Внук Донского - Раин Максимилиан (книга регистрации txt) 📗
За деревней не утерпел и остановил колонну. Захотелось поболтать со своей новой репродукцией. Договорились с Акимом, что дружина доберётся до Глазуново, дождётся меня там, отъестся, отбанится и заодно проведёт разведку обстановки у Чухломы, до которой осталось добираться совсем ничего. Я, взяв Кошака с собой, возвратился на постоялый двор.
В зале насыщалось наваристой похлёбкой и духовитой кабанятиной несколько проезжих разной сословной принадлежности, судя по одеяниям и осанкам. Копии моей уже не было. Корчемник подошёл к нашему столику и со странным смешком выразился:
— Яко борзо ты, Макашко, Паранку отъятил и во трезвие взошед.
Значит, всё-таки Макашка? Тогда чего он здесь околачивается? Вопросов появилось ещё больше. Узнал его номер, прошёл туда и нашёл абсолютно пьяного и голого рыжика, лежащего ничком на кровати. Мда, разговора с ним явно не получится, и никакой Парани поблизости не ощущалось. Однако, спина у парня иссечена была также неслабо. Ещё одна удивительная деталь совпадения. Тварь Единец поработал однозначно. Чтобы его черти на том свете в микроволновке жарили. Вернулись обратно в трапезную с намерением дождаться там Макара, и подкрепиться бы тоже не мешало. Только с Кошаком обнажили клыки, чтобы впиться в кабаньи бока, как кто-то нас окликнул. Двое хмурых, крепкого вида мужиков, одетых добротно, подзывали нас жестами.
— Пешити требно, — безапелляционно распорядился один из них.
Я немного растерялся. Доказывать, что я — не Макашка, неизвестно чем могло обернуться.
— Кой сей отрок есть? — строго спросил другой.
— Дружок мой лучший, Селиван, — проблеял в ответ.
— Комонь един, но двоих вас полеще, — кивнул мужик своим мыслям.
Во дворе прислужник подвёл трёх лошадей. Я с Кошаком взобрались на рыжую кобылку и потрусили вслед за мужиками в лес. Я уже не сомневался, что попал к лесным разбойникам. Ехали шагом, километра с два, по едва заметной тропе.
Лагерь разбойников представлял собой глухую деревеньку, состоящую из беспорядочно разбросанных землянок, прячущихся среди холмов и деревьев. Поражало, что ни у одного жилья не было видать даже намёка на хозяйственные постройки, только общая конюшня, кузня, да столовая под навесами, и собаки вокруг лениво прогуливались. Будто на турбазу попал.
Стал слезать с коня и чуть с него не упал. Ко мне спешил воскресший Фока. Или это тоже какой-нибудь клон его, всего лишь? Подскочил ко мне и радостно обнял с расспросами:
— Макарко, потешил сею удольку? А пошто в ины порты нарядился?
Не дожидаясь ответа, обернулся к сопровождающим:
— Сказывай погляд, Хлюст.
— На Чухлому прошед дружина болярина Кикина, мужей в три десятка. В Бушневе не остояшася…, — начал докладывать мой спутник.
Забавно звучала в его устах слово "чухлома" с ударением на первую гласную.
— Кикин Алфей усоп бездетен. Эх, дублий воевода был. Истинно его возок? — недовольно перебил его главарь.
— Роги овновы на дверце, — подтвердил разведчик.
Надо же, а я считал этот странный герб изображением чего-то мусульманского.
— В возке иный ежед, — высказался после раздумья Фока, — Иже корчемник рече?
— Угрим людёв спрошае сторожко. Не ведают оне, егда Деригуз дорогой сей поежде, ватаман.
— Добро, — отпустил мужиков Фока и кивнул на Кошака, — А сей унот кой есть?
— Друже макашков. Срешася в харчевне, — пояснил Хлюст.
Фока уставился на Кошака и вдруг воскликнул:
— Селиванко, и ты зде! Ведомо ми, иже помер тей господин, друже мой. Зрю, не обелил он тя, очепье лещишь?
— Сбежал он, а ошейник снять не успел, — вклинился я в опасные расспросы.
— Добро, огольцы, пешьте в кузню, оттоле в мовню, — распорядился главарь, — Я последи подшед.
— А кто такой Деригуз? — неосторожно поинтересовался.
— Тартыжи мнее, Макаша. Боярин се мразны Морозов есть, — ухмыльнулся Фока, — Плаче по ём топор мой.
Кузнец недолго возился с рабским ошейником Селивана. Вскоре он был выброшен с моей тамгой вместе в кучу мусора. Потопали затем искать баню. Деревянный сруб возле ручья был здесь, наверное, единственной наземной постройкой. Из щелей и приоткрытой двери валил пар, запах пота и густые мужские голоса. Возле дверей валялась всякая одежда, обувка и нехитрое разбойничье вооружение. Как-то не вдохновляло лезть в этот душистый натюрморт. Заробевший Кошак тоже не торопился раздеваться. С другой стороны, какая-никакая баня всё же нужна человеку. Не хотелось в ближайшее время начать издавать неэстетичные запахи.
Вздохнув, мы с Кошаком обнажили свои тощие телеса и забрели внутрь. Маленькие оконца, затянутые животной плёнкой, едва пропускали свет. Поначалу ничего нельзя было разглядеть. Когда глаза понемногу привыкли к темноте, проявились голые бородачи, моющиеся сидя на лавках и стоя. Они натирали себя чем-то тряпками и омывались потом водой из кадок. Периодически кто-то из них исчезал в устье большой печи.
Моющую смесь в посудине по запаху хозяйственного мыла определил как щёлок. Потянулся к ней, чтобы приступить к помывке, но рядом сидящий мужик посоветовал сначала пропотеть в печи. Кошак уже туда улез, меня не дождавшись. Оказалось, что мест там больше не имелось. Пришлось дожидаться, когда из горячей полости кто-нибудь выползет.
Сунулся в дышащее жаром отверстие. В печи было темно — глаз выколи и жарко невыносимо. Ориентировался на ощупь и весёлую ругань сидящих на корточках и парящихся мужиков. Слышалось тяжёлое дыханье и шлёпанье веников по телу. Жар исходил от каменных стенок и потолка, а под ногами располагался деревянный настил.
Нагревшись до точки закипания, решил выбираться из импровизированной преисподней. В помывочной поискал глазами Кошака, он раньше должен был выбраться. В дальнем углу происходила какая-то возня. Просунулся туда и почувствовал, что меня кто-то вздумал ощупывать. Оглянулся и увидел маслянисто-лыбящуюся бородатую рожу. Мужик сильно пнул меня под зад, и я оказался возле лежащего на лавке Кошака, удерживаемого и насилуемого сразу несколькими бородачами.
В бешенстве заорал истошно и, схватив первый попавшийся под руку предмет, кажется деревянный ковш, принялся колошматить им всех вокруг себя. Прилетало ответно по разным местам, очень сильно и больно, пока окончательно не потерял сознание. Очнулся от потока обрушившейся на меня ледяной воды.
— В буесть взошед Макашко. Пся бешена кусила его, поди, — послышался виноватый голос.
— Балия семо зовите поскору, — громыхнул голос Фоки.
Я еле разлепил веки. Всё лицо было в крови. Подвигал конечностями. Болели, но нормально слушались. Без переломов обошлось, кажется.
— Зри-тко, шелохается, — обрадованно воскликнул кто-то.
Меня осторожно обмыли и вынесли из бани на травку. Лекарь общупал всего, дал чего-то глотнуть и рекомендовал отнести в хату отлежаться. Оказалось, что Макашка квартировал в землянке атамана. Адьютантом что ли при нём прислуживал?
Долго отлёживаться в землянке побоялся. Фока может разговорить Кошака и случайно что-нибудь нежелательное узнать. И вообще, пора рвать отсюда когти. Погостили, побанились и будет. Выполз наружу. Кошак разгуливал неподалёку, беседуя с молодым рослым бородачом. Увидев меня, подошёл и спросил:
— Яко ты, господине, чуешь ся по здраву?
— Не называй меня господином, Кошак. А состояние моё — средней степени хреновости.
— Пошто, Димитрие, боронитися в мовне зачал?
— Спасал я тебя, как и ты меня когда-то от стражников Единца. Мы же друзья, — не скрыл удивления я.
— Не нать мя спасати бесте. Нешто содеется с ми, с холопом, — как-то странно выразился он.
— Я же обещал тебе по возвращении из похода вытребовать у поместных дьяков грамоту обельную…, — принялся оправдываться, но вдруг стало как-то пасмурно на душе.
Возможно, я сам для себя выдумал нового Кошака, наделив Селивана всеми его чертами характера, а он, быть может, с гнильцой в душе. Бывает так, что воспитанный в холопстве человек иногда не может изжить из себя мораль раба и воспринимает некоторые нормы извращённо.
