Иная терра.Трилогия - Эльтеррус Иар (бесплатные серии книг TXT) 📗

— Я не продавала лекарства… — пролепетала сквозь слезы Мила. — Я просто хотела помочь детям…

— Это вы будете на суде рассказывать и доказывать. Если, конечно, мы не сможем договориться по-хорошему.

— Чего вы хотите? — в этот момент ей казалось, что она готова на все.

— Взаимовыгодного сотрудничества, только и всего. Я согласен уничтожить папку и никогда более не вспоминать об этом инциденте, больше того — не стану вам препятствовать в вашей деятельности, вне зависимости от того, чем она продиктована, нелепой благотворительностью, в которую я не верю, или же вполне понятным желанием заработать побольше. Вы же…

Мила слушала Лейконского, с каждым его словом холодея от ужаса и твердя себе, что это просто дурной сон, что она проснется и все это кончится, она спокойно пойдет на работу, а через пару дней кошмар вовсе сотрется из памяти. Но Виктор Павлович все говорил, а Мила все не просыпалась.

— Дети в этой бесплатной больнице никому не нужны. Их родители не могут даже оплатить им достойное лечение, и как бы ни старались энтузиасты — этих детей не спасти. Нет лекарств, нет оборудования, нет нормальных врачей — ничего нет. Они заранее обречены. В нашей же клинике лежат детишки из нормальных состоятельных семей, и их родители готовы платить большие деньги за спасение своих отпрысков. То, что я говорю, может показаться дикостью, но подумайте сами — вы будете заниматься все тем же, чем и раньше, только получать за это куда большие деньги. Все, что от вас требуется — это забирать здоровые органы ненужных детей, и пересаживать их нужным.

У нее началась истерика. Мила кричала, отталкивала пытавшегося вколоть ей сильное успокоительное Лейконского, грозила судом… в конце концов Виктору Павловичу удалось сделать инъекцию. Спустя десять минут Жемчугова, отупевшая от препарата и страха, сидела все в том же кресле, а директор центра снова говорил:

— Я предлагаю один раз, Мила Леонидовна. Я не прошу вас дать ответ прямо сейчас — вы можете подумать до завтра и решить. Предложение очень щедрое, я вас уверяю. Вы получите хорошие деньги, спасете жизни — ну а дети из бесплатной больницы, они все равно обречены. Даже если случится чудо, и они выживут сейчас — подорванное лекарствами и химиотерапией здоровье, жестокая жизнь, полуголодное существование, которое влачат их нищие родители… Эти дети все равно умрут. Так пусть их смерть послужит кому-то на пользу? Это ваш звездный час, Мила Леонидовна, это ваш шанс — так не упустите же его! Скандальное увольнение — или же работа, которая обеспечит вам безбедную жизнь?

Ее уволили через два дня. В суд Лейконский подавать не стал, только потребовал, чтобы воровку лишили ученых степеней, и чтобы она вернула центру стоимость украденных лекарств. Сумма была астрономическая. Миле пришлось обменять просторную четырехкомнатную квартиру на Петроградке, доставшуюся по наследству от деда, на трехкомнатную халупу в панельном доме на окраине, чтобы выплатить долг.

Она начала пить, много пить, муж подал на развод и быстро добился своего — забрал детей и заставил вновь разменять квартиру, выменяв себе и детям довольно приличную двухкомнатную, а бывшей жене и ее матери — комнату в коммуналке.

Жемчугова несколько раз бросала пить, пыталась устроиться на работу — но Виктор Павлович выполнил свою угрозу: ее не брали даже медицинской сестрой. Перебиваясь случайными заработками — то уборщицей, то посудомойкой, то домработницей — она кое-как выживала в течение двух лет.

Потом умерла мама — тихо и быстро, и Мила окончательно утратила волю к жизни. А еще через полгода встретила Николая Андреевича, с которым работала в бесплатной больнице. Видя плачевное состояние старой знакомой, он привел ее в дешевое кафе, накормил, категорически отказавшись покупать спиртное, и выслушал ее историю. А потом предложил работать в их больнице. И Мила согласилась.

