Мародер - аль Атоми Беркем (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Посидели, хлюпая горячим чаем — тогда еще настоящим.
— Николай Сергеич. Я чем могу?
— Торопишься? А, ты ж дома не был еще, у тебя ведь жена… — оборвал сам себя Конь, но Ахмет про себя достроил фразу за него — «живая». …У-у, товарищ полковник, понял я тебя. Сочувствую… Вслух сказал, кляня свою мягкотелость:
— Да заезжал я уже домой. Я это не к тому, что «давай быстрей че надо и отъебись». На полном серьезе — могу чем-то помочь?
— Можешь. Я тебя зачем позвал — хочу твою версию услышать. Во всех, сам понимаешь, деталях. Что доложат — это одно, а живой разговор ничем не заменишь. Согласен?
Ахмет согласился и тщательно описывал события больше двух часов. Конь часто останавливал, уточняя по ходу, возвращаясь к некоторым моментам и тщательно их препарируя. Что-то даже черкал. Наконец отпустил.
— Ладно, беги к своей… Утром сюда, клешню покажешь начмеду. Как закончишь чиниться, подходи. Еще вопросы остались. Все, давай.
Едва не забыв забрать на входном посту свой новый пистолет, Ахмет поплелся по сугробам ночной Тридцатки. После двух этих веселых деньков мертвый город ощущался едва ли не родной кухней… Все в сравненьи, да. — Подходя к родному дому, он обнаружил, что его бодания с местными оболтусами кажутся теперь смешными, как плюшевые тычки, которыми обмениваются в песочнице румяные карапузы. Даже мозги, вмерзшие в штукатурку на крыльце его подъезда ничего не могли с этим поделать — Ахмету становилось все яснее, что плохие времена не позади. Настоящие плохие времена — только наступают. Есть враги, которые на клоунов совсем не похожи, которые могут непринужденно смахнуть его со стола. И что с ними таки придется встретиться; и может быть, даже скоро.
Поутру, разобрав и спустив в подвал свои сокровища, Ахмет понесся в Пентагон выбивать обещанное по горячим следам. Прикинув ситуацию, просьбу Коня подойти чего-то там поуточнять решил проигнорировать — весенний день год кормит… Надо шибко будет, сами придут, — нашел себе отмазку, — …присягу я Союзу давал, мир его праху, а они мне никто… На один только пулемет убил весь день. Мечтая о новом, в транспортировочных ящиках аппарате, Ахмет взвыл дурниной, когла увидел подготовленное для него начвором убоище — ни прицела, ни зипа, ни переставки, ни станка… Начвор, оказавшийся не дураком поорать, дал Ахмету достойную оборотку, и весь день они упорно бодались, на радость охране и снаряжальщицам. Со страшным боем поменяли расстреляный ствол, с еще более страшным — подобрали запаску, тоже сильно поюзанную, сняли таки короткую пружину… Полутора тысяч МДЗ Ахмет тоже не получил, и еле добился возмещения недостающей тысячи БСом. Лент и коробок дали только две. «А вот снаряжалку — хуй! Раз ты такой мозгоеб. — злорадно шипел начвор. — Я тебе сначала хотел дать, но ты как баба на базаре. Так что ручками, ручками будешь, про снаряжалку команды не было!» Не возникло зато проблем с минерским припасом — начвор, истинный оружейник, чем-то особо ценным его не считал, даже боялся, и Ахмет с удовольствием использовал его профессиональную деформацию, под зловещие байки о самопроизвольной инициации просроченного тетрила набивая ящики будущим дефицитом.
— Здорово, Ахметзянов, — командуя погрузкой, Ахмет умудрился под вечер нарваться на Конева, столкнувшись нос к носу в вестибюле Пентагона. — Ты что, нюх потерял? Охуел сего числа?! Я, бля, кому сказал зайти? Ты смотри, а то сейчас дам команду обратно разгружать. Ишь, разошелся! Грузит тут, понимаешь, апельсины бочками!
Конев, видимо, куда-то собрался — бушлат затянут портупеей, сзади охрана, у дверей фырчит уазик.
— Здравжла. Товарищ полковник, ничего сверх списка. И то еле выгрыз у вашего скупердяя.
— Давай, увози, кулачье отродье, и ко мне. Я буду через час, чтоб ждал в предбаннике.
— Есть, тащщполник.
