Отражение Улле - Марков Александр Владимирович (биолог) (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
— Вовсе нет. Я же говорю: мне это мучительно. Так что спи.
— Ага… Ну, тогда я расскажу. Тридцать дней прошло, как вы сбежали… и вот зашумели Мертвые земли. Так и раньше бывало, старики помнили… Из камней, из глины рождались серые шары, клыкачьи яйца. Смрад пошел с юга. Земля дрожала. Камни грохотали в горах. От смрада деревья облетели в середине лета. У нас мор начался. Мы тогда всех детей и стариков съели, в жертву Улле их принесли, думали, смилостивится. Да куда там. Поздно. Зашевелились все черные силы Земли, глубочайшие из глубоких, и никто уже их остановить был не в силах.
Первый Клыкач появился неподалеку от селения кровохлебов. Те, счастливчики, первыми благую смерть приняли. А мы-то сдуру решили было Клыкачу дать бой. Собрались с соседями — дерьмоедами и зуболомами, вооружились и пошли ему навстречу. Клыкача, говорят, надо всего-то на миг задержать: если он не сможет одно мгновение убивать, то его ярость обращается на него самого, и он тогда сам себя разрывает. Ну, мы пошли, от нашего стойбища проходим всего милю, и вдруг — все, конец. Лес кончился, дальше — пустыня, камни и вонь, песок пузырится. Какие кровохлебы?! Нет и следа. По краю леса деревья, веришь, так и корчатся. Не только тебе живоглотки ползучие, но и простые сосны. И мчится вдоль этой опушки прямо к нам Клыкач. Мы, как его увидели, сразу забыли про войну. Смешно вспомнить. Да какое там «увидели». Кто увидел, там и остался. А кто-то успел, подыхая, пискнуть: «Клыкач!» Мы — деру.
— Да как он хоть выглядит, этот Клыкач?
— Тебе интересно — сходи посмотри. Известно как. Ростом до неба. Ног, когтей, клыков — не счесть. Все живое бьет наповал взглядом, помыслом, своим видом одним, запахом, голосом. Так говорят. Сама я его не видала, а от вони у меня вон, гляди, волос на башке почти не осталось. И клыки — во! — выросли вдвое. Я теперь кусачая. Это, червячок, верный признак… Бывает такое от дальнего знакомства с Клыкачом.
И вот бежим мы обратно, мимо нашего стойбища, не останавливаясь, к горам. И все равно понимаем: не успеть. Потому что ясно: Клыкач быстрее весь лес до гор превратит в Мертвую землю, чем мы добежим до ущелья. Но повезло нам. Клыкача какая-то гривка скалистая остановила. Он был еще молод, глуп. Сжег все по одному склону, а на другой не догадался сразу перепрыгнуть — и в какой-то миг не увидел кругом себя ничего живого. Ну и порвал себя в клочья. Как он заревел тогда, я до смерти не забуду. От этого рева у нас человек сорок сразу сдохло, и столько же еще сдохло, помучившись. Мы думали, может, все. Но хватило ума не возвращаться. И мы поднялись на кручу. Это уже пошли предгорья. Глянули вниз, а там…
— Что? — спросил Орми, поскольку Хреса вдруг замолчала.
— А то, что все, кто тогда обернулся, в тот же миг благую смерть приняли. А я вот не оборачивалась, потому и добралась досюда; но зато сказать тебе, что там внизу было, не могу. Ничего хорошего, это точно. Кишели там, наверное, повсюду Клыкачи. Потому что дней через десять, когда мы были высоко в горах, оборачиваться уже было можно. Тогда мы рассмотрели все хорошенько и убедились, что леса больше не стало. К самым горам подошли Мертвые земли. Клыкачей нет, и снова все тихо, а спускаться назад нельзя. В горах корма не найти. Народ стал скулить. Тогда Кулу нас спас. Он сказал: «Кто через горы перейдет, тот выживет. А жрать в пути будем друг друга. Сразимся сейчас племя на племя, и кто погибнет, того на мясо. Так и дойдем». Тут дерьмоеды говорят: вот, нас три племени, как будем биться? Кулу в ответ: «Ваши племена малы, с нами вам сражаться без толку, так вы бейтесь друг с другом, а там видно будет». Стали они биться, и зуболомы взяли верх, но их-то и самих осталось не много. Потом, уже после перевала, мы зуболомов этих по одному стали есть, и только-только хватило спуститься с гор. Но там, наверху, много наших от холода сдохло. Нас ведь зима застала в горах. Ох и хлебнули мы лиха. Так что ты уж не обессудь, змееныш, что мы с тобой не очень-то ласковы будем. Ведь это все из-за тебя.
— Почему же из-за меня?
— Старики говорили: когда Улле в обиде, когда ему кто-то ущерб нанесет, не будет ему поклоняться или по-другому оскорбит, тогда просыпаются Мертвые земли. А ты идола повалил. И отпираться без толку. Все, буду спать, — Хреса зевнула и захрапела, забыв закрыть рот. Комары ей все лицо облепили.
Орми повернулся к Эйле:
— Спишь?
— Нет. Я слушала.
— Представляю, что они завтра учинят над нами. Мало не покажется.
— После того, что они пережили, им бы возненавидеть Улле. А они ему по-прежнему служат.
— Еще бы. Кто ж захочет, чтобы такое повторилось. Только вот что странно. Почему Мертвые земли проснулись не сразу, когда я повалил идола, а лишь через тридцать дней?
— А было что-нибудь такое… важное, какое-нибудь событие с тобой и с Энки в это время?
— Постой-ка… Точно! Примерно через тридцать дней после нашего бегства мы увидели Имира или солнце сквозь мглу на вершине горы. Тогда нам открылись знаки. Вот что случилось! А с тобой, Эйле, что было тогда?
— Когда? Я не знаю, когда вы сбежали из своего селения.
— Ну, смотри: тридцать дней мы шли до вершины и столько же еще — до встречи с вами. Выходит, дней шестьдесят всего.
— Ясно. В это время примерно я проникла в мозг Шуллы и навязала ему свою волю. Орми помолчал немного и сказал:
— Все сходится. И ой как плохо дело детей Имира под небом, если каждая их победа отражается, словно в воде, и обращается тысячекратным торжеством Улле.
— Если это не случайность.
— Раз уж мы решили, что ничего не бывает зря, то и случайностей быть не может.
— Я поняла, — сказала Эйле. — Все в мире должно быть уравновешено. Где слишком много белого, обязательно появится что-нибудь черное. И наоборот. Но это значит, что и зло, когда его много… слишком много… должно порождать хоть капельку добра. Иначе все развалится. Понимаешь?
— В жизни не слыхал подобной чепухи. Нет, Эйле, менхур из тебя не получится, это точно.
— Сам дурак! — шепнула Эйле обиженно, — Я все правильно говорю. Я это чувствую. Из зла может выйти добро, только зла должно быть очень-очень много.
— Значит, по-твоему, и в долине Иггир, у самого сердца Улле, мы можем встретить друзей?
— Да, да! Ведь там сила зла огромна, беспредельна… И его лучи высекают тени детей Имира из мертвых камней.
Последние слова Эйле произнесла как-то судорожно, словно задыхаясь. Орми удивленно покосился на нее — он уже собирался высказать все, что думает об ее умственных способностях. Но Эйле была бледна как смерть, глаза у нее закатились, зубы чуть слышно стучали.
«Опять припадок, — подумал Орми. — А я-то с ней как с нормальной разговариваю».
Впрочем, очень скоро Эйле пришла в себя и взглянула на Орми вполне осмысленно.
— Послушай! Ты не мог бы как-нибудь разорвать или перетереть эти ремни?
Орми горько усмехнулся.
— А ты не могла бы позвать Элгара или мамонта?
— Зачем ты так? — Эйле всхлипнула. — Ты же знаешь…
— Ну ладно. А Элгар по-прежнему молчит?
— Молчит.
— Все-таки обидно, имея таких могучих друзей, погибать от рук каких-то замученных, обожравшихся людоедов. Особенно после победы над марбианином. Нелепо. О Имир над небом! Неужели мы ничего не сумеем придумать?
Эйле закрыла глаза. Долго она молчала, только губы беззвучно шевелились. Орми следил за ней в свете почти догоревшего костра и тщетно пытался разобрать, что она шепчет во сне или в бреду. Наконец она очнулась, бросила беглый взгляд на Орми и прошептала:
— Я знаю, что делать. — Затем глубоко вздохнула и заговорила уже в голос, нараспев: — Баю-баю, баю-бай, спи, мой светик, засыпай!
Она повторила заклинание несколько раз, потом шепнула Орми:
— Я знаю еще один заговор… Я услышала его давно, в один из тех припадков, когда я слышу голоса мира. Я не знаю точно, что это значит. Но это, скорее всего, заклинание. Оно должно подействовать. — И громко: — Уту в небесах диадемой лазурной себя венчал, с поднятой главой по небу пошел! И снова шепотом: — Это солнце, Орми! Так встает солнце над миром! Так оно поднимается над краем земли, и выходит, гордое и ослепительное, на синее небо, и шествует по нему весь день до заката!
