Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич (полная версия книги TXT) 📗
— :в упор: пули не берут, — вспомнились услышанные за спиной слова.
Николай Степанович откинул голову и глубоко вздохнул.
До сих пор искупаться в драконьей крови случилось одному Коломийцу — да еще разве что Зигфриду. Но это было давно…
По дымному следу. (Будапешт, 1956, октябрь)
На первый взгляд, худшей кандидатуры, чем я, для этой операции найти было невозможно: пятнадцатилетний подросток, длиннорукий и неуклюжий, в прыщах, краснеющий при самых обыденных обстоятельствах и знающий полтора десятка самых обыденных мадьярских слов: Еще хорошо, что меня не заставили ходить в школу — для усиления конспиративного момента. Мне ничего не оставалось, как три года изображать привокзальную безотцовщину и петь песни о пиратах и моряках, заходивших, бывало, на кораблях в нашу гавань. Особенно меня бесило, что моряки пили за здоровье атамана…
Но, как оказалось, никто другой с поставленной задачей не мог справиться. В том жутком месиве, который являл собой Будапешт, взрослому было не пройти.
Я же со своим английским сошел за революционного романтика, маменькиного сынка из сытого города Браунвуд, штат Техас, приехавшего помогать свободолюбивым венграм сбрасывать иго. Коминта сначала не хотели принимать в отряд: во-первых, как русского, пусть и из Харбина, а во-вторых, как слепого — но он покорил всех своим редким умением без промаха стрелять на звук. Жаль, что с нами не было Фили…
Народ в отряде подобрался всякий, но, будь у меня время и право, я бы месяца за два сделал из них настоящих бойцов. Однако ни времени, ни прав не было; хуже того, мне предписано было использовать этих людей, а потом бросить их на произвол судьбы и победителей.
Как оказалось — по обычаю, неожиданно — на карту было поставлено слишком много, чтобы думать о судьбе города и даже народа…
Отряд наш держал базу в Политехникуме, а участок ответственности имел в tete— de-pont моста Франца-Иосифа. Дня два нас не тревожили, бои шли больше на юге, в заводском районе. Впрочем, «не тревожили» — это значит, что не штурмовали. Танки выходили на Таможенную площадь, лениво выпускали боекомплект, уходили. Они были вне досягаемости наших ружей…
Ночи проходили почти спокойно.
Было очень тепло. Деревья только начали желтеть.
На некоторых еще болтались веревки…
Мы, свободные от караульной службы, сидели в большой аудитории на втором этаже. Горела керосиновая лампа, поставленная под окно — так, чтобы с улицы не был виден свет. Аттила приволок мешок сильно наперченной ветчины наподобие армянской бастурмы или испанского хамона, а Иштван — две дюжины бутылок такого дорогого рейнского, какого мне не приходилось пробовать даже до большевиков. И мы пили это рейнское прямо из горлышек — на меня одобрительно косились — и заедали огненно-пряным мясом.
Вообще в гражданских войнах есть известная прелесть…
— Не пей много вина, — сказал мне Атилла, старательно выговаривая английские слова. — В Америке с меня взяли бы штраф за спаивание детей или посадили в тюрьму.
— Ничего подобного, — сказал я. — Мои ровесники пьют виски и гоняют ночами на длинных автомобилях, а потом трахаются на задних сиденьях.
— Screw? — не понял Атилла. — Что именно привинчивают?
— Не привинчивают, а… э-э: Buzzen, — перевел я на немецкий.
— На задних сиденьях? — не поверил Атилла. — Там же не просторно. Нет уюта.
— В американских автомобилях так просторно, что девушки иногда проваливаются в щель между сиденьями, и не всякая находит потом дорогу обратно.
Атилла помедлил, переводя про себя мою чисто техасскую реплику, и расхохотался.
— Что же заставило такого благоразумного молодого джентльмена приехать в дикую европейскую страну, если в Техасе происходят такие удивительные приключения? — заинтересовался молчавший доселе Иштван.
Я пожал плечами…
— Не знаю. В Техасе все известно заранее.
— Это ужасно, — согласился Иштван.
Он походил на цыгана-кузнеца, огромный, с выпученными черными глазами, заросший диким волосом и недельной щетиной; но был он при этом профессором-филологом на упраздненной коммунистами кафедре древних языков.