Глава 5
Разговор с Коневым не получился. Как Ахмет и предполагал, Конь позвал его работать, налаживать общую жизнь в новых условиях. Будучи человеком благородным, он мерял людей по себе — и будь люди хоть на йоту такими, как он — все бы сложилось, сто пудов. Ахмет же, не умея сформулировать смутно ощущаемые принципы, на его взгляд лишающие затею Конева каких-либо перспектив, вяло отбрехивался, понимая, что выглядит — да и является, чего там, эдаким туповатым трусом. Ему было стыдно — непонятно от чего конкретно, но уши горели в течение всего разговора, и слова подбирались самые неподходящие. Словно вялые слизни, они масляно шлепались на стол, сползаясь в отвратительную кучу лжи — хотя ни слова неправды Ахметом сказано не было. Конь, поняв, что все бесполезно, унижаться не стал. Отпуская Ахметзянова, он даже ввернул какую-то шуточку и велел через неделю явиться за обещанным продуктовым гонораром; только смотрел уже как-то иначе, какими-то помертвевшими глазами. Ахмет понял — Конь вычеркнул его из какого-то важного списка, для Коня он умер.
Годом позже, когда новые Коневские помогальники завалили его и попилили немалый общак, Ахмет, бродя по трещащему от мародерских монтажек Пентагону, признался сам себе — судьба тогда давала ему шанс. Пусть даже он был прав, и никаких перспектив в самом деле не виделось, но у него лично шанс был — встать рядом с достойным человеком за достойное дело. Даже умереть — но по-человечески, а не огрызаясь, как хомяк из норы …Кто знает, может, именно из-за таких крыс, как я, Коня и грохнули. Один умник вот так вот съехал, другой, третий. Кто останется-то, Ежу понятно, кто. И зачем. И спину Коня в результате прикрыть было некому. А он ведь тогда намекал, намекал, что лажу не всю вытравил… Эх, урод я. Он же не мог мне сказать — пропаду ведь, Ахметзянов, выручай… Не мог. Настоящий был человек. А я… Чмо я по ходу, фуфел и крыса… Ахметзянов запоздало признал: ему открыли возможность остаться человеком, которую он отбросил. Он выбрал себе крысиную нору, крысиную жизнь и крысиную смерть.
А тогда он несся домой, не замечая сугробов — ведь так преуспел! Ему даже пришлось присоединить еще пару комнат — кладовка разрасталась, радуя его сердце. Почти весь март мело, и Ахмет, никуда не вылезая, колотил стеллажи, заливал полы в подвале, собирал и отжигал известку. Работа была в радость — на ближнем горизонте не маячило ни одной серьезной угрозы.
Наметившаяся весна заставила его плотно заняться домом в целом. С первыми оттепелями Ахмет обошел весь десяток квартир, где еще жили. Где по-хорошему, банкой давно забытой тушенки, а где и пинками, выгнал всех способных к труду на «субботник». Поработав, люди переменились — совместная работа, похоже, избавила их от постоянно гнетущего страха, и они заметно повеселели. Дом от чердака до подвала был тщательно очищен от хлама и неожиданно многочисленных бесхозных трупов. Находили их, в основном, в постелях, только одну бабку срезали с веревки в красиво заросшей инеем ванной. Окончив работы, Ахмет, нащупывая в кармане гранату, обратился к присутствующим с речью.
— Вот что, товарищи соседи. Из этого дома вам всем надо валить. Тут будет опасно.
Приготовившись жестко обозначить перспективы для упершихся, Ахмет сделал паузу, давая высказаться. Однако народ молчал, хоть лица и вытянулись от такого захода. Первой нашлась Даниловна — неплохая такая, нормальная бабка с первого подъезда.
— Че, соседи мешать стали? Ишь ты, умный какой! С чего это вдруг на старости лет я мыкаться пойду?
— А поджариться живьем ты на старости лет не хочешь? Или пулю шальную получить? Ладно, если в голову: брык, и отмучилась. А если в брюхо? Три дня загинаться и выть на весь двор — надо оно тебе? И че это вдруг — мыкаться? Вон, квартир пустых сколько — выбирай не хочу, без ордера. Если у нас все сложится полюбовно, на каждую хату выделю компенсацию. Есть возражения?
— Да какие возражения, гранату что ль в окно охота… А че дашь-то? — поинтересовался Мухалыч, бывший пожарник из первого подъезда.
— По три пачки сигарет, или по две сиськи пшена, или по полпачки патронов.
