Время грозы (СИ) - Райн Юрий (библиотека электронных книг TXT, FB2) 📗
Нашарил портсигар, подаренный когда-то Наташей, зажигалку. Но вытаскивать не стал — курить решительно не хотелось.
Что ж, надо двигаться, нечего тянуть. Сейчас, подумал Максим, встану, пройду по лесу — здесь это лес, а никакой не Парк, — выберусь на опушку, пересеку луг… хотя нет, это там между лесом и деревней лежит луг, зеленая трава, усыпанная синими и желтыми цветами, шмели жужжат… а тут — поле. Картофельное, кажется.
Значит, через поле — миную одну деревню, другую, будет станция. Дождусь электрички на Москву; денег здешних ни копейки, конечно, забыл их в той, старой одежде, которая так дома и лежит… в пакете из плотного пластика, в дальнем углу мастерской, что в подвале оборудовал… досочку иногда обстругать, то да сё… для души…
Дома, поймал он себя на мысли. Дома тот рубль с мелочью забыл. Ха.
Я здесь дома, здесь. Максим постарался быть убедительным. Получилось не слишком-то.
Ладно, хватит рассусоливать. Без денег, так без денег, зайцем доехать тоже не проблема. До Ждановской, а там… а там видно будет.
Пора. И боль уже унялась немного. Пора.
Он открыл глаза.
Поляна, конечно, мало что общего имела с той, которая в Парке. Даже, можно сказать, и не поляна вовсе — так, проплешина. Почти вся кустами заросла, жалкими какими-то, унылыми. Коряги валяются там и сям полусгнившие. Не было их раньше. И вон того ржавого листа железа со следами давнего костра — не было. Да, и лесная его поляна изменилась. Что ж, восемь лет…
Вот дуб — тот же. Зато под дубом — каменюка здоровенная. Это об нее я и треснулся, когда упал, понял Максим. Ребро, наверное, сломал… Хорошо, что не головой…
Эх, говорил же Федор: пристегнись к ветке, мало ли что там, и вообще, шею сломаешь, идиот. Нет, заупрямился… Как пришел, так и уйду… Тьфу. Идиот и есть.
В воздухе висела влага. Максим на мгновение замер, прислушался к своим ощущениям — нет, грозы давно не было. И в ближайшие дни не будет.
Впрочем, теперь это уже не имеет значения.
Он неуклюже встал, снова непроизвольно вскрикнул от жгучего укола в правую сторону груди, потоптался, приноравливаясь к этой боли, и медленно зашагал в ту сторону, где, по его представлениям, находилась станция.
Лес казался чужим. Ни одной знакомой тропинки, все не так. Гуще он стал, лес, дремучее. И тихо кругом, только мелкие капли шуршат, падая с листвы, да изредка то ли зверь, то ли птица ухает далеко за спиной. И собственные шаги. А поездов, звуки которых обычно доносились сюда, не слышно.
Будут поезда, куда они денутся. Значит, зайцем до Ждановской, а потом…
Смутная тоска сдавливала сердце Максима. Потом — пешком, дом-то недалеко. И — устроиться во дворе, на лавочке где-нибудь, в сторонке от своего подъезда, но так, чтобы хорошо просматривался. И ждать. Люська его восемь лет тому назад похоронила, и наверняка замуж вышла. Как возвращаться? Ну хоть посмотреть на нее издали… И на детей… И на мужа ее…
А вдруг она переехала? Ну, соседей порасспросить аккуратно…
Хорошо, дальше-то что? Все восемь лет, как осел упрямый, одно себе твердил: домой, домой! А что дома-то делать — эти мысли от себя гнал, потому что боялся решимость потерять.
Ну вот и теперь отогнать. Решимость уже не нужна, все состоялось, но неясность угнетает, а это ни к чему. Все — потом, там видно будет.
К родителям потом поеду, сообразил Максим. Дай бог, чтобы живы были. Отцу сейчас шестьдесят девять, маме шестьдесят четыре, дай бог, дай бог… Кто-кто, а мама во все поверит. Как явиться, правда… Вот так и бухнуть: здравствуй, мама, это я, твой сын, я не умер, меня вышвырнуло черт знает куда, а потом обратно кинуло, а хоронили вы не меня… Бред… Так и убить ее можно…
Но все равно — к маме. Больше некуда. А уж как — опять же видно будет.
А добраться — доберусь. Троллейбусами, опять же зайцем… Да хоть пешком…
Тоска сделалась острой, обжигающей. Наташа… Вот где мой дом, пронзительно ударило в сердце.
Максим совершил над собой невероятное усилие и переключил все внимание на движение по этому нечистому лесу.
Чувство пространства не подвело. Тропа стала немного шире, между деревьями появились просветы. Вот и опушка.
Оказалось, что Максим выбрался из леса все-таки не совсем там, где предполагал. Но и эти места он тоже знал. Маленький пруд, за ним, слева, лесопилка — во всяком случае, раньше тут была лесопилка. Сейчас тихо, обеденный перерыв у них, что ли…
И поездов не слышно, снова отметил Максим. Тоже, может, перерыв… как это называлось-то… да, технологическое окно…
Он посмотрел направо. Что бы там ни располагалось — да хоть картофельное поле, — все скрывал бетонный забор метра в два высотой. А поверху — Максим напряг зрение — да, точно — поверху шла колючая проволока. В несколько рядов. Правда, с прорехами.
Чудеса, устало удивился Максим. Впрочем, восемь лет… Поди знай, что тут произошло…
Что ж, крюк не такой уж большой. В первую деревню, которая Минино, войти возле лесопилки, выбраться переулком на объездную дорогу, ведущую вдоль деревни к кирпичному заводу. Повернуть в противоположную сторону. Дорога всегда была насмерть разбитая, но по обочине, да налегке — не проблема, даже со сломанным ребром. А там уж и следующая деревня — которая Григорово. Рукой подать. По всей длиннющей главной (и единственной) улице протащиться. И — станция.
Максим ступил на главную мининскую улицу. Опять сжалось сердце. Глубокие рытвины, заполненные тухловатой водой; покосившиеся, дырявые заборы; жалкие почерневшие домишки за ними. И ни души.
Он повернул направо, побрел по улице. Сейчас вон там, по правую руку, немного в глубине, будет управа… тьфу, сельсовет, конечно, а перед ним памятник павшим героям Великой Отечественной — фанерная пирамидка в человеческий рост, выкрашенная серебрянкой и увенчанная гипсовой пятиконечной звездой. Как на воинском кладбище. Дальше убогий магазинчик — Максим никогда не видел его открытым, да и ни один знакомый грибник тоже. Еще метров сто — и поворот налево, на ту самую дорогу.
Память не обманула: сельсовет красовался на своем законном месте, и выцветшее красное полотнище с серпом и молотом нависало над входом. Чуть в стороне стоял грузовичок. Чуднóй такой грузочичок, словно из старых фильмов. «Студебеккер», — подумалось почему-то.
А вот пирамидки не было. На ее месте стоял на кирпичном постаменте, слепо таращась на Максима, бюст человека с густыми усами.
Это надо перекурить, сказал себе Максим. Он достал портсигар с зажигалкой, зажег длинную темно-коричневую сигариллу, затянулся, выпустил дым в сторону бюста.
Окно сельсовета распахнулось, и кто-то крикнул изнутри:
— Эй, товарищ! А ну-ка, стой!
Ничего не понимаю, но дело ясно, что дело плохо, лихорадочно подумал Максим.
Из дверей уже выбегали, топая сапогами, и он решился: сунул руку в карман, нащупал кнопку, надавил на нее.
Пусть дома считают, что все в порядке.
32. Четверг, 7 ноября 1991
Первый за много месяцев… сколько?.. да не так уж много, трех нет… а кажется, что годы… в общем, первый за все время выходной. Даже и не выходной, а — короткий день: до обеда в поле, на кормовой свеклé, после обеда — все в клубный барак.
Как же, годовщина Великой Октябрьской…
Заключенные старались сесть подальше от сцены, от президиума. Возникали мелкие стычки, охрана пока не заглядывала, так что бузили вволю, толкались, выкрикивали угрозы, а передние скамьи пустовали.
Авторитеты соблюдали полное спокойствие, до времени не вмешиваясь ни во что. Несколько приблатненных, да и иные из простых мужиков, кто сидел подольше, принялись гонять новичков. Те, в большинстве своем, покорно все сносили. Не жильцы, равнодушно определил Максим.
Миша Гурвич добродушно смахнул с крайних на последней скамье мест двоих приблатненных — Вальку-Перца и Зубчика, имени которого Максим не знал.
— Эй, шпион, — с ленивой угрозой позвали откуда-то справа.
Максим вскинулся было, но Миша повернул голову, ласково ощерился, и вопрос, кажется, исчерпался.