Комнату Жемчугова продала, вырученные деньги отдала на приобретение хоть какого-нибудь оборудования и закупку лекарств для больных детей. С тех пор она жила в переоборудованной кладовке, работала по шестнадцать часов в сутки, делая все возможное, чтобы спасти ненужных детей, так хотевших жить, и совершенно не виновных в том, что они родились в бедных семьях.

Только погрузившись с головой в жизнь бесплатной больницы, Мила поняла, какой ужас там творится. Маленькие пациенты умирали каждый день. Умирали в мучениях, потому что обезболивающих не было. Дети гибли из-за невозможности быстро диагностировать заболевание, их, уже умирающих от рака, приводили пьяные родители, жалуясь на то, что «чертов спиногрыз орет круглые сутки, скажите, это он притворяется?», их подбирали у дверей больницы, брошенных и ненужных никому на всем свете.

Главврач делал все возможное, пытаясь найти хоть какие-нибудь средства для больницы, и ему это даже удавалось — Мила не хотела знать, какой ценой. Она слишком хорошо понимала, каково это — убивать ребенка, пусть даже действительно обреченного, для того, чтобы спасти другого, у которого еще есть шанс. Первый раз она провела такую операцию на второй год работы в больнице, и в тот день напилась до потери сознания.

Зато маленькие пациенты все же выздоравливали. Пусть не все, но все-таки показатель смертности был значительно ниже, чем в других больницах. Сейчас Миле было сорок семь лет. Она выглядела на пятьдесят пять, числилась обычным хирургом, жила в каморке при больнице, получала смешную зарплату, которую тратила преимущественно на лекарства для детей, была обречена оставаться в одиночестве до конца жизни, каждый день сражалась со смертью, и не чувствовала себя несчастной. Она делала свое Дело, делала его хорошо, отдавая себя без остатка спасению детей.

Она продолжала свои исследования — да, теперь не было тех возможностей, какие предоставлял центр, но что-то Мила еще могла, и до сих пор надеялась, что когда-нибудь сможет создать настоящее лекарство от рака.

За это открытие ей простится все былое, ей восстановят ученую степень, предоставят финансирование для продолжения исследований — и она обязательно потребует также финансирования хотя бы этой больницы. Вера в то, что когда-нибудь у нее обязательно получится, давала женщине силу жить, работать по двенадцать — шестнадцать часов, продолжать свои изыскания, оставляя на сон четыре часа, и не опускать руки. Если бы только не постоянные смерти пациентов, Мила Леонидовна, наверное, даже считала бы себя счастливым человеком.

III. IV

За стеной разговаривали. Очень тихо, голоса едва можно было различить — но Стас даже не пытался расслышать, о чем идет речь.

Во-первых, считал, что подслушивать личные разговоры друзей неэтично — равно как и вообще чьи-либо разговоры, а во-вторых, ему не нужно было слышать разговор для того, чтобы знать его содержание. За стеной разговаривали о нем.

Закрывая глаза, Стас мог в деталях представить себе, как это происходит: Инга сидит по-турецки на подоконнике, касаясь спиной окна, локти опершись локтями о колени, а подбородок опустив на переплетенные пальцы. Она внимательно смотрит на мужа, периодически сдувая падающую на глаза тонкую рыжеватую прядку, почти что незаметно кусает губы.

Женька ходит от стола к стене и обратно, иногда подходит к холодильнику — глотнуть холодного молока, смачивая пересохшее горло — и возвращается к вытоптанному уже маршруту. И говорит, говорит, говорит…

Говорит в пользу Стаса. Пытается его понять, пытается его оправдать. Не перед Ингой, нет — Инга взрослая и умная женщина, понимающая других людей получше, чем недоучившиеся психологи, она-то как раз понимает мотивы поступков Ветровского, понимает его бегство, его желание остаться в тихом пруду спокойной и стабильной жизни. Единственное, чего она не понимает — почему он вернулся. Почему отказался от дома, семьи, покоя. Ради чего? Идеалы? Он отрекся от них слишком давно, чтобы теперь они могли казаться достойной мотивацией. Инга почти все понимает, и уверена, что остающееся за скобками «почти» еще поймет, причем в ближайшем времени. Она молчит, кусает губы, смотрит на Женьку. А Женька продолжает говорить, оправдывать, объяснять — конечно же, не Инге. Самому себе.