Особый отдел и пепел ковчега - Чадович Николай Трофимович (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
– Вы же недавно говорили, что они жили как кошка с собакой! – удивился Цимбаларь.
– А куда денешься? Если не хочешь получить скалкой по голове, даже поэму жене посвятишь.
– Вы не видели у него карманных часов? На вид совершенно обыкновенных, с никелированным корпусом. У них ещё механизм не работал.
– Не видел. Обычно Уздечкин носил ручные часы «Слава».
– Кто унаследовал его имущество?
– Семья. Софья Валериановна и дети.
– Сколько у него было детей?
– Двое. Сын Павлик и дочка Нюра. Сын ещё со школьных лет пристрастился к наркотикам, а дочка клептоманка. Тащит из дома всё подряд и продаёт за копейки. Потом кается.
– Как у них обстоят дела сейчас? Процветают или бедствуют?
– Не в курсе. После похорон главы семейства я в этом доме больше не появлялся. Но, скорее всего, бедствуют. Сбережения съела инфляция. Книги Уздечкина не переиздаются. А тягой к какой-либо созидательной деятельности никто из его присных не отличался. Дармоеды и тунеядцы.
– Весьма удовлетворён нашей встречей. – Цимбаларь, удивляясь самому себе, церемонно раскланялся. – Благодаря вам статья о поэте Уздечкине уже сложилась в моей голове. Но скажите честно: ужель ни одна из созданных им строчек не войдёт в золотой фонд российской словесности?
– Ну если только эти… – Отбивая такт кофейной ложечкой, Шишмарёв продекламировал:
Направляясь к дому, в котором обитала семья полузабытого ныне стихоплёта Уздечкина, Кондаков внезапно ощутил недомогание. Телом овладела предательская слабость, а на лбу, несмотря на прохладную погоду, выступила испарина.
Поскольку накануне никаких злоупотреблений, способных пошатнуть здоровье, не случилось, Кондаков приписал своё состояние банальному переутомлению. Он даже дал себе зарок: сразу после завершения расследования взять путёвку в ведомственный санаторий и хорошенько там отдохнуть, возможно, даже в обществе миловидной и добросердечной дамы средних лет.
Под аркой, ведущей во двор, Кондаков встретил маленького оборванца, мусолившего в зубах окурок сигареты. Только внимательно присмотревшись, в нём можно было узнать Ваню Коршуна.
– Всё семейство в сборе, – вполголоса сообщил он. – У сына ломка. Дочурка только что загнала бронзовый бюстик Чехова, но вместо дозы, обещанной брату, купила себе импортные колготки. О мамаше упоминать не буду. Она и так день-деньской стоит на рогах. Боюсь, что ты появишься в самый разгар грандиозного скандала.
– Ты с дочкой общался? – сглотнув горькую, тягучую слюну, спросил Кондаков.
– Перекинулись парой слов. Намекнул, что знаком с барыгой, который платит за старые карманные часы большие деньги. Обещала дома поискать… А что ты такой бледный? Не угорел, случайно?
– Где я мог угореть? – болезненно скривился Кондаков.
– На даче, где же ещё! Ты ведь печь дровами топишь?
– Не был я вчера на даче… Просто какая-то слабость напала. Наверное, возраст сказывается.
– Лучше не ходи туда, – посоветовал Ваня. – Я с ними как-нибудь и сам разберусь.
– Нет, схожу, – заупрямился Кондаков. – Надо ознакомиться с ситуацией на месте.
– Кстати, этот дом предназначен на капитальный ремонт, и жильцы со дня на день ожидают расселения, – доложил Ваня. – Скажи, что ты представитель Департамента жилищного фонда.
– Кто мне поверит? – поморщился Кондаков. – Документов соответствующих нет.
– Покажи любой. Только мельком. Лишь бы на нём герб Москвы имелся. Эти придурки в детали вникать не будут. У них своих проблем выше крыши.
Дверь Кондакову открыла неухоженная женщина, отвыкшая улыбаться, наверное, ещё сто лет назад. Перекошенный рот свидетельствовал о том, что совсем недавно она крыла кого-то и в хвост и в гриву. Вне всякого сомнения, это была вдова поэта Уздечкина – Софья Валериановна. Покойный Алексей Алексеевич, называя своей музой летучую мышь, безусловно угодил в самую точку.
