Меч на ладонях - Муравьев Андрей (список книг .TXT) 📗
Костя тупо икнул.
– А что я в офицерье местное выбился, так то до головы не бери. – Казак доверительно подмигнул и крутанул ус. – Даст Бог, через годок все вы там будете. Разе шо Улугбек Карлович до военного дела незручный. Так он и в других академиях учился, знамо дело, толк все равно выйдет!
Казак похлопал по плечу набычившегося фотографа.
– А зараз гуляй, хлопче, а то вон как надулся – все жилы бачно! Гуляй, не злуйся, буде у тебя у хате свято.
Все это было сказано таким миролюбивым тоном, что обижаться было просто невозможно. Даже в пьяном состоянии не было к чему придраться. И то, что Горовой понимает чувства его, да и то, что, став рыцарем, не загордился казак, вызвало такую волну умиления у Малышева, что он тут же полез лобызаться с подъесаулом. За это дело рыцарь даже жбанок вина раздавил со своим новым оруженосцем. Тут праздник для Малышева закончился. Захар и Улугбек аккуратно оттянули его в отведенную им комнату и оставили спать.
Веселье продолжалось почти до самого утра. Тех, кто уже не мог стоять на ногах, включая все-таки захмелевшего виновника торжества, перенесли в свободные кельи в жилой части обители.
На рассвете в келью Горового постучали. Какой-то очень смелый человек забарабанил в дверь рыцаря Тимо из Полоцка.
Когда Тимофей Михайлович, сдерживая ругань, открыл дверь, то увидел стоявшего на пороге опухшего Малышева. Костя был изрядно помят, здорово качался и слегка дрожал. Утренний ли это озноб или похмельный синдром, Горовой выяснять не стал.
– Ну? – Ни ругать, ни бить того, кто приперся будить его в такую рань, Горовой не стал.
Костя по-детски шмыгнул носом.
– Ты это, Михалыч… Не обижайся на меня, ладно? – Он потер свекольного цвета опухшую физиономию. – Я тут перебрал слегка, ну и того… вихлянуло маленько…
Тимофей Михайлович вздохнул – вот вечно так с этими молокососами. Нажрутся, поругаются, а потом кто извиняться, кто стреляться.
– Да ладно, Костик, иди, поспи, нечего там вспоминать.
Лицо еще не протрезвевшего до конца фотографа просветлело.
– Так что – забыто? А, друже?
Горовой махнул рукой:
– Да и не было ничего, иди выспись, оруженосец. Тебе еще Орлика чистить поутру.
Малышев хмыкнул. На душе стало легче.
– Да чего уже там. Почищу как-нибудь.
Горовой закрыл за фотографом дверь. Вот вечно так. Наворотят, потом страдают. Интеллигенция, одним словом!
…К обеду Адельгейда вызвала к себе Горового и Улугбека Карловича. Остальных «полочан» пришедшая монахиня не упомянула, так что и Костя, и Захар остались в странноприимной зале обители.
В отличие от вчерашнего вечера, бывшая императрица облачена была в «домашнее». Скромное бордовое сюрко, одинаково популярное и у мужчин и у женщин, с короткими рукавами выглядело неярко, но, чтобы подчеркнуть свое происхождение, теперь княжна украсила себя ожерельем с яркими рубинами и золотым обручьем в форме искусно переплетенных змей. Гостей она принимала с своем новом временном пристанище. В главной зале маленького домика, отданного под нужды высокой гостьи, Адельгейда устроила светский будуар. Здесь толпились желавшие приобщиться к свету знатности рыцари, двое иерархов, даже один кардинал. Посреди всей этой кутерьмы, расточая улыбки и остроты, находились хозяйки: княжна Евпраксия-Адельгейда и ее воспитанница баронесса Иоланта Ги, или, как она любила себя величать на франконский манер, баронесса де Ги.
– Садитесь, герр рыцарь, не пристало вам стоять как нашкодившему сорванцу, – пригласила бывшая императрица Горового. Стоявшая за спиной молчаливая монашка с глухим капюшоном только недовольно поджала губы. Приставленная к взбалмошной беглянке для соблюдения приличий, она еще в первый час их совместного пребывания попробовала обуздать скверный характер своей подопечной. Но там, где не смог добиться успеха германский государь, монашка и подавно не имела никаких шансов. Получив словесный отлуп, она теперь могла только мимикой осуждать поведение будущей венценосной послушницы, но в открытую полемику больше не ввязывалась.
