Душехранитель - Гомонов Сергей "Бродяга Нат" (читать хорошую книгу .txt) 📗
«Тринадцатый убивал себя и своего учителя, прежде чем…» О! Благодарю вас, Паском! Кажется, теперь мне стало понятно все! Последняя пластинка мозаики легла на свое место…
О чем ты, Ормона? Да нет, просто нам давно не удавалось прогуляться с Учителем! Я?! Скрываю?! Да чтоб мне всю жизнь ходить на хромой ноге! И так хожу? Спасибо, это же благодаря тебе, верная моя…
Хотела бы покинуть наше дурацкое общество? Оу! За чем же дело стало? Яд на полке, родная. Сама отыщешь или помочь?
Итак, Учитель, мне осталось лишь заставить жить картинку, сложенную из кусочков реальностей. «Лишь»… Ха-ха-ха! Да, да… смешно, право. Даже плакать хочется…
Я не стану церемониться, подобно атмереро. Сейчас все средства хороши ради достижения цели, даже изуверская жестокость. Пусть в случае неудачи наказание падет целиком на меня. Мне не привыкать.
А вот и атмереро, легка на помине! Что ж, не буду вам мешать. Мне пора!»
ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СПУСТЯ ПЯТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ ПРИБЫТИЯ. КУЛА-ОРИ
На Оритане и в Ариноре было не принято, чтобы дети старше двенадцати-тринадцати лет жили вместе с родителями. Это правило оформлялось и укоренялось в течение многих тысячелетий существования цивилизации. В первую очередь оно было связано именно с энергетикой: зрелый и увядающий организм невольно занимает у молодого и развивающегося часть той силы, которую, по закону Природы, должен черпать из окружающего пространства. И это лишает юное поколение возможности достичь необходимых жизненных целей быстрее, сроки растягиваются, а нетерпимое к любым промедлениям время не щадит никого.
В возрасте шести-восьми лет мальчики начинали постепенно «выталкиваться» матерями из их общего пространства, и до подросткового возраста будущие мужчины воспитывались отцами. С девочками происходило в точности наоборот: они переходили полностью под опеку матери.
Когда же начинался бурный рост отроков и формирование юношей и девушек, молодые южане и северяне определялись в школьные объединения, где проводили основную часть времени. Общение с родными никто не ограничивал, однако молодые люди были уже абсолютно самостоятельными личностями, полностью отвечавшими за свою жизнь. В школах они обучались всему, и все же связь с отцами и матерями не утрачивали.
Этот же принцип действовал и у эмигрантов в Кула-Ори. Но два года назад Тессетен и Паском привезли из Эйсетти родителей Ала и Танрэй. Напуганные войной, те изменили свое решение и на старости лет отчаялись на перемены. Однако переезд не пошел им во благо: через год пребывания на Рэйсатру умер старый отец Ала, а спустя несколько месяцев за ним последовала и мать. Отдав умершим все почести, молодая чета решила, что родителей Танрэй необходимо поддержать своими внутренними силами, чтобы их не постигла та же участь.
Мамаша Танрэй, несколько вздорная и легкомысленная северянка, бурно взялась за переустройство дома («странного дома», как она говорила, дивясь архитектуре кула-орийских построек). Не раз бывавший у них в гостях ворчливый тримагестр Солондан частенько замечал, что не хотел бы иметь такую тещу, как у Ала, хотя по возрасту был ровней как раз ей. Танрэй терпеливо и молча переносила непривычное присутствие довольно надоедливой матери. Алу было тяжелее, и постепенно молодая женщина стала замечать: он старается как можно меньше времени проводить дома. Тестя Ал постоянно видел на работе, а потому не находил никакого смысла общаться с ним и с тещей еще и на досуге. Поначалу они с Танрэй пытались избегать их, уезжали куда-нибудь в горы или на побережье. Но — прискучило.
Теперь же Ал находил отдохновение в домах друзей, в том числе (и чаще всего) — у Сетена.
— Мне тяжело делиться силами. Я не умею… — пожаловался он однажды другу.
Тессетен ухмыльнулся, дохнул в бокал и протер стекло салфеткой:
— А я так живу… — он покосился на собиравшуюся куда-то Ормону: — И что за неотложные дела гонят нас в джунгли, родная? — насмешливо поинтересовался экономист.
