой инстинкт.
— Ну, усиливает. Что дальше-то?
Двунадесять повернулся ко мне спиной:
— У меня двенадцать. Двенадцать чипов! Представляешь на что я способен? Выживанцы для того и пихают себе по три-четыре дополнительных чипа, чтоб трахаться без остановки. Если вставят больше, то подохнут. А я ношу двенадцать.
— Вся эта торжественная беседа просто для того, чтоб похвастаться длиной своего члена?
Двунадесять быстро добавил:
— Я ещё умный, как ты верно заметила ранее.
— Ты говорил, что мы похожи. Чем же? Не длиной члена, надеюсь?
Двунадесять вдохнул побольше пудры. Требовательно заставил принять меня такую же дозу. Сильно закружилась голова, но не как во время приступа, а приятно. В груди, чудилось, расцвела колоссальная сладкая ягода, которая грозилась лопнуть и вытечь из уголков глаз и влагалища. Я пошевелила тазом и бёдрами. Показалось, что складки брюк как-то неудобно прикасаются к телу, раздражая кожу.
Собеседник проследил за мной:
— Ладно. Раз пока что тебе не интересно про половые отношения, давай подождём. А я расскажу про наше сходство.
Я ответила «давай». Тут же удивилась, звуку своего голоса: мягкий, будто зовущий. Ещё раз сказала «давай», проверяя, не померещилось ли? Нет, звучит, как у путы из корпоративного борделя.
Глава 53. Многоликий Двунадесять
Сама не заметила, как погрузилась в бесконечное переживание мысли, что люблю Антуана, а он меня нет. Эта мысль будто никак не могла додуматься до конца. Как только она заканчивалась, то возрождалась снова. «Я да, а он нет» — повторяла и повторяла я, словно перекатывая во рту эту самую сладкую ягоду.
Я моргнула, сбрасывая с ресниц нависшие слёзы. Двунадесять, оказывается, что-то говорил:
— …понял в детстве.
— Пардон, я прослушала. Что ты понял в детстве?
— Что могу читать память предыдущего владельца чипа. Родители думали, я ненормальный. Водили по врачам. Те ставили диагнозы про бредовое расстройство и раздвоение личности. Кормили таблетками. Но я-то чувствовал, что во мне живёт не полноценная личность, а лишь её воспоминания. В 16 лет я сбежал из дома.
— А где твой дом? — невпопад спросила я.
— Родился и вырос в Мизуре.
— Славный город. Я там бывала часто. То есть Клод бывал. Я-то ни разу. Но помню его пляжи, прозрачную воду Океан-моря и гигантские плавучие казино и кабаре, будто сама бывала. А правду ли говорят мизурчане, что добедовый мир был весь такой чистый, как Мизур?
— Врут, конечно, как и все патриоты.
— Пардон, я перебила. Ты сбежал из дома, из райского Мизура, и…
— Отправился по тем местам, что помнил мой «гость», так я называл воспоминания бывшего владельца. Чем дольше я бродил, тем точнее учился читать данные. Мне был двадцать один год, когда понял, что на деле во мне живёт опыт взрослого мужчины, который скончался от болезни сердца на восьмидесятом году жизни. Я вспомнил каждый его год. Возможно, даже лучше, чем помнил сам владелец. Ведь его знания хранились в мозгу и были подвержены билогическому разложению. А мои записаны на почти вечный чип.
— Охренеть, — только и сказала я.
Колоссальная ягода в груди разрослась так, что стала давить изнутри. Это было приятно и страшно. Вот-вот лопнет.
— Нюхни ещё, — предложил Двунадесять. — Эту пудру делал я сам, используя знания химика, биолога и психолога. Не бойся, я уничтожил все следы изготовления зелёной пудры… До сих пор не могу простить себе её изобретение.
Я почти с жадностью вставила трубочку в ноздрю и втянула горку чёрной пудры:
— Что ты делал потом?
— Стал охотиться за редкими чипами. Особенно интересовался старыми устройствами. На них я находил до десятка одновременных жизненных опытов. Мои текущие двенадцать чипов — это результат многолетней селекции. Ведь такая толпа личностей конфликтует друг с другом. Некоторые из них были знакомы при жизни.