Сильные - Олди Генри Лайон (бесплатная библиотека электронных книг .TXT, .FB2) 📗
Что было дальше?! Уот меня догнал?
Врете вы всё. Если бы догнал, убил бы. Значит, не догнал. А может, догнал, убил, и теперь я кукую в мире духов. Лежу колодой-топляком на дне омута, жду, пока не рожусь заново. Да я тут от скуки по второму разу сдохну, пока рожусь!
Спина затекла. Я заворочался в поисках более удобного положения. Ну да, затекла – обычное дело. Для живого – обычное. А для духа?! Подо мной хрустнуло, заскрипело. В ребрах отдалась тупая боль. Тело только этого и дожидалось. Заныло везде: грудь, плечо, скула, нос… Саднили разбитые губы. Во рту – медный привкус крови. Дух? Какой я вам дух?! Живой я! Битый, но живой! Славно Уот меня отделал! И в подвале запер, потому и темнота.
Цепи?!
Мысль о цепях пробудила во мне боотура. Я рванулся – и сел. Мрак затрепетал, пошел цветными пятнами. Я отчаянно заморгал, и мрак рассеялся, с позором бежав прочь.
Ни цепей, ни подвала.
Комната. Помним, бывали. Дедушка Сэркен?! Нет дедушки Сэркена. Сломанное перо на полу, осколки плитки из писчего гранита. В углу – бирюзовая плошка: кусочек неба треснул, вот-вот развалится. Потеки крови на стене, табурет опрокинут вверх ножками… Из щели высунула нос крыса, с подозрением уставилась на меня: «Ты что здесь делаешь?» И правда, что я здесь делаю? В доме Уота? В комнате для гостей?
Живой и свободный, что я здесь делаю?!
Отвечая на немой вопрос, дом сотрясся до основания. Да что там дом! Вся скала снизу доверху! Пол ожил, превратился в днище лодки на стремнине; заплясал, норовя стряхнуть Юрюна-боотура за борт. Стоял бы на ногах – полетел бы кувырком. Крыса жалобно пискнула и сгинула в щели. Беги, дурища, спасай серую шкуру. Когда я сюда добирался, весь Нижний мир лихорадка трепала. Неужели снова началось?
Эй, адьяраи, лихое племя! У вас что, вечный праздник?!
Дом замер, затих в тревожном ожидании. Лишь в соседней комнате каталось из угла в угол, дребезжало что-то металлическое. Снизу, из недр скалы, донесся вой: хриплая тоска-безнадега. Волки? Нет, так собака воет по покойнику. Я представил себе размеры воющей псины, глотку, способную на эти звуки – и, клянусь, меня мороз продрал по коже.
Вой сменился горестными причитаниями:
– Аай-аайбын! Ыый-ыыйбын!
Нет, не собака.
– Эчийэ-эминэ-туомуйум [98]!..
Голос. Помним, слыхали. Уот?! С чего бы он так убивался?
– Кэр-буу! Дьэ-буо! Аыр-р-ргхх!
Скала вновь подпрыгнула, загрохотала каменной требухой. Кажется, Уот в ярости крушил всё, что подворачивалось хозяину дома под руку. В шуме-гаме, а потом и в тишине я ждал, готовясь к худшему, но ничего не происходило. Когда же я наконец решил, что погром закончился, и с трудом поднялся на ноги – после драки тело ломило от пяток до макушки – в скальном чреве раздались шаги. Тяжкие, мерные, гулкие, они неотвратимо приближались. Ой, какой же я теперь стал умный! Жил дурнем, умру мудрецом. Я знал, куда идет Уот. Знал, зачем. Адьярай больше не убивался, что бы ни стало причиной его гнева. Адьярай шел убивать.
Угадайте с трех раз, кого он собрался прикончить?
Теперь ясно, почему я не в цепях. Что за интерес убивать беспомощного пленника? Ни чести, ни удовольствия. Шаги ближе, ближе… Дом пляшет, на кухне мерзко дребезжит посуда. Гр-рыым, гр-рыым, гр-рыым. Шел Уот, шел, встал. За дверью стоит, сопит лесным дедом: сюда слышно.
– Чего ты ждешь? – заорал я. – Входи, боотур!
Сопит, не входит.
– Ну же! Давай покончим с этим делом!
Уот пинком распахнул дверь, шагнул внутрь. Вздохнул, пожал крутыми плечищами. Вопреки ожиданиям, он был усохший: без доспеха, без оружия, меньше обычного. Я никогда раньше не видел, чтобы Уот Усутаакы настолько усыхал. В раздвоенной от локтя руке – пара пузатых бурдюков-здоровяков, пара кубков-чоронов, выточенных из черного блестящего камня. И как он ухитряется все это добро держать, не выронить?
– Эсех, – буркнул Уот. – Брат.
– Что Эсех? Мы ждем Эсеха?
– Мертвых не ждут.
– Мертвых?! Ты что, рехнулся?
– Люблю, – объяснил Уот. – Очень.
От его объяснений у меня помутился рассудок. Адьярай вдруг стал очень похож на Нюргуна. Две косматых брови над единственным глазом сошлись в грозовую тучу. Из глаза потекло: слеза за слезой. На переносице слёзы сворачивали по очереди – вправо, влево, стекая на крылья покрасневшего носа.
– Я его люблю, Эсеха. Нет, я его любил. Мертвых не любят, да?
– Любят, – возразил я, холодея от страшной догадки.
– Нет, не любят.
– Еще как любят! Почему нет?
– Мертвых не любят. Мертвых помнят. Помянем?
2. Брат за брата не ответчик
– Не ответчик. Понял?
– Что не ответчик? Кто не ответчик?
– Брат за брата не ответчик. Теперь понял?
Ничего я не понял. Просто кивнул, и всё.
Уот доверху наполнил чороны кумысом. Пена хлынула через край. Наливал адьярай стоя: сгорбился, навис над столом. Утес горя над морем печали. И откуда в моей голове такие слова? Должно быть, комната подсказывает. Скоро стану дедушкой Сэркеном, завью язык стружкой. Кстати, где дедушка? И что значит: «Брат за брата не ответчик»?
О чем ты думаешь, болван! Уот брата помянуть явился, честь тебе, слабаку, оказал, а Юрюну Уолану всякая ерунда в голову лезет. Стыдись!
– Когда умер твой брат, Уот? От чего?
Хотел я спросить – от кого? – и прикусил язык. Захочет, сам расскажет.
– Сестра, – невпопад ответил Уот.
Осторожно, чтобы не взбесить, я поправил:
– Брат. Брат Эсех Харбыр.
– Сестра. Куо Чамчай видела, спасала.
– Не спасла?!
– Не смогла. Помянем.
– Помянем, – я тоже встал. Боясь расплескать, взял полный чорон. – Твой брат…
Обычное дело: как глупости болтать, так язык впереди ума бегом бежит. А как мертвеца похвалить, хорошее вспомнить – стою столбом, губы кусаю. Что мне вспоминать? Как Эсехова тень на Нюргуновы сани мочилась? Как щенок в моего брата камни кидал? Как из-за его волчьего норова мы чуть друг другу глотки не перегрызли? «Он не кричал, – издалека, из времен, которые мне-нынешнему уже казались седым прошлым, напомнил мастер Кытай. – В Кузне, во время перековки. Зубами скрипел. Кряхтел, сипел, а молчал. В первый раз такое…» Спасибо, кузнец, без тебя я бы не справился.
– Он был храбрецом, Уот. Твой брат был отчаянным храбрецом.
Врать не умею. А это правда. Правду я говорю, не краснея.
– Храбрец, да. Самый храбрый!
Одним могучим глотком Уот осушил кубок. Я последовал примеру адьярая, спеша залить выпивкой похвалу Эсеху Харбыру. О мертвых, сказал однажды мой отец, либо хорошо, либо ничего. Вот, пью, и ничего. Кумыс только крепок на диво. Выдержанный? Или застоялся? Да ну, чепуха. У Уота? Кумыс? Застоялся?! Опять ерунда в башку шибает. Залпом я выхлебал чорон до дна, и меня сразу повело. Кумыс заметно горчил. На поминках горечь – самое оно.
Не на свадьбе гуляем.
Уот поднял табурет, установил, грузно опустился сверху. Против ожидания, табурет под адьяраем даже не скрипнул. Крепкая вещь, на совесть делали. Я присел напротив, на ложе, и Уот вновь наполнил чороны. Почему я не в плену? Почему Уот со мной, вором-ворюгой, кумыс пьет, брата поминает – вместо того чтоб посадить Юрюна Уолана в подвал, на цепь? Больше помянуть не с кем? И не спросишь ведь: у Уота горе, а тут я с распросами…
– Он хотел. Всегда хотел, очень, – Уот закряхтел, подбирая слова. Он будто тащил утес на вершину горы, по узкой извилистой тропке. – Первым быть хотел. Самым первым. Самым лучшим. Нюргуном быть хотел [99]. Все, больше не хочет. Ыый-ыыйбын…
Второй чорон пошел легче. Ну да, знаю. Третий пойдет еще легче. Четвертый… В итоге я напьюсь. Ну и напьюсь. А что прикажете делать?
– Не уродился он, – Уот накрыл кубок ладонями, взгромоздил сверху щетинистый побородок. По-моему, он смотрел на меня, а видел Эсеха. – Ста́тью не вышел. Переживал очень. Ночами плакал. Думал, никто не слышит…
