Последнее звено - Каплан Виталий Маркович (книги онлайн TXT) 📗
– Утро доброе, – отозвался я. Смысла притворяться спящим уже не было. – А почему самоубийца?
– А как иначе назвать чудака, который выбрался на рыбачьей лодчонке в открытое море без паруса, без компаса, без пресной воды, наконец? К тому же еще и в шторм. Да ты, братец, затейник! Уж куда проще просто прыгнуть за борт, ну, для надежности еще и камешек потяжелее на шею нацепить.
Я молчал. Надо было, конечно, что-то отвечать, но мысли все разбежались, как тараканы, когда ночью пробираешься на кухню попить водички и включаешь свет.
– Тебя звать-то как, мореплаватель? – продолжал незнакомец допрос.
– Андреем, – ответил я. На миг мелькнула мысль прикрыться чужим именем, но я ее отбросил. Зачем? К чужому имени надо привыкнуть, чтобы откликаться на него мгновенно. А мое – не из самых редких. Чего я боюсь? Что мой собеседник обрадуется: «А, так это тот самый Андрей, что пришил бедного боярина Лыбина?» Чепуха. Даже не просто чепуха – паранойя.
– А меня звать Кассианом Олеговичем, – представился он. – Я капитан этой шхуны – «Ловчей». И мне очень интересно, кого же мои люди вчера выловили в тридцати верстах от ближайшего берега?
Кто я? Лучший в мире эксперт по капитанским голосам.
– Ну… – во рту сделалось кисло… – Видите ли, Кассиан Олегович, я живу в Александрополе… осенью собираюсь поступать в панэписту… А в Корсунь на лето, отдохнуть и подготовиться к вступительным испытаниям… К бабушке… Ну, то есть это не родная бабушка, а так… она моего отца в детстве нянчила… А лодка эта ее мужа покойного, деда Гоши, он рыбаком был… Ну, короче, я решил немного покататься… взял у бабушки в сарае весла, а парус она куда-то задевала. Но я не собирался далеко от берега отплывать. Так, прогуляться по морю… С утра же вчера отличная погода была, солнышко… Ну, чтоб время зря не терять, и книжки взял, почитать, когда грести устану… надо и заниматься, я же понимаю… Ну, короче, вот… зачитался… знали бы вы, какая у эллинов история занятная… и как-то незаметно для себя уснул. Я, наверное, долго проспал, ну и погода за это время испортилась, меня от берега, как видите, далеко отнесло… волны же такие здоровенные были. Я, конечно, понимаю, что все глупо вышло…
– Да уж, не по уму, – согласился капитан. – Тебе лет-то сколько?
– Двадцать, – уныло признался я.
– А поступил ты прямо как на десять, – в мягком его голосе добавилось язвительности. Пожалуй, у такого тоже зачет на халяву не получишь. – Соответственно, и поступить с тобой следовало бы как с мальчишкой сопливым.
Какие-то нехорошие у него намеки… Кто же он – пират? Торговец? Приказной?
– А вы вообще-то кто? – решил я сменить тему. – Вы в какой порт идете? Случайно не в Корсунь? А то ведь мне домой надо… Вы не думайте, в Корсуни я с вами расплачусь за проезд…
– Однако деловой юноша, – капитан закатил глаза, изображая, видимо, потрясение. – Но должен тебя огорчить, я иду совсем в другую сторону и, разумеется, не стану менять курс из-за какого-то несознательного юнца, пускай даже и с деньгами. У меня, дорогой мой, совершенно иные цели. Поэтому, хочешь ты этого или не хочешь, а придется проехаться с нами. Ну а как прибудем на место, посмотрим, что с тобой дальше делать.
– А где моя одежда? – Ну что мне еще оставалось спросить? Не спорить же и не требовать. Ежику понятно, что спешит человек, везет груз, не сдаст к сроку – попадет на деньги. Кто я ему – любимый племянник, чтобы все планы менять?
– А зачем она сейчас тебе? – удивился Кассиан Олегович. – Ты ведь до конца плавания из каюты не выйдешь. А поскольку от такого искателя приключений можно любого фокуса ждать, то лучше уж так. Ограничит охоту выбраться наружу. Питание у тебя будет вполне сносное, удобства вон, – со смешком кивнул он на ведро, – а чтобы тебе не было слишком скучно… Саша! – голос его внезапно окреп.
Дверь каюты уехала в сторону, и, чуть пригнувшись, вошел здоровенный амбал примерно моего возраста, но шире в плечах раза в полтора. В руках у него была моя дорожная сумка.
– Чтобы ты не скучал, – продолжил капитан, – вот тебе твои учебники. Занимайся… Ты же за этим и в море поплыл? Ну так здесь у тебя будут идеальные условия для подготовки. Если надо, могу выдать и письменные принадлежности. Ты же, надеюсь, мальчик понятливый и не станешь колоть Сашу пером в горло? Да, по глазам вижу – ты догадался правильно, Саша будет носить тебе еду, выносить ведро и, – он хмыкнул, – следить за твоей безопасностью. Так вот, не надо ломать об него перо. Правильно говорю, Саша?
– Ну да, Кассиан Олегович, – расплылся амбал, – перья – они ж лебединые, дорогие, по два гроша штука. А горло, – он выразительно хлопнул себя по яблочку двумя пальцами, – оно ж твердое.
– Расслабься, Санек, – вставил я свое последнее слово, – не буду