– Познакомьтесь, это преподобная Броамульда, настоятельница монашеской обители, где мне предстоит провести какую-то часть жизни. – Голос княжны слегка дрогнул. – Но мне ли пенять на Божий промысел? Я в окружении друзей, обитель будет рядом с майоратом моей лучшей подруги. Вот, и оставшиеся грехи я уж как-нибудь замолю…
Княжна перевела дух.
– Завтра светлейший понтифик Урбан Второй отбывает со двором в Пюи к епископу Адемару. – Она поправила выбившийся из-под чепца локон. – А я, соответственно, с баронессой отъезжаю на новое местожительство…
Адельгейда слегка напряглась и сказала собственно то, ради чего и позвала с утра новоиспеченного рыцаря.
– Я знаю, что у вас есть свои планы. Вы прибыли издалека и собираетесь ехать еще дальше. Но я прошу вас сопроводить меня и баронессу. – Она слегка поклонилась. – Я могла бы потребовать этого, как ваш сеньор… Тем не менее я всего лишь прошу вас. Со мной будет охрана из папских гвардейцев, однако я бы хотела видеть рядом тех, кому доверяю полностью. Вас, герр рыцарь. Вас и ваших товарищей.
Улугбек Карлович поклонился, но не успел он и рот открыть, как казак бухнулся на колени. Сурового подъесаула, а нынче рыцаря Тимо из Полоцка, разрывали противоречивые чувства.
– Да я за вас, матушка, да порву всех на веник! – наконец выдохнул он.
Княжна улыбнулась:
– Нет. Никого рвать не надо. Только проводить меня и баронессу. Думаю, это не займет много времени.
Улугбеку осталось только кивнуть. Решение было принято без его участия.
В небольшой церкви уже немолодой, маленького роста человек устало опустился на колени перед сложенным из каменных плит невысоким постаментом. Служба уже окончилась, немногочисленные паломники, из числа приехавших раньше, замолив грехи и прикоснувшись к святыне, ушли дальше по своему пути, кто к Иордану, кто и к Голгофе. Но старик шел к своей цели в одиночку, без сопровождения воинственной хорасанской кавалерии, выделявшейся для охраны паломников шейхом Илази, сыном достойного Уртука ибн Ахсаби, да пребудет он в покое, иерусалимского наместника. Он шел один, пришел к своей цели в одиночку, и идти дальше ему было некуда.
Старик молился истово, долго шевеля потрескавшимися губами и выговаривая каждое слово, время от времени клал земные поклоны, прикладываясь обожженным лбом к прохладному камню пола. Солнце немилосердно спалило всю землю вокруг храма, раскалив белый сухой песок до состояния сковороды, но босые пятки путешественника во время его похода никогда не замечали этого. Теперь же пол церкви приятно холодил тело, заставляя его впадать в состояние послеполуденной неги и рождая в голове причудливые образы, способные оказаться как виденьями Божьими, так и просто фрагментами сна.
Старый шерстяной плащ, подпоясанный веревкой, прохудившиеся штаны, холщовая рубаха. Озверелые разбойники-бедуины, обыкновенно не пропускавшие ни одного паломника без мзды, не покусились на такой трофей. Старик шел к своей цели больше четырех лет, пешком пройдя весь путь от родного Амьена до Святого града, через земли германцев, булгар, прошагав Восточную империю и наделы бесчисленных сельджукских беев. Теперь его поход был закончен. И тело, не знавшее покоя уже много лет, запруживало чувство выполненного долга, столь сладкое, как может быть только прохладный шербет в июльскую жару.
Старик молился. Его сердце пело осанну, душа трепетала. Постепенно окружавшая прохлада обволокла его члены приятной негой, как мягкие волны родной речки принимают в свое лоно усталое тело путника. Он не любил мыться или купаться в речках и озерах. Посвятив большую часть своей жизни богоугодному отшельничеству, на старости лет паломник добился почетного прозвища Пустынник. Некоторые называли его Отшельник, но самому старику больше нравилось прозвище Пустынник. Он предпочитал его даже больше, чем свое нареченное имя Петр.
