Пасынки (СИ) - Горелик Елена Валериевна (читать книги онлайн регистрации txt) 📗
С тех пор прошло почти десять лет…
В том, что Россия начала потихоньку менять курс, направляя свои интересы на Восток, Европа убедилась, как обычно, слишком поздно. Все так свыклись с западничеством царя, что и мысли не могли допустить о подобном повороте. Но самое бессмысленное в мире занятие — это сокрушаться об упущенных возможностях.
В те промозглые ноябрьские дни, когда шпиль Петропавловского собора тонул в невероятно низких тучах, с равелинов одноимённой крепости начали палить пушки. Народ чесал затылки и судачил: то ли война со шведом, то ли царица родила? Верным оказалось второе предположение, когда кто-то начал считать залпы. Ради вести о войне столько пороха изводить не станут. Затем судачили, кого же родила царица — парня или девку. На сто пятьдесят первом залпе кое-кто поднял чарочку за здравие новорожденного царевича, а кто-то начал креститься, вспоминая, скольких сыновей уже пережил Пётр Алексеевич. От парочки типов, в злобе пожелавших этому младенцу судьбы старших братьев, народ шарахнулся, как от чумы: с Тайной канцелярией шутки плохи, да и не по-людски это, желать зла безгрешной душе. Но в те же дни состоялось событие, о котором в Петербурге мало кто был осведомлён досконально. Ну, подумаешь — цесарское посольство приехало. Так их тут, рож немецких, знаете, сколько шастает?
Там, за закрытыми дверями государева кабинета, и был подписан большой договор с Австрией. Тот самый, которого так желал избежать Версаль. Но не всё так просто. Имперцы прочно удерживали второе место после Франции по державной гордыне, и навряд ли согласились отправить в Петербург весьма представительную делегацию, если бы не некоторые превходящие обстоятельства, на которых стоит обратить внимание. А во всём был виноват загадочный восток.
Мир-Ашраф-хан, свергнув кузена, принялся наводить порядок в Персии — насколько мог, ибо Тахмасп Сефеви ещё контролировал часть страны — и в армии, порядком подразложившейся от постоянных поражений. Кое-что ему удалось, в том смысле, что почти прекратились спонтанные грабежи собственного населения. Но если в армии наводят дисциплину, значит, её готовят к сражениям. А их-то как раз и не воспоследовало. Османы на Исфахан не продвигались, русские за пределы полученных по мирному договору провинций не высовывались, Тахмасп предавался излюбленному занятию — винопитию — и на столицу пока идти не собирался. Даже собратья-афганцы сидели тихо. О знаменитом разбойнике Кули-хане и речи нет — этот умный негодяй делал вид, будто его совершенно не интересует судьба Персии. Нападать же первым Мир-Ашрафу не хотелось. Попытался, было, сунуться на Астрабад [45], но получил довольно жёсткий ответ, и отступился. Ему сейчас только новой войны с Россией не хватало, ещё последствия прошлой не расхлебали. Итак, воевать почему-то стало не с кем. Армия, которую держат в напряжении и бездействии, разлагается так же сильно, как от постоянных поражений. Именно это и произошло. А к концу сентября случилось то, что должно было случиться. На армию Мир-Ашрафа — персидской её можно было назвать с большими оговорками — в которой снова начались разброд и шатание, обрушилась хорошо отдохнувшая и получившая денежное довольствие турецкая армия. Честь и хвала Ашрафу — он сумел избежать полномасштабной катастрофы, и продвижение осман к персидской столице было остановлено. Но какой ценой — о том лучше умолчать. Достаточно сказать, что за две недели до появления высоких австрийских гостей в Петербурге в Вену прискакал смертельно уставший гонец с известием о начале мирных переговоров между султаном Ахмедом и Мир-Ашрафом, занимавшим трон шахиншахов Персии… Грядущий выход Блистательной Порты из войны так напугал австрийцев, что они немедленно принялись собирать делегацию в Петербург. Вызвали даже европейскую знаменитость — прославленного Евгения Савойского, бывшего тогда главой имперского гофкригсрата. Пожилому полководцу очень не хотелось тянуться бог знает куда за тридевять земель, но повторим — венский кабинет был серьёзно напуган [46]. До такой степени, что даже пошёл на некоторые уступки упрямому Петру. Кстати, императора всероссийского сильно разочаровал Мир-Ашраф-хан. Видимо, он полагал, что афганец продержится дольше, но этот потомок пророка Мухаммеда [47] оказался не так стоек, как выглядел изначально. Он был хорош в родных горах, он был бы не самым худшим шахиншахом Персии в более спокойное время, но обстоятельства сложились так, что афганец не смог проявить свои лучшие качества.
