Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ) - Бирюк В. (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗
— Смотри — Стольник едва копыта таскает.
О кличках, которые гонцы применяют для своих коней… без комментариев. Может, им нравится поделиться друг с другом новостью типа:
— Гляжу, а Стольник-то на мою кобылу налазит. А я его плетью! И в хвост, и в гриву! Вложил десяток горячих — Стольник-то и поумнел, кобылу более покрыть не пытается.
Как-то в стройотряде девушки наши прикормленного котёнка назвали «Комиссаром». Идут они как-то на утреннее построение. А отрядный комиссар тихонько следом. И слышит как одна наша красавица другой говорит:
— А комиссар-то наш — наглый такой! Всю ночь ко мне в постель лез. Я его среди ночи — за шкирку и во двор выкинула. А он, представь себе, в форточку лезет!
«Стольника» пришлось в Опеченском Рядке оставить — выдохся конь. Продали за безделицу, чуть не с доплатой. К весне-то отдохнёт, отъесться. Раз в тридцать дороже станет. А так — в три дня ляжет.
Хорошее здесь место. Лоцманы живут. То через пороги проводку ведут, то вокруг, через Нижний Волочек лодии выводят. И нынче, при Господине Великом Новгороде, и при Петре Великом.
«…В Посаде живут учреждённые Петром лоцманы в опрятных двухэтажных домах, на мещанских правах…, народ солидный, осанистый, здоровый и крепкий, знающий себе цену и очень разумный…».
По Некрасову: «…Ни одно сословие простонародья не живёт так привольно, как лоцманы этих мест».
Имея за спиной Нижний Волочек, естественно идти к Волочку Верхнему. Естественно… А что говорит по этому поводу паранойя? — А паранойя вопит: «хоть как, но не так! Не так, как все!».
Если меня ищут, то ищут по логике нормального путешественника — на «торных путях». Соригинальничать? Повернуть к западу, к Селигеру?
Однажды, в 21 веке, поймал на слух фразу из какой-то молодёжной песни: «Осташков держит Волочек». Осташкова ещё нет. Тот мужичок, рыбак Евстафий, по имени которого и названо селение, ещё не родился. А вот остров, с которого он убежит, спасаясь от новгородцев, сжёгших его родной Кличен, уже есть. Есть и другой остров, на котором до войны будет центр советской бактериологической медицины. Ну, Ящурный институт и прочее. А после — ракетный филиал с пленными немцами. С огромными многоэтажными подземельями, вырубленными в гранитном теле острова.
Стоит уже, наверное, Игнач-крест — указатель дороги к Новгороду на северном водоразделе. Место, до которого дойдут тумены Бату-хана. Летопись говорит, что впереди монгол бежала Новоторжская дружина, указывая врагам дорогу. Где-то здесь и бежала.
Виноват — побежит. Выводя вражье войско к Селигеру, на льду которого монголы, поняв, что отсюда нужно выбираться назад и быстро, уничтожат огромный русский полон, набранный в Залесье. Завалят порубленными телами русских людей и навозом монгольских коней вёрсты озёрного льда.
Селигер. Здесь говорят — «Серигерский путь». На порожистой Мсте идти вверх лодками — тяжело, по сравнению со спокойным течением речек возле Селигера.
Но «мы пойдём другим путём». Пожалуй, самым тяжёлым. Не на юг или запад, а прямо на восток. К Мологе.
Паранойя. Проще — страх. Хочу оказаться как можно дальше от Лук, от возможного источника сыска.
Тихое Лето кривится, скалит зубы, шипит, но… Надо уносить задницы. Даже рискуя конями. И мы, чуть отъехав от Опечки, сворачиваем в приток, почти в обратном направлении, потом снова сворачиваем, потом… Удомля.
Не надо по слогам: «УДО! Мля!». Нет здесь «условно-досрочного». Просто ещё одно угро-финское название.
Гряда холмов, цепочка озёр, речки… Очередная — Волчина.
Название соответствует действительности. Улепётываем от волчьей стаи во весь опор.
Я приподнимаюсь в санях, кричу отстающему Сухану:
— Коня! Коня отвяжи!
Тихое Лето резко разворачивается на облучке, в ярости замахивается на меня кнутом… и отворачивается. Неотрывно смотрит вперёд, только вперёд, орёт, гонит тройку. Ничего не поделаешь.
За второй тройкой бежит на привязи наш последний «заводной» конь. Увы — уже не «заводится». Одышка у него прорезалась — свистит на каждом вдохе как паровоз. Простыл, наверное. А может — бронхиальная астма от продолжительного скармливания затхлых и заплесневелых кормов. Корм в дороге… не в княжеской конюшне.
Конь начал задыхаться, тянуть в упряжке не может. А теперь уже и просто бежать не успевает. Дыхания не хватает. Были бы на месте — привели бы в порядок, подлечили. Тут… кто не бежит — тот отстаёт. Тащить беднягу тройкой на привязи… Многовато будет — тройки нас самих не факт что вывезут.
Балласт. Скинуть.
Сухан разворачивается, рубит топором узел уздечки бедолаги на спинке саней. Убирает топор и снова взмахивает кнутом над спинами притомившейся, сбавившей ход тройки.
Освобождённый от привязи конь ржёт вдогонку, молотит всеми четырьмя, пытаясь не отстать.
Свобода — это хорошо. Для тех, у кого достаточно сил бежать. Бежать быстро даже без свиста кнута над спинами. Кого гонит вперёд свой собственный, свободный, страх.
Его — гонит. Увы, недолго — страх есть, а дыхания нет. Он ещё бредёт следом неровным шагом, когда накатывает стая.
Всё. Пока не доедят — за нами не пойдут. А мы выскакиваем на Мологу и — снова не туда, куда надо — гоним на север. Прямо на восток не пройти — Овинищенская возвышенность. Овинов на ней не видать, а вот непроходимые леса — стоят.
Молога — места знакомые. Я тут как-то тоже пару трупчиков сварганил. С нурманом на «божьем поле» бился. Ежели тут походить-потолкаться — вспомнят… Этого — не надо.
В Мологе нас не имали. Ночью пришли — в ту же ночь ушли. Рассвет встречали уже у суздальского поста.
Юрисдикция, факен её шит, переменилась! Это — главное.
Коням — корм и отдых, нам — отдых и баню.
Выдохнули.
И Тихое Лето запил. Не загулял, а именно в драбан со сварой. Напивается молча, в одиночку, без разговоров или, там песен с плясками. И молча звереет. Подойдёт к балясине на крыльце и начинает её трясти, рвать. Молча. Будто пытается голыми руками бревняку разломать. С ненавистью. Со злобой невыразимой. Не кричит, не матерится. Только зубами скрипит.
Я как-то сдуру подошёл. Ну, типа, посочувствовать, поинтересоваться. Может — помочь чем… Он нож вытащил и на меня. Потом остановился и ножик в ту балясину по рукоять.
— Кони! Такие! Из-за тебя! Да ты против них! Дерьмо плешивое!
Сел у балясины и заплакал.
Коллеги, вам уже объяснили, что вы, со всей своей тряхомудрией прогрессорства и извивизмом попадизма — просто… жидкие отходы жизнедеятельности домашних животных? По сравнению с самими этими животными. Да и как можно сравнивать?! Конь — это сила, красота, мощь, польза, скорость… жизнь! А попандопуло? — Одни убытки.
Глава 52
8
«Выдохнули». А некоторые — снова «вдохнули». Опасные для меня Смоленские и Новгородские земли остались позади. Но теперь и в Суздальских землях пребывать… тревожно.
Я провалил задание князя Андрея.
За неисполнение поручений Боголюбский взыскивает. Жёстко. Даже и смертно. Причём у меня нет «неубиваемых» оправданий.
— Опознали? Квартирьер Великого Князя? К тебе — с любовью да лаской? Так это ж здорово! Он в самое нужное место и привёл бы! По попке гладил, за ягодичку хватал? Так это ж — прекрасно! Свой-то интерес — самый крепкий! Поиграл бы с ним. Коли он сам налезть тщится. Потерпел бы. Или тебе твоя задница дороже светлого князя приказа? Заботы его государевой?! Сколько там, в летописи, новгородцы в Заволочье, побитых суздальцев считают? Тыщу и ещё триста? Твой задок дороже тех жизней?! Ты недотрогу изобразил, пофыркал, поломался. А нам мужей добрых — сотнями в сыру землю закапывать? Их вдовам и сиротам — ты слёзы утирать будешь?
