Хроноагент - Добряков Владимир Александрович (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
Возвращаюсь на стоянку с намерением позвать Ольгу в столовую поужинать, но застаю там странную картину. Ребята составили вместе несколько ящиков и сооружают что-то вроде импровизированного стола.
Только собираюсь спросить, что они затевают, как прибегает Сергей. Он ставит на ящики котелки с водкой.
— Здесь — сегодняшняя норма всей эскадрильи, — сообщает он. — А ты уже переоделся? Ну, тогда я тоже сбегаю.
Через несколько минут вся эскадрилья собирается за “столом”. Ольгу усаживают на почетное место. На столе — хлеб, каша с тушенкой, сало, огурцы.
Едва Сергей начинает разливать водку по кружкам, как мы слышим голос:
— Идите вдоль стоянок, товарищ военврач, ваша девушка должна быть у двадцать седьмого. Она с утра там.
Сергей замирает с котелком водки, поднесенным к кружке. Мы с Ольгой переглядываемся, и она встает. Из-за деревьев показывается долговязая фигура Гучкина.
— Двадцать седьмой, — говорит он. — Это здесь. Так и есть! Меня не обманули. Но я, кажется, не вовремя?
— Вы за мной, товарищ военврач второго ранга? — официальным тоном спрашивает Ольга. — Раненых привезли?
— Вообще-то я за вами, товарищ военврач третьего ранга, — так же официально отвечает Гучкин, — но, поскольку раненых не привезли, я не буду вас торопить. Я просто не ожидал, что гостеприимные хозяева дают ужин в вашу честь.
Волков подмигивает Крошкину, и тот быстро выставляет на “стол” еще одну кружку.
— Присаживайтесь к нам, военврач, — приглашает Волков. — Сегодня у нас редкий день, когда эскадрилья имеет свободный вечер и может собраться вместе: отпраздновать победы, помянуть погибших, принять гостей. Гостям мы всегда рады, тем более, как Андрей рассказывал, свободный вечер у вас — тоже редкость.
— Вы правы, капитан. Поэтому с двойным удовольствием принимаю приглашение.
Гучкин присаживается к нам, и Сергей, облегченно вздохнув, продолжает разливать водку. Волков берет свою кружку и встает.
— Сегодня не вернулся с задания старший лейтенант Иван Баранов. Месяц — срок малый в мирное время, но неизмеримо большой на войне. Он был хорошим другом и отличным пилотом. На его счету было восемь сбитых фашистов. Погиб он сегодня воистину смертью храбрых: не дрогнул, приняв на себя огонь, не свернул, не поломал строя. Погиб, но помог нам выполнить задание, ни разу немцы не смогли выстрелить по “пешкам”. Я намеренно не произношу слова “смерть”. Смерти нет, ребята! Пока хотя бы один из нас дышит, летает, Иван Баранов будет жить и будет драться вместе с нами. Вечная ему память!
Все встают и молча выпивают. Минуту мы молчим, потом Волков делает рукой знак Сергею, тот разливает по второй. Волков снова берет кружку.
— Сегодня утром в тяжелейшем бою пара наших асов, Андрей с Сергеем, одержала небывалую победу. Они дрались вдвоем против двадцати четырех “Me-110” и сбили трех. Причем двух сбил Сергей. Но самое главное — не дали им отштурмоваться по нашим позициям. Я поздравляю наших асов с замечательной победой. Так держать, “сохатые”!
После третьей Сергей заглядывает в котелки и оценивает остатки водки. Он шепчется с Крошкиным, и тот куда-то исчезает.
Через несколько минут он возвращается с небольшой канистрой и, подмигнув Сергею, ставит ее возле стола. А Сергей произносит очередной тост:
— Не так давно комдив вручил нам боевые награды. За боями мы как-то не спрыснули это дело. Поздравляю всех награжденных, пусть ваши награды носятся и множатся.
Ольга шепчет мне:
— Я только сейчас заметила, поздравляю!
Я небрежно машу рукой: мол, подумаешь, важность какая, у нас это не в диковинку.
Кто-то приносит гитару, и Сергей говорит мне:
— Спой, Андрей, про нас с тобой. Она сейчас как раз к месту.
Я задумываюсь, стоит ли? Но Ольга смотрит на меня ожидающе, в ее глазах я читаю: “Давай!”
И я запеваю:
— Их восемь, нас двое. Расклад перед боем — не наш, но мы будем играть. Сережа, держись! Нам не светит с тобою, но козыри надо равнять!
