Цвет ярости — алый - Романовский Александр Георгиевич (версия книг TXT) 📗
Как ни странно, облегчения Таран не почувствовал.
Ему представилось, как “21 К… хрен знает как их там” колесят по Клоповнику, сносят ветхие строения, разгоняют аборигенов, едва выползших из нор на поиски пропитания, проводят аресты и розыск, расстреливают осужденных… В финале — Подворье и Яма оказываются вровень с землей. От этих картин Хэнка порядком замутило.
Утешало одно — это случится нескоро.
Да и случится ли?
А парадокс же ситуации заключался в том, что “волчонок”, ненавидевший Клоповник всем сердцем, теперь вынужден встать на его защиту. Не так уж важно, что Таран сам устроил это испытание, а у Курта просто нет выбора. Если он не встретится с Волкодавом в ближайшем будущем, Гильдия так или иначе проведет свои испытания или обойдется без них. Такая перспектива действительно пугала, причем не на шутку.
Таран, не подозревая о том, вляпался в изрядное дерьмо.
Если об этом узнают дома…
Хотя бы заподозрят…
Владелец Подворья кинул косой взгляд на Волкодава. Есть ли у Страйкера шанс?
Это оставалось проверить.
Особенно если за саму попытку заплатят немалые бабки.
Хэнк прокашлялся.
— Давайте обсудим детали. Мне нужно две недели на подготовку…
Гильд-мастер, кивая, улыбался.
Курт, сидя на кровати, подпиливал когти. В Убежище это рекомендовалось делать до, как выражались, “пробочной” остроты — в особенности щенкам и тем, кто едва-едва перестал быть таковым.
А тут, на Подворье, в связи со специфической деятельностью все обстояло с точностью до наоборот. Курту раз в неделю выдавалась специальная пилка. Ею он тщательно обтачивал и полировал каждый коготь, покуда тот не начинал походить на толстое костяное шило. По десять только на руках. Волку почти не приходилось напрягаться, чтобы проткнуть человеку бок или глаз. Теперь он отрабатывал таким образом свое содержание.
Закончив процедуру, Курт встал, просунул лапу между прутьев решетки и опустил пилку на пол. Такова была инструкция — в камере примитивный инструмент оставался не дольше часа. О том же, чтобы перепилить хотя бы один прут решетки, нечего было и думать, хотя однажды узник предпринял попытку, о чем до сих пор напоминал зуд в тех местах, где шеи касался ошейник.
Несколько минут спустя явились Нож с Топором. (В последнее время неразлучная парочка вела себя до странности тихо, будто совсем недавно им довелось пережить какое-то страшное потрясение, а шок от испытанного до сих пор не прошел. Курт мог лишь гадать, ЧТО так напугало головорезов.) Нож забрал пилку и пустую посуду после завтрака, а напарник отпирал замок в решетчатой двери.
Все, как обычно, в полном молчании.
Процедура повторилась, как и множество раз до того, хотя Курт помнил каждый из них — комки пищи, продирающиеся по пищеводу, двадцать одну холодную ступеньку, кровавую суету арены. Это утро было сто девятнадцатым по счету. Пробуждение от звука чьих-то шагов по каменной лестнице, завтрак и подъем на поверхность. Такое постоянство внушало все, что угодно, за исключением надежды. Ошейник то и дело, с садистской расторопностью, не медля ни секунды, напоминал узнику о его правах (жить, пока это приносит пользу тюремщикам, и… все).
А на поверхности уже ждал Таран — свежий, подтянутый, выбритый и благоухающий целой дюжиной дешевых лосьонов. Нередко Курт подозревал, что собственного запаха как такового у безволосого уже не осталось. С другой стороны, вполне возможно, именно на такой результат Хэнк и рассчитывал. Как бы там ни было, щетина, отраставшая уже к обеду, смотрелась на обезображенном бессчетными шрамами лице довольно забавно.
Вот уже вторую неделю Курт упражнялся при помощи некоего аппарата, первый же взгляд на который внушал подспудные опасения. Собственно, это была деревянная “кукла”, которую разрешалось безнаказанно терзать, рубить и колоть боевыми мечами. Однако, если у традиционной “куклы” наличествовали руки, ноги, туловище с разметкой жизненно необходимых органов и голова, то у новой игрушки все это присутствовало в несколько необычных масштабах. У манекена было четыре длинные суставчатые конечности, которыми управляли четыре же подневольных обитателя Подворья. Каждая из таких конечностей, не считая собственной тяжести, была снабжена еще и бытовым электрошокером мощностью не менее сотни тысяч ватт. Это было невыносимо даже при скользящем касании, не говоря уже о тех запоминающихся моментах, когда на Волка обрушивались сразу две-три конечности.
Друзей у Волка на Подворье так и не завелось, а потому каждый оператор деревянной конечности из кожи вон лез, чтобы доставить собрату по неволе как можно больше проблем. Электрошокерами Хэнк Таран снабдил свое безымянное детище на второй же день. Волку сразу же пришлось несладко — к концу садистской тренировки шкура едва не дымилась.
Как ни странно, с четырехруким чудовищем приходилось упражняться одному только Курту. На это собирались поглазеть все обитатели Подворья, кто был в данный момент свободен от выполнения основных обязанностей.
В происходящем чувствовалась какая-то напряженная и вместе с тем многообещающая тайна. Хэнк хранил молчание, будто воды в рот набрал. Можно было заподозрить, что обычным гладиаторским боем дело не ограничится. В чем же заключалисъ эти самые границы, Волк даже представить не мог. Вряд ли “синхронной игрой” с тремя, пятью или даже десятком противников. Тренировки не претерпели бы в этом случае никаких изменений — уж в методиках своих пленителен Курт успел худо-бедно разобраться.
Можно было предположить, что в Яме дело примет такой же оборот, как и на тренировочной площадке. А именно, что Курту будет противостоять четырехрукое, массивное, практически неуязвимое чудовище…
Но это казалось совсем уж невероятным.
Даже вообразить такого противника было непросто. Хэнк, однако, мог похвалиться изрядной (для безволосого, конечно) изобретательностью. Курту ничего не стоило поверить, что для него тюремщик отыщет любого противника, какого только сможет разыскать. Где в Мегаполисе можно найти кого-то (либо что-то) напоминающего деревянный прототип, в сущности, не имело значения — Хэнк Таран наверняка это сделал.
Хозяин Подворья, казалось, изо всех своих недюжинных сил старался сжить “волчонка” с этого света… Свести, словно пятно от вишневого сиропа — отбеливателем. При этом, однако, он руководствовался какими-то правилами и принципами жестокой игры. За что безволосый его так невзлюбил, Курт мог лишь гадать. Но что посеешь, то и пожнешь — уж это Волк знал наверняка, хотя его познания в сельском хозяйстве были не глубже грунта в гидропоническом тоннеле для злаковых культур.
Курт намеревался свести все свои счеты. Рано или поздно. Когда-нибудь…
Не столь важно когда.
Вторую неделю Таран был сам на себя не похож. Его указания и наставления, еще недавно такие четкие, выверенные и строгие, более походили то ли на предположения, то ли на гипотезы. Таковые касались тактики “волчонка”, а также того, какими могли оказаться противодействие и контратаки. Создавалось впечатление, что хозяин Подворья сам крайне туманно представлял себе, с чем именно придется столкнуться его бойцу № 1.
Это пугало больше всего.
Отношения тюремщика и мохнатого узника образовывали причудливый, запутанный клубок, разобраться в котором не смогла бы и дюжина персидских прядильщиков. Вот лишь некоторые компоненты: затаенная ненависть, опасливое доверие, откровенная ярость, смутная надежда, неизбывное отчаяние и навязчивый страх.
Вместе с тем Курт научился принимать наставления учителя (ведь Таран был именно им — жестоким и ненавистным, но все-таки Учителем) всерьез, без каких-либо сомнений и колебаний. Во-первых, что-то иное было попросту опасно, во-вторых — нецелесообразно. Таран знал свое дело. В его словах и действиях без труда прослеживались глубокий, рациональный, проверенный на собственной шкуре опыт и смысл.
Курт был достаточно честен с самим собой, чтобы сознавать, насколько сейчас он превосходит того Курта, прежнего, ни разу в жизни не державшего в лапах боевого меча. Повстречайся они каким-то образом в одной из глубочайших Ям подсознания, и гладиатор нарубил бы противника тонкими ломтиками.