– Чего надо? – придерживая дверь на цепочке, грубо осведомилась она.
– Я из Департамента жилищного фонда. – Кондаков помахал удостоверением трамвайного контролера. – Изучаю просьбы и пожелания переселяющихся граждан.
– На окраину мы не поедем! – немедленно заявила вдова поэта (но цепочку всё же сняла). – Или давайте равноценную квартиру в центре, или будем судиться!
– Вам предоставят жильё в пределах административного округа, причём по вашему выбору. – Больше всего Кондакову хотелось сейчас прилечь, но он с деловитым видом прошёл внутрь.
В просторной четырёхкомнатной квартире пахло скорее помойкой, чем человеческим жильём, а из гостиной доносилась отчаянная перебранка, разнополые участники которой крыли друг друга почём зря. Мужчина попрекал женщину эгоизмом и бессердечием, а та в истерической форме заявляла, что ходить как голо-шмыга не собирается.
Развязка наступила значительно раньше, чем это можно было предположить, исходя из характера конфликта. Раздалась звонкая оплеуха, и дочка Уздечкина – уже далеко не юная огненно-рыжая лахудра – вылетела из гостиной в прихожую. Нижняя часть её туалета ограничивалась колготками, из-за которых, собственно говоря, и разгорелся весь этот сыр-бор.
Обливаясь злыми слезами, дочка ухватила первое, что попалось под руки (а точнее, свой собственный сапог), и бросилась обратно в гостиную, где мебель сразу заходила ходуном. Похоже, она была не дура подраться.
– А ну уймитесь, выблядки! – рявкнула Софья Валериановна. – К нам, между прочим, представитель властей пожаловал. Уж он-то на вас управу найдёт!
Упоминание о властях подействовало, хоть и не сразу. Дочка, истошно рыдая, убежала в спальню, а сынок притих, только тяжело дышал, словно астматик.
Не давая Кондакову опомниться, Софья Валериановна за рукав втащила его в гостиную и, указывая на сына, заявила:
– Категорически требую оградить меня от этого наркомана! Я уже пять заявлений в милицию написала, а результатов никаких. Если его клиника не устраивает, пусть за колючей проволокой лечится!
Сын, чьи нечёсаные патлы свисали ниже плеч, глядел на них затравленным зверем, и Кондакову было абсолютно ясно, что никакие разумные доводы до него сейчас не доходят. Наркотическая ломка, иначе называемая кумаром, – это вам не насморк и даже не похмелье. Её просто так не одолеешь.
– Могу порекомендовать вам срочную наркологическую помощь, – сказал Кондаков, и сам сегодня нуждавшийся в услугах медиков. – Хотя и дороговато, но эффективно.
– Пустой номер! – махнула рукой Софья Валериановна. – К нам они уже наездились.
Сынок, до этого сидевший к ним лицом, отвернулся к стене, и Кондаков заметил на его щеке багровое расплывчатое пятно, даже не круглое, а скорее овальное.
– Что это? – забыв о конспирации, воскликнул Кондаков. – Родинка?
– Да нет, – ответила Софья Валериановна. – Это ему папаша в младенческом возрасте удружил. Однажды, напившись, сунул в детскую кроватку карманные часы и давай молоть всякую чепуху о том, что отныне нашему малышу гарантировано счастье. Думаю, ладно, пусть дитя поиграется. Вреда в этом нет. Пока на кухне хлопотала, оба уснули – и муж и ребёнок. Часы у него под щекой оказались. Хотела убрать, а они горячие! Не раскалённые, конечно, но жар ощущался. Вот с тех пор эта метка и осталась. Никакими средствами не смогли вывести.
– А часы те куда девались? – В устах представителя Департамента жилищного фонда подобный вопрос звучал более чем странно, но Софья Валериановна оказалась особой бесхитростной и словоохотливой.
– Бог его знает! Помню только, как я ими муженька огрела. Он, конечно, сдачи дал. Ну и понеслось… С тех пор я этих часов больше не видела. И всякую дрянь в дом таскать запретила.
