Война за "Асгард" - Бенедиктов Кирилл Станиславович (книга бесплатный формат TXT) 📗
— Вы меня заинтриговали, дядюшка. — Сантьяго понюхал свой стакан, и его передернуло. — Я собираюсь писать книгу о Стене, так что всякие жареные факты и малоизвестные подробности для меня что самородки для золотоискателя. Про застрелившегося физика я слышал, но русские друзья уверяли, что такого ученого в России никогда не было…
— А между тем он существовал. — Де Тарди внимательно наблюдал, как бармен вывинчивает штопором пробку из запылившейся бутылки. — Я могу рассказать вам эту историю, но для книги она вам вряд ли покажется подходящей — никаких документов, подтверждающих ее, не сохранилось.
Он принял у бармена бокал и, поднеся его к губам, осторожно отпил глоток и покатал языком во рту.
— Да, это то, о чем я подумал, — кивнул он. — Я беру эту бутылку, да, разумеется, всю.
Мондрагон одобрительно посмотрел на консула.
— Такой подход мне нравится. Нечего размениваться на мелочи.
Он крякнул и осушил свой стакан тем особенным залихватским способом, которому научил его Сомов. Правда, Антон, выпив, с уханьем кидал стакан через плечо, но Сантьяго решил обойтись без этого заключительного аккорда.
— Русская школа определенно чувствуется, — заметил де Тарди. — Теперь еще надо понюхать кусочек черного хлеба…
— У вас были знакомые русские алкоголики? — спросил Сантьяго, торопливо разжевывая лимон.
— Только один. Тот самый физик, которому ваши друзья отказали в существовании.
Они сели за столик. Бармен, оказавшийся на редкость смышленым парнем, не дожидаясь заказа, принес и поставил перед Сантьяго початую бутылку “Смирновской”, хрустальную вазочку с синеватыми кубиками льда и фарфоровое блюдце, выложенное прозрачными ломтиками лимона.
— Звали его Владимир Мохов. — Де Тарди произнес это имя совершенно без акцента, и Сантьяго подумал, что консул наверняка знает русский язык. — Он закончил Московский университет, потом стажировался в Кембридже, работал в лаборатории Леонарда Стефенсона в Массачусетском технологическом институте. Одним словом, он принадлежал к тем немногим сыновьям своей страны, которые одинаково свободно чувствовали себя и на родине, и на Западе. Во всем остальном это был классический, я бы даже сказал, хрестоматийный русский: он пил очень много водки, играл на гитаре…
— Может, на балалайке?
— Нет, на гитаре. Много вы видели русских, которые играют на балалайке? Последние вымерли еще при коммунистах. Нет, Владимир потрясающе играл на гитаре. Еще он любил париться в бане, купался зимой в проруби и оставлял официантам неприлично большие чаевые. Такой вот настоящий мужик.
— Знаете русский? — спросил Сантьяго.
— Так же плохо, как китайский, румынский и еще дюжину экзотических языков. В начале двадцатых годов мне довелось немного пожить в Москве. С Владимиром нас связывала давняя дружба… Он работал в каком-то закрытом исследовательском центре, руководил группой, занимавшейся марсианским проектом. Тогда все носились с идеей отправки экспедиции на Марс. Предполагалось, что проект будет международным — деньги американские, приборы и сборка европейские, а теоретическую часть возложили на русских. Владимир разрабатывал гравитационный двигатель — машинку, которая могла бы доставить космический корабль на орбиту Марса и обратно, используя не топливо, а рассеянную в пространстве энергию. Собственно говоря, сейчас гравиторы используются сплошь да рядом, но в те годы это был передний рубеж науки. И вот, решая какую-то задачу, связанную с увеличением КПД гравитационного двигателя, Владимир сделал открытие совершенно эпохального значения. Он открыл эффект, получивший название “танцев Мохова”.
— Поразительно, — сказал Мондрагон, наливая себе водки. — Значит, штуковину, которая стоит в моем вингере, придумал ваш друг Владимир ?
— Грубо говоря, да. Хотя на самом деле он лишь разработал общую теорию гравитора, а патент на изобретение двигателя для вингеров и прочего воздушного транспорта нового поколения получили ребята из Силиконовой долины. Но Владимиру до этого не было никакого дела. Он совершил открытие, которое могло перевернуть всю мировую науку, и думал только о том, как применить эффект “танцев Мохова” для нужд марсианской экспедиции…
Де Тарди замолчал и некоторое время сосредоточенно смаковал бургундское.
— Вы, мой дорогой, как я понимаю, не физик. Поэтому не буду мучить вас зубодробительными объяснениями и постараюсь объяснить на пальцах. Если упрощать до предела, суть открытого Владимиром эффекта заключалась в следующем. Он брал массу — чем больше, тем лучше, причем структура массы имела принципиальное значение — и воздействовал на нее разными видами энергии. Подводил к ней электрический ток, помещал в сильное магнитное поле — одним словом, подвергал воздействию энергии. В какой-то момент гравитационное поле этой массы начинало немного искажаться, словно масса двигалась, хотя в реальности опыта она оставалась на месте. Ничего принципиально нового в таком опыте не заключалось, поскольку еще со времен Эйнштейна все знают, что сверхплотное вещество, например, то, из которого состоят “белые карлики”, искажает пространственно-временной континуум. Открытие Мохо-ва состояло в другом. Когда он воздействовал на массу энергией, получаемой от взаимодействия элементарных частиц с “темным веществом”, объекты опыта стали совершать некие колебательные движения — и не в пространстве, а во времени.
— Вы обещали попроще, — напомнил Сантьяго. — Я уже начинаю путаться.
— Представьте себе мячик. Владимир клал его под колпак, нажимал кнопку, и мячик начинал таять. Но не исчезалдо конца, а становился то совсем призрачным, туманным, то более четким, а порой выглядел таким неестественно реальным, как будто наблюдатели находились под действием ЛСД. На самом деле мячик прыгал то в прошлое, то в будущее, а в настоящем присутствовал только своей тенью, тенью объекта, колеблющегося взад-вперед по оси времени…
— Моя виртуальная секретарша Эстер сказала бы, что за внешней эффектностью этой фразы скрывается целый ряд неточностей, — заметил Мондрагон.
— Мы с вами тоже движемся из прошлого в будущее по оси времени, а что касается настоя” щего, то я еще из университетского курса философии помню, что оно не более чем абстракция, служащая для связки прошедшего с грядущим.
Де Тарди осуждающе покачал головой.
— Философы, к несчастью, обычно плохо знают физику. А физики, к счастью, не слишком хорошо разбираются в философии. Мохов вкладывал в понятия прошлого и будущего не абстрактный, а математический смысл. Но вы сами просили обойтись без высшей математики…
— Кто просил? — возмутился Сантьяго, наклоняя бутылку над стаканом. — Я? Впрочем, может быть, вы и правы. Давайте обойдемся без математики, физики и философии. Ваш приятель изобрел машину времени, так?
— Сам бы он с этим не согласился. Владимир был убежден, что человечество догадывалось об этом эффекте невероятна давно. Еще древние египтяне, говорил он, возводили пирамиды для своих фараонов таким образом, что их огромные массы входили в резонанс с напряжением земной коры и образовывали своего рода конусы замедленного времени. Если поставить стакан, который вы держите в руке, в погребальной камере пирамиды Хеопса, водка не выдохнется и через сто лет — это достоверный факт. А китайцы? Владея секретами геомантии и искусством фэн-шуй, они ухитрились возвести свою Великую Стену таким образом, что она на три тысячи лет превратила Срединную империю в наиболее устойчивую цивилизацию Земли… Конечно, все это были довольно примитивные достижения, полученные чисто эмпирическим путем. Для того чтобы запустить маятник колебаний, уносящих объект из прошлого в будущее, требовались силы космического масштаба. По мысли Владимира, наилучшим вариантом могла стать “темная энергия”, открытая лет за двадцать до событий, о которых я вам рассказываю. — Он поставил опустевший бокал перед собой и испытующе посмотрел на Сантьяго. — Я вас еще не слишком утомил, дорогой племянник?
— Рассказывайте, рассказывайте, — подбодрил его Монд-рагон. — Мне кажется, я уже начинаю догадываться, что к чему. Работая над этой своей машиной времени, он нащупал проход в сумеречную зону?
