Наследники по прямой. Книга первая - Давыдов Вадим (электронная книга TXT) 📗

— Я боюсь тебя. Такого — ужасно боюсь. Ты… Ты чудовищные вещи говоришь, это даже не… Я не знаю, как это назвать!

— Никак не называй. Нашли мы с тобой тему для бесед, тоже мне. Пойдем лучше, перекусим.

— Гур!

— Я уже скоро восемнадцать лет Гур. И я больше не хочу пережевывать политическую жвачку. Потому что я… Чёрт, зайчишка, действительно довольно. Давай не будем ссориться. Я просто обещаю тебе, что когда-нибудь мы обязательно всё обсудим.

— Всё?

— Всё.

— Слово?

— Да.

— Хорошо. Тогда идем ужинать.

* * *

Вернувшись в Москву, Гурьев, проводил Ирину и целый день бродил один по городу. И вернулся домой лишь под вечер. Когда он вошел в комнату, мама сидела за швейной машинкой в круге света, отбрасываемого настольной лампой. Повернувшись на звук его шагов, она облегченно улыбнулась и, убрав со лба волосы, отложила шитьё:

— Гур, это ты, слава Богу! Я уже начала волноваться.

— Я в порядке, мамулечка.

Она внимательно всмотрелась в его лицо, и вновь в глазах её плеснулось беспокойство:

— Нет. Что с тобой?

— Ты только не волнуйся. Это имя — Полозов Константин Иванович…

Мама поднялась стремительно, не дав Гурьеву закончить фразу и оттолкнув столик со швейной машинкой так, что тот ударился о стену:

— Ты… Боже, он что — жив?!? Ты… ты видел его?!?

— Да. Он остался в живых вместе с еще пятью матросами, был в плену. Он узнал меня, когда я в книжках копался, на набережной, помнишь, — это у канала Грибоедова.

— Как раньше.

— Да. Совершенно как раньше. Он… Сказал, что я очень похож на отца.

— Это правда, — мама снова опустилась на стул, закрыла глаза ладонью. — Он… Он что-нибудь…

— Он передал браслет. И «Браунинг».

— Браслет? Ах, этот… Погибаю, но не сдаюсь, — мама попыталась улыбнуться дрожащими губами. — Погибаю, но не сдаюсь, да, они были такими — и Кир, и Котя, и Воленька Коломенцев. Неужели он жив? Неужели?

— Коломенцев? Это второй папин друг?

— Они даже за мной ухаживали втроём. Ну, в шутку, они же всё понимали. Гур, подожди, — мама подняла голову, — ты сказал — браунинг?

— Да. За тренировочный поход. Наградной, я его прекрасно помню, и ты сама мне рассказывала.

— Да, да, я помню, помню тоже. Где… они?

Он выложил ей на колени браслет из кармана и вытянул из-за спины пистолет. Мама покачала головой:

— Вот уж не думала, что ты такой дурачок еще у меня. Разве можно ходить по городу с револьвером?

— Это не револьвер. Это пистолет. Он даже не заряжен. И это говоришь ты, жена русского морского офицера?!

— Я думала, Нисиро окончательно выколотил из твоей головы романтические бредни. Оказывается, даже ему, с его чудовищным терпением, это не под силу. Что уж тогда говорить обо мне, — Она вздохнула и осторожно взяла в руки пистолет. — Я скажу тебе, Гур. Возможно, тебе это не понравится, но я скажу. Ты такой же, как твой отец. Но Кир, когда мы встретились, был уже по-настоящему взрослым. И ему это не понравилось бы. А дедушка назвал бы это просто — «фигли-мигли». У нас в семье никогда не жаловали дешёвку.

— Ты не понимаешь. Это — Оружие Отца. Слышишь, мама?!

— Пожалуйста. Но не нужно нарываться на неприятности. Ничего не говори сейчас, но сделай выводы. Я не так уж часто прошу тебя о чём-то.

Гурьев вдруг улыбнулся, шагнул к маме и, наклонившись, поцеловал ее в лоб:

— Хорошо, мама Ока, я буду снова правильный. Очень скоро.

— Он рассказывал еще что-нибудь?

— Нет. Почти ничего. Важного, я имею ввиду. Сказал только, что у него процесс в легких.

— О, Господи!

— Я сказал, чтобы он написал тебе.

— Мы должны пригласить его.

— Я уже сделал это, не беспокойся.

— Он такой был трогательный, со своей бородой, которая едва росла. Я дразнила его ешиботником, он страшно обижался. Господи, Гур, неужели это все было когда-то?! А как ему удалось сохранить… что от Кира… Ты не спросил?

— Мне кажется, что я не имею на это права. Если ты захочешь, спросишь его сама. Мама Ока, с тобой все хорошо?

— Да, да… Просто… Ты что, уходишь?

— Нет. Сейчас мне нужно побыть с Нисиро-о-сэнсэем, ладно? И я возьму пистолет с собой.