Ормона остановилась, холодно взглянула на него и на Ала:
— А неужели тебя это интересует?
— Нет. Это для энциклопедии.
Между ними состоялся безмолвный диалог, к которому Ал из соображений приличия не прислушивался. Ормона покинула их.
Ал разглядывал глиняные фигурки на стеллажах в большом зале для гостей.
— Я не о жене. Танрэй я могу отдать столько, сколько потребуется…
Сетен плеснул вина в сверкающие бокалы:
— Это потому что ей не требуется. Танрэй сама отдает тебе, а ты уже и не замечаешь подарков…
— Да… — грустно усмехнулся Ал, склоняя красивую черноволосую голову. — Наверное, ты прав…
— Ведь хорошо, когда все сидят на привязи, все под присмотром…
Ал оглянулся. Сетен легким движением отбросил от лица волосы. Сейчас, в сумерках, его безобразие скрашивалось таинственным светом, льющимся из просторных округлых окон. Мужчины теперь были почти похожи — северянин и южанин…
Все стало неправильно в их жизни. Свободного волка приходилось запирать в четырех стенах (вот тоже нонсенс — угловатые помещения; Ал никак не мог привыкнуть к новой архитектуре), жена добровольно обрекла себя на общение с людьми, которые вытягивали из нее силы, предназначенные не им…
— Интересные фигурки, — заметил молодой человек, беря бокал.
— Ты находишь?
— Ну да. Откуда они?
— Так… развлекаюсь на досуге… Знаешь, братишка… А неплохо бы нам вспомнить былое…
— Это как?
— Помнишь праздник Теснауто у нас, в Эйсетти?
— Конечно! Но там столько сложностей!
— Зачем соблюдать все условности? Гвардия для охраны порядка в многолюдных сборищах у нас есть, до Теснауто еще целых три цикла Селенио… Остается лишь подрядить на это дело Кронрэя и его помощников — они справятся с постройкой павильона и ассендо нужных для этого размеров. Можем ведь мы повеселиться хоть раз за пять лет…
— Ты — за больший период… — Ал сел напротив друга. — Слушай, а ты помнишь Теснауто третьего Саэто?
— Да. И Саэто тогда светил ярче, и ночь была чернее…
Корень орийского слова «саэт» имел сразу несколько значений: в мужском роде к нему добавлялось окончание «о», и тогда «саэто» становилось понятием «светило», «солнце»; в женском роде — «саэти» — слово обозначало «мечту»… Присоединялись еще и окончания-дифтонги, и трифтонги, то есть сочетания гласных наподобие «оэ», «эо», «оуэ». В таком случае слово превращалось в глагол или наречие и носило совершенно иной смысл: «тосковать» или «грустно». У предков была поговорка: «Трудна судьба у девушки по имени Мечта, но если найдет она в себе силы преодолеть препятствия, то светел будет ее удел, как Солнце».
— Я забыл… сколько тебе сейчас лет, Сетен?
— Сорок один, братишка… Сорок один…
— А ты как будто вчера принес мне на ладони новорожденного Ната и сказал, что это — сын моего первого волка…
Тессетен задумчиво съехал в кресле, откинул голову на валик, уставился в потолок:
— Да… И тогда мне было двадцать два…
— Забавно: почти двадцать лет — как вихрь… Да?
— Еще спроси об этом у Паскома!
Они засмеялись.
— Что происходит с Ормоной, Сетен?
— А что происходит с Ормоной?
— Она словно не в себе. Я и прежде не понимал ее, а теперь... Впрочем, прости, прости.
Тессетен небрежно отмахнулся:
— Чепуха. Нам ее и не понять. Избавь Природа нам ее понять — это я тебе уверенно говорю.
— Ты что-то скрываешь об Оритане, Тессетен. Я понял это еще тогда. Вы с Паскомом что-то узнали, когда ездили на родину. Неужели так все плохо?
— Ты себе и не представляешь, братец.
— Так расскажи!
— Не стоит.
— Сетен, это уже мне решать! Ты два года как стал… таким, каким стал. Я вижу. Говори, довольно уже молчать! Ни к чему эти тайны…
Экономист повернул лицо к Алу, испытующе оглядел друга. По краешку стола ползла муха, и Сетен быстрым щелчком незримого ледяногопосыла смёл ее прочь:
