Иная терра.Трилогия - Эльтеррус Иар (бесплатные серии книг TXT) 📗
«Он не мог вернуться раньше — преследование, опасность, нужно было переждать».
Два с половиной года? Даже не смешно. Его перестали разыскивать еще весной семьдесят третьего, когда со дня побега не прошло и месяца. Как можно разыскивать беглеца, даже не зная, как его зовут и как он выглядит?
Хакеры крылатого уничтожили всю информацию, касающуюся заключенных корпорации «Россия», хранившуюся на собственных серверах филиала. Больше того — взломав государственный сервер, они добрались до файлов рабов «России» и уничтожили данные не только на беглецов, но еще на полторы сотни выбранных случайно заключенных. И неизвестно каким путем, но эта информация, пусть даже в несколько искаженном виде, попала к рабам петербуржского филиала.
Началась тотальная путаница и неразбериха, осужденные на долгий срок вырезали чипы и перевирали свои данные, выдавая себя за вообще несуществующих людей, требовали освобождения, уменьшения срока, компенсации за переработку…
Филиал едва не закрыли из-за всего этого. О Станиславе Вениаминовиче Ветровском, сиречь заключенном номер четыре-шесть-два-два-ноль-восемь-один-три-один-пять, внутренний номер тридцать два-шестнадцать-семь, никто даже не вспоминал в этой суете. Руководство корпорации стремилось замять скандал, а не отлавливать беглых рабов, тем более, что они не знали не только их имена, но и даже приблизительное количество.
Так что Стас мог спокойно вернуться в Питер еще два года назад. Ну, пусть не так быстро — но уж осенью семьдесят третьего года точно. Он не вернулся.
«Он не знал, что его не разыскивают».
Знал. Коста четко разъяснил, что сделали нанятые им хакеры, и сам назвал время, необходимое для того, чтобы все успокоилось: несколько месяцев. Стас знал, что он может вернуться.
«Он боялся, что ему не к кому возвращаться».
Так легко утратить веру в тех, кто уже доказал, что верен ему? Даже не попытаться вначале навести справки, а потом уже решать, кто отрекся, а кто нет? Просто взять — и решить, что друзей больше нет, что все забыли про него, что он никому не нужен, и «возвращаться не к кому»? И снова — не смешно.
«Он не мог вернуться потому, что не было денег».
Стас с самого начала, с первого своего месяца в деревне знал, что если он захочет уйти — его не будут держать. Знал, что если он пойдет к Всеволоду Владимировичу и объяснит ему свою ситуацию — тот даже деньгами поможет. Как, собственно, в результате и получилось.
«Он не мог возвращаться, не имея документы»
Документы можно было получить максимум за три месяца, в чем совсем недавно удалось удостовериться.
«Он не мог оставить деревню потому, что его держал некий долг».
Да не было никаких долгов, кроме тех, которые он мог либо отдать, либо забыть! Разве что Леся… Но ведь он все равно бросил Лесю! Было бы только милосерднее сделать это раньше, намного раньше, пока юная влюбленность простой и искренней деревенской девушки не переросла в более серьезное и зрелое чувство. Можно еще сказать о долге людям, которые спасли его от гибели — но с ними Стас сполна расплатился, вкалывая за двоих в первое же лето. «Он пытался построить орден там, где оказался». И даже не дал знать тем, кто его любил, что с ним все в порядке, не попытался с ними связаться.
«В деревне не было связи».
Стасу хотелось удавиться. Кто хочет — тот найдет. Если бы он хотел связаться с орденом — он бы нашел способ с ними связаться. Если Женя хочет оправдать беглого командора в собственных глазах — он его оправдает. Вот только надолго ли хватит такого самообмана? Вот только может ли Стас выдерживать любящие взгляды, которым он позволял лгать самим себе — позволял только ради сохранения собственного авторитета в их глазах?
«Наверняка есть что-то, чего мы просто не знаем!».
Да, есть. Вся горькая истина, все объяснение поступка Стаса заключалось в том, что Стас струсил и отрекся. Заставил себя забыть Орден, отказаться от мечты, бросить тех, кто поверил ему, кто пошел за ним. Он предал их. И, за компанию — самого себя. Женя не мог этого понять, он не смог бы в это поверить, и он не способен был это даже представить. В отличие от Инги, которая прекрасно поняла Стаса на собрании ордена после памятного разговора с ректором, и которая ничуть не хуже понимала его теперь. Вернее, почти понимала.
Он невольно вспомнил события последних нескольких часов. Вспомнил, как пришел в детдом, как все медленнее и неслышнее билось сердце с каждым пройденным шагом, когда он приближался к двери кабинета Алика, вспомнил взгляд друга, в котором мгновенно обрел давно утраченные крылья — но не право на них. Десять минут тишины, когда он стоял на коленях возле инвалидного кресла, обняв Алика и боясь расцепить руки, боясь, что друг одумается, вспомнит, оттолкнет, прогонит, и будет совершенно прав.
Потом долгий разговор, тихие слова, опущенный взгляд — простишь ли? Уже простил. Но остальные… Как сказать правду? Нет, хуже того. Как сказать правду и быть правильно понятым? Осознание: если не примут, если не поймут, если отвергнут — то это конец.
Стас черпал силы в доверии Алика, в несокрушимой, казалось, ничем вере в него — вере, которой был недостоин. Пока что этого хватало. Но если отвернутся все остальные, то Стас не выдержит. Выбор останется, вот только это будет выбор между пулей и веревкой. Потом была встреча с Грандом, потом Алик звонил Алфееву, коротко объяснял произошедшее, и Женька готов был в тот же миг ехать через полгорода, чтобы как можно скорее обнять Стаса, которого уже не чаял увидеть. Переднее сиденье старенького автомобиля, подаренного Жене отцом на позапрошлый день рождения, проносящийся за окном Питер, непрерывный треп Алфеева — об учебе, о работе, об ордене, о том, что в прошлом году с Ингой поженились, о том, что подобрал с месяц назад бездомного щенка…
И снова, снова, снова — как хорошо, что Командор вернулся! Казалось, Женя не замечал даже, какая мука отражалась на лице Стаса всякий раз, когда он слышал в свой адрес это ничем не заслуженное звание. Потом был большой праздничный ужин, приготовленный Ингой за то время, пока ее муж ездил за потерянным другом, торжественно откупоренная бутылка оставшегося еще со свадьбы хорошего вина, и…
И рассказ Стаса — сокращенный, без уточнения причин и мотиваций, сухое изложение фактов, да и то не всех. Раскаяние, перипетии получения новых документов, много ненужной, неважной, бессмысленной ерунды, и появляющееся понимание в глазах Инги, и появляющийся страх разочароваться в глазах Жени. Скомканное окончание разговора, боязнь поймать чужой взгляд — понимающий ли, прощающий ли, неловкое пожелание «спокойной ночи».
Просторная, слишком просторная для боящегося оставаться в одиночестве человека, комната. Голоса за стеной — слишком тихие, чтобы их различить, но какая разница, если достаточно просто знать, кто разговаривает, чтобы понять, о чем? Голоса смолкли, через минуту зашумела вода в ванной.
Потом негромко хлопнула дверь спальни Алфеевых, снова зашумела вода, погас свет в кухне, чуть слышно скрипнула дверь — на этот раз Ветровский не разобрал, которая. Выждав для верности еще четверть часа, он встал, натянул футболку и шорты, вышел в кухню — ужасно хотелось пить, но он боялся лишний раз почувствовать на себе понимающий взгляд Инги или оправдывающий — Женьки.
Взяв из холодильника пакет сока, Стас вернулся в гостиную, где ему застелили диван. Открыл окно, сел на подоконник, свесив ноги на улицу, повертел в пальцах сигарету — курить хотелось все сильнее, но должна же быть хоть какая-то сила воли? С двадцать восьмого — верхнего — этажа открывался великолепный вид, и чем дольше Стас смотрел на раскинувшийся перед ним город, тем ближе подкрадывались тени, которым он запретил приближаться в тот день, когда решил выжить.
Тень убийства, тень предательства, тень бессердечности, тень подлости, и еще многие, многие тени, от которых он отрекся, став в память одной из них Лешей. Тени принадлежали Стасу Ветровскому, и сегодня, когда он окончательно вернулся к себе, к нему вернулись и тени. Стас бросил растерзанную сигарету вниз, ощутив укол совести — тоже мне, аарн, даже не мусорить не может.