Волков просит:
— Еще что-нибудь про нас есть у тебя?
— Конечно, есть, — отвечаю я, оборачиваюсь к своему “Яку” и запеваю: — Я — “Як”, истребитель. Мотор мой звенит. Небо — моя обитель…
И снова молча слушают летчики, а я рисую жуткую картину воздушного боя от имени израненного, готового взбунтоваться истребителя.
“Вот сзади заходит ко мне “Мессершмит”, уйду! Я устал от ран! Но тот, который во мне сидит, я вижу, решил на таран…”
Летчики слушают и смотрят куда-то перед собой. Я понимаю, что перед их глазами сейчас мелькают тени “мессеров”, перекрещиваются огненные трассы. А бой подходит к концу.
“Терпенью машины бывает предел, но время его истекло, и тот, который во мне сидел, вдруг ткнулся лицом в стекло”.
Концовка “мир вашему дому” прозвучала реквиемом в честь Ивана Баранова.
— Налей, Сережа, — распоряжается Волков.
— Может быть, и меня угостит вторая? — слышим мы голос комиссара. — В честь чего застолье?
— Да здесь все сразу: и Баранова поминаем, и победы отмечаем, и ордена обмываем, и гостей привечаем.
— Дело хорошее. Кстати о гостях, ты с гостем о деле-то договорился?
— О каком еще деле? — не понимает Волков.
— Я еще не заводил об этом разговора, успеется, — говорит Гучкин.
— Правильно, успеется. Еще грамм по сто пятьдесят — двести, и завтра со своими делами будешь сам справляться. Надо, Волков, помочь завтра госпиталь эвакуировать. К обеду прилетит пара “Ли-2”, грузовики нам выделили. После обеда поможешь в Больших Журавлях погрузить хозяйство и здесь перевалить на самолеты.
— Нет вопросов, сделаем, если полетов не будет.
— Это моя забота. После обеда я вашу эскадрилью из боевого расписания исключу. Надо помочь соседям.
— Значит, отступаем? — спрашивает кто-то.
— Отступаем, — подтверждает комиссар. — Вот только 39-я из окружения выйдет, и сразу отходим.
— Что, и Минск оставим, и Бобруйск?
— А что делать? Если мы здесь еще на два-три дня задержимся, нас немцы в мешок захлопнут. На полтора месяца мы их здесь задержали, и то ладно. Да не унывайте, хлопцы, будет и на нашей улице праздник, да не один. Давай, Андрей, спой лучше что-нибудь.
Я знал, конечно, что близкое отступление неминуемо, но слова комиссара добавили в настрой такого минора, что, кроме “Аистов”, я сейчас ничего спеть не могу.
— Небо этого дня ясное, но теперь в нем гремит, лязгает, а по нашей земле гул стоит, и деревья в смоле, грустно им…
Водка кончилась, в дело пошла канистра спирта. Уже стемнело, и небо заблестело звездами. А мы все сидим за “столом”, ребята слушают песни, которые должны зазвучать лет через тридцать-сорок. В двух шагах — война, которая для меня давно кончилась. Рядом сидит женщина, которая вполне могла бы стать моей мамой, а сейчас — моя жена. И над всем этим — звездное небо. Вот оно, как было пятьдесят лет назад, таким и будет через пятьдесят лет.
Гучкин смотрит на часы.
— Дорогие гости, — обращается он к Ольге, — не надоели ли вам хозяева?
Ольга недоуменно смотрит на него.
— Я имею в виду, Ольга Ивановна, нам не пора до дому?
Ольга, вздохнув, поднимается с места.
— Приходите еще, — приглашает Волков, — всегда рады вас принять.
— С удовольствием! — отвечает Гучкин. — Куда только!
— Тьфу, черт! Забыл. Вы же завтра улетаете, а мы — следом за вами и неизвестно куда. Но ничего, на войне дороги тесные.
— Я провожу вас, — говорю я Ольге.
— Разумеется, и я с тобой, — встает Сергей.
— Зачем это?
— Чтобы назад одному не идти, опасно.
— Правильно, Николаев, — говорит комиссар. — И не задерживайтесь, с рассветом вылетаем на задание.
Мы идем по ночной дороге. Ольга молчит, думает о чем-то своем, а Гучкин вспоминает прошедший вечер:
— Хорошие песни у тебя, старшой. Прямо за самый мочевой пузырь берут.
— Одно слово — хирург! — смеется Сергей. — Нормальных людей за душу берет, а его за то, что и повторить-то неудобно.