К нашему кружку подсела Марта, молодая работница с автомобилного завода.
Английского она не знала, но Аттила охотно переводил.
— Неужели в Америке не понимают, что большевики, сожрав нас, точно так же сожрут и остальной мир?
— И заблудятся на просторах техасских сидений, — добавил Иштван.
— В Америке постоянно путают Будапешт с Багдадом, — сказал я. — Боюсь, что вас просто бросят, как кость собаке, в обмен на уступки в Германии.
— У вас в Техасе все молодые люди так хорошо разбираются в европейской политике? — спросил Иштван.
— Нет. Я и еще один парень из Далласа. Но он парализован от рождения и поэтому сидит дома.
— Странно все это, — сказал Аттила. — Я по долгу службы читал Маркса. У него все просто и ясно. Когда же доходит до дела: Нас тридцать человек в отряде, и можно ли найти объяснимую причину, по которой мы здесь собрались не только для того, чтобы пить вино и петь песни, но и проливать кровь? Мадьяры, румыны, немцы, чех, русский, американец. Рабочие, крестьяне, банкир, сапожник, бродяга, преподаватели, студенты, школьники. Никогда бы мы не собрались вместе без подсказки с небес: Я был чуть постарше Ника, когда вот так же собирались люди в Испанию. Там было: необыкновенно. Потом мы почти той же самой командой рванули в Финляндию — но не успели. Потом, как ни странно, я воевал за Гитлера, которого ненавижу. Может быть, поэтому воевал плохо. И вот сейчас…
— Папа Хэм пытался выразить это в словах, но даже у него не получилось, — сказал я. — Он назвал нас — тех, кто на передовой — просто «хорошими людьми». И это, как ни странно, тоже ложь. Потому что и с той стороны сидят хорошие люди.
И хотят сделать своих противников еще лучше.
Аттила помедлил, прежде чем перевести мою реплику на венгерский. И все же перевел.
— Будет очень жаль, Ник, если тебя убьют, — сказала Марта.
— Да, — согласился я, — мне тоже будет очень жаль. Мне будет не хватать себя.
Она не засмеялась. Должо быть, я пошутил неудачно.
Увы! Я мог позволить себе лишь глядеть да вздыхать. …Когда на заседании капитула великие таинники разъяснили мне причину резкого моего омоложения и некоторые другие обстоятельства, связанные с предстоящим заданием, я был готов их поубивать. В место, куда меня намеревались направить, мог проникнуть только юноша-девственник… А начала операции пришлось ждать более двух лет!
Шел второй час ночи. В два Аттиле, мне и Коминту — в отряде его знали как Алешу — надлежало провести патрулирование до моста Елизаветы. Под покровом темноты могли высадиться ударные группы.
Аттила шел как самый опытный боец, я — как юркий пролаза, а Коминт старательно изображал звериное чутье слепца.
Как отделаться от Аттилы, я еще не решил.
Вдали вдруг загрохотало с утроенной силой. Я подошел к окну. Где-то в стороне Чепеля разгоралось пламя.
— Когда я пробирался через русские позиции, — сказал я, — то видел десятки расстрелянных офицеров. Чекисты их даже не прячут. А вы не снимали своих чекистов, пока у них не отгнивали ноги. В общем, хорошие люди везде сосредоточены на передовой. Негодяи предпочитают отдавать приказы.
— Ты еще скажи, что никто не виноват, — как-то испуганно произнес Иштван.
— Если разбираться внимательно — то да. Никто.
— Что же ты воюешь?
— Не знаю. Наверное, это вроде выпускного экзамена…
— И ты бы мог точно так же воевать за большевиков?
— Нет. Но вот если бы родился там…
Коминт зашевелился в углу, и тут же поднялся Аттила.
— Пора, ребята.
Было даже не слишком темно. Низкие облака, подсвеченные далеким пожаром, бросали ровный серый бестеневой свет. Закопченные стены лабораторного корпуса остались позади, и вскоре ровная поверхность стала ощутимо подниматься. Слева оставались виноградники, справа все более отчетливо вырисовывался далекий силуэт Университета; позади здания что-то тоже горело.