— Ладно, ладно. Только будь осторожен. Пожалуйста.

Мама Ока — так он называл её, когда был совсем маленьким.

Когда Кир был живым.

Гурьев пробыл в комнате учителя едва не до полуночи. Мишима молча выслушал его рассказ, катая в кулаке два тяжёлых бронзовых шара размером чуть поменьше, чем шары для малого бильярда. Потом попросил:

— Ты принес его сюда? Дай мне посмотреть на него.

Гурьев протянул ему пистолет:

— Почему ты никогда не учил меня стрелять?

— Стрелять из лука гораздо сложнее. Совместить это и это, — Мишима дотронулся до целика и мушки, — и выбрать то, во что ты хочешь попасть. Это не искусство. Искусство — попасть стрелой. Пуля не боится дождя и ветра, и всё делает сама. Другое дело — стрела. Лук — искусство. А это? Нет, это не оружие. Этим можно научить управлять даже обезьяну. Это просто такая штука, чтобы убивать. Оружие не должно быть таким. Ты не согласен?

— Возможно, ты прав, сэнсэй. Но — как, по-твоему, выглядит сегодня воин с луком и дайшо [91] среди такси и трамваев?

— Ты знаешь — я не люблю города. Особенно этот. Здесь очень трудно воспитать настоящего воина.

— Не ты ли учил меня, что воин должен быть воином в любом месте? Абсолютно в любом?

— Я не сказал — нельзя. Я сказал «не люблю» и «трудно».

— Да, — Гурьев снова взял в руки пистолет. — Лук — это, безусловно, неуместная в современных условиях вещь. Как реальное, носимое постоянно боевое оружие, я имею ввиду. Слишком громоздко. Меч — да, тут возражений нет. Нужно только хорошенько продумать форму — и клинка, и ножен. Как трость? Ширасайя? А вместо лука — пистолет. Вполне подойдёт.

— Вот почему мне так нравится с тобой возиться, — Мишима потрепал его по щеке, и Гурьев немного даже покраснел от похвалы. — Ты думаешь по-европейски — и при этом, как настоящий самурай.

— Ты не ответил на мой вопрос, Нисиро-о-сэнсэй. Позволено ли будет мне повторить его?

— Какой вопрос? — прикинулся наивным Мишима.

— Почему ты никогда не учил меня стрелять?

— Я уже ответил. Или тебе этого мало?

— Мало, сэнсэй.

— Ну, хорошо. Может быть, я просто стал старый и мне стыдно признаться тебе, моему ученику, что я не умею обращаться с этой железной убивалкой? — Мишима прищурился и стал похож на Братца Лиса. — Если хочешь, можем поучиться вместе.

Гурьев опять покраснел — так сдерживался, чтобы не расхохотаться:

— Прости, сэнсэй, — он поклонился. — Орико-чан надеялась, что ты сможешь привить мне неромантическое отношение к жизни.

— Какое?

— Сэнсэй? — удивился Гурьев. — Романтика. Я имею ввиду романтику. Это… Костер, песня, долгий поход к последнему морю, приключения, схватки, сокровища Великих Моголов. Это романтика.

— Орико-чан — очень, очень хорошая мать, — Мишима опустил веки, соглашаясь с собой. — Только совсем не понимает, что значит — вырастить настоящего воина. Твой отец, Киро-сама — он бы никогда так не сказал.

Его удивление, несмотря на внешнее спокойствие, было таким сильным и неподдельным, что Гурьев понял — если он ещё хотя бы секунду попробует удержаться от того, чтобы не расхохотаться в голос, он рискует лопнуть от смеха.

Москва. Май 1928

Мама так и не успела ни о чем расспросить Полозова. Она погибла за пять дней до его приезда, оговоренного заранее и ожидаемого с таким нетерпением.

Это случилось у самого подъезда. Она возвращалась домой с торжественного собрания в издательстве, было уже темно. Её ждали. Их было несколько. Победа далась им нелегко — один из них остался лежать рядом с маминым телом на недавно выстеленном асфальте. Длинная шпилька-стилет из твёрдого, как железо, дерева — подарок Мишимы — вошла бандиту снизу в подчелюстную область, пронзила мозг и остановилась, уткнувшись в основание черепа. Вероятно, она увидела их — и, повинуясь своей интуиции, успела достать шпильку из причёски. Давным-давно, — ей тогда ещё не исполнилось и четырнадцати, — Мишима научил её закалывать волосы одной шпилькой так, чтобы они держались, не рассыпаясь. У неё были такие волосы! Судя по количеству крови, перепало прилично и кое-кому ещё. На маме не нашли ни царапины, — удар чем-то тяжёлым, дубинкой или коротким ломиком, переломил ей шейные позвонки. Слишком тонкая кость. Для мужчины такой удар мог и не оказаться смертельным. Счастье, что она умерла мгновенно.