Кодекс чести - Гаркушев Евгений Николаевич (прочитать книгу .txt) 📗
Я включил плеер. Старостин нарезал диски сам – рассказывал об этом еще перед боем, совал мне плеер. Но настроения не было… Первой заиграла песня «Мельницы».
Мария смотрела на меня с нескрываемым удивлением. Я поманил ее пальцем и протянул наушники.
– Надень.
Девушка слушала, боясь проронить слово. Спустя минуту из глаз покатились слезы.
– Что это? – спросила она. – Какая песня?
– «Дракон».
– Никогда не слышала. А певица?
– Хелависа.
– Немка? Или голландка?
– Русская, кажется. Псевдоним.
– Что за радиостанция?
– Проигрыватель, – объяснил я. – Если хочешь, можем послушать еще раз.
– Ты меня разыгрываешь.
Нарезка диска Старостина была причудливой. Песни мешались беспорядочно. Сейчас из наушников неслась «Living next door to Alice». Это уж точно не для нашей землянки…
– Нет, не разыгрываю.
– Как можно уместить проигрыватель в такой коробочке? А звук… Какой чистый звук!
– Ты понимаешь в радиотехнике и музыке? – улыбнулся я.
– Училась в музыкальной школе. По классу скрипки.
– Я тоже когда-то ходил – только на фортепиано. С отвращением.
– Почему? Не любишь музыку?
– Слушать и играть самому – не одно и то же.
Мария задумалась. Хорошенькое личико побледнело еще больше. Наушники она вернула мне.
– Ты – чужой, Никита. Ты – не красный офицер.
– Нет, не красный, – не стал спорить я. – Русский. А что означает «красный»?
– Не прикидывайся!
– Я и правда не знаю.
– Ты – из дореволюционной России. И погоны у тебя не наши. Звезды не те.
Революция? Что она имеет в виду? Переворот, когда от власти был отстранен император Александр? Или принятие новой Конституции в 1878 году? Не беспорядки же 1898 года? Шума тогда было много, но строй сохранился, и гражданское общество только укрепилось…
– А когда была революция?
– В семнадцатом году.
– В тысяча девятьсот семнадцатом?
– Конечно! Ты меня пугаешь, Никита! Или только и ждешь, чтобы выдать врагам?
Маша выглядела очень испуганной. Казалось, шевельнусь я сейчас – и она закричит.
– Не забывайте, что я гражданин, Мария. Офицер. Русский офицер. Как вы могли подумать, что я способен выдать вас кому бы то ни было? Если я смогу держать в руках шпагу, то буду защищать вас до последней капли крови.
– Ничего не понимаю, – прошептала девушка. – Я могла бы понять, будь вы из прошлого. Но эта винтовка… Проигрыватель… Неужели я сама попала в будущее? Тогда я совсем не понимаю, что случилось со страной? Немцы захватили Россию? Белогвардейцы вернулись? Вы ведь не из простых, Никита, я сразу поняла. Но это ведь случается – дворяне тоже служат в армии. Иногда.
– Дворяне служат иногда? – изумился я. – А кто же служит постоянно?
– Дети рабочих и крестьян. Пролетариат.
– Зачем же служить в армии детям рабочих, если они собираются продолжать ремесло отца?
– Чтобы защитить страну.
– Этим должны заниматься профессионалы, которыми и являются дворяне… Граждане…
Мне стало зябко. Лицо девушки плыло перед глазами. Словно почувствовав мое состояние, она положила мне на лоб ледяную ладонь. Я невольно поморщился.
– Да у тебя жар, Никита! Сейчас накрою тебя шинелью. Ты спи, спи. Ничего не бойся… – Голос девушки прерывался. – Я тебя не выдам. Все равно не выдам.
Не знаю, сколько я пролежал в беспамятстве. Когда очнулся, понял, что не могу больше спать. Мария дремала в углу, свернувшись калачиком на каких-то тряпках. Ей было холодно. Я, шатаясь, добрался до двери, толкнул ее. Не поддалась. Тогда я припал к щели, пытаясь разглядеть что-то снаружи.
Бой продолжался. Дым, казалось, стоял до самого неба. По полю ползли танки – тяжелые, угловатые, с крестами на башнях. Следом за ними бежали солдаты в серой форме. В них стреляли из окопов на берегу реки. Плотность огня защищавшихся оставляла желать лучшего… Но один танк с крестом на башне уже дымился. Может быть, это подбитый нами «Барс»? Нет, очертания совсем другие.
Я вернулся в свой угол, позвал:
– Иди сюда, Машенька! Под шинелью хватит места двоим.
– Боялась потревожить твои раны, – ответила сонная девушка, переходя в мой угол и опускаясь на брезент. – Прости, разморило… Ты можешь ходить? Уйдешь далеко?
– Не знаю. Драться пока точно не смогу.
– Об этом речи быть не может… Наверху стреляют?
– Да. Там, похоже, столкнулись несколько дивизий. Танки, самолеты, сотни людей. До горизонта, сколько хватает глаз.
– Великая война. Страшная война, – кивнула Мария. И запела:
Девичий голосок звучал под низким деревянным потолком нежно и решительно. Слова и мелодия рвали душу. Я был потрясен. А когда она запела припев, даже мурашки по коже побежали.
И сейчас я заметил: землянка словно бы стала другой. Стены укреплены крашеными досками, под потолком болтается фонарь «летучая мышь» – такие я видел только на картинках, их заправляли керосином. В углу – два ящика из-под патронов, маркировка – незнакомая. А у меня никак не спадал жар…
– Нужны антибиотики, – прошептал я. – Антибиотиков тоже нет?
– Пенициллин – только в госпитале.
– До госпиталя я не доберусь никогда.
– Почему? – тревожно спросила девушка.
– Знаю. Просто знаю. Нет никакого госпиталя. Нет сто шестьдесят девятой дивизии. И тебя, Мария, нет.
– Я есть. Вот. – Она положила руку на мое плечо.
Рука была местами нежная, почти детская, местами – огрубевшая, со стертой кожей. Я осторожно поцеловал тонкие пальцы, улыбнулся.
– Значит, тогда нет меня. Ты – милая девушка с Великой войны, а я – офицер Великой России. Той России, которая никогда не допустит врага до Волги.
– Почему тогда ты воюешь здесь? Как мы могли встретиться?
– Потому что так надо. Отдыхай, Маша. Послушай музыку…