И вот тогда из Астрахани в Решт [48], с заходом в Баку, вышел неприметный кораблик, всего лишь торговый пакетбот. Зато груз у него был интересный, и капитан вёз не менее интересное послание… Но о том немного позже.
Кстати, именно в Ширване было образовано генерал-губернаторство, коему подчинили все бывшие персидские провинции. Наверное, кое-кого и удивило, что государь поставил там своего шурина-альва, но год спустя даже последнему дураку стало ясно, зачем.
К слову, старая княгиня Таннарил тихо угасла в Петергофе незадолго до отъезда сына в Ширван. Похоронили её рядом с мужем.
Князь Таннарил, погоревав, взялся за порученное дело с основательностью, присущей его семейству. Всячески покровительствуя земледельцам и ремесленникам, он с невероятной жестокостью, поразившей даже привыкший к деспотическому правлению Восток, расправлялся с горными племенами, промышлявшими разбоем, похищениями и работорговлей. Уличённых в сих преступлениях не ловили. Их истребляли вместе с селениями, не оставляя от горных аулов камня на камне. И — утончённая альвийская жестокость — как правило, оставляли в живых парочку воющих от ужаса старух, веля им идти к соседям и разъяснять суть новой политики. Горцы, привыкшие, что на них время от времени ополчались жители низин, притом, неважно, чьего подданства, начали действовать по этой самой привычке. Собрали войско, укрепились на горных дорогах и стали ждать, когда армия презренных ковыряльщиков земли столь же привычно втянется в ущелья. Но они не учли, что войну против них, несмотря на то, что ядро гарнизонов составляли русские, вели альвы. А альвы тысячелетиями воевали с горцами-троллями, и, соответственно, имели действенную тактику. Весьма подлую по человеческим меркам, но эффективную. И, когда один за другим запылали аулы, чьи мужчины отправились в горское войско, а по дорогам опять пошли полубезумные старухи, несущие ужасные вести, местные ханы и шамхалы поняли: надо спасать тех, кого ещё можно спасти. Войско частью разошлось по домам — у кого ещё остался дом, конечно — частью ушло в земли, подвластные турецкому султану. Горские владыки тоже разделились на две неравные части. Одни тоже ушли к султану, другие, как шамхалы Тарки и Аксая, снова признали власть русского царя и заявили об отказе от людоловства. Веры им было, ясное дело, как синему льду, но горцев действительно сковал страх. Альвов, лютовавших воистину нечеловечески, они теперь именовали не иначе, как «гули». Сравнение с мифической нечистью, пьющей кровь у неосторожных путников, князя не радовало, но Восток есть Восток. Если ты слаб и не можешь внушить страх — ты либо раб, либо труп. Здесь мало быть сильным, нужно ещё быть самую малость ужасным. Пётр Алексеевич это понимал, и во время Персидского похода беспощадно расправлялся с теми, кто оказывал ему серьёзное сопротивление. Прочие, убоявшись такого грозного государя, либо сдавались без боя, либо сопротивлялись недолго, и в итоге тоже сдавались на его милость. Оттого князь Таннарил не слишком возражал, когда его — естественно, за глаза — называли Гуль Ширвани. Но — вот парадокс! — жители низин и горожане, избавленные от страха набегов с гор, во всех мечетях молились теперь за генерал-губернатора. Нелюдя, неверного. Дошло до того, что князю протягивали детей для благословения, а это на Востоке тоже много значит.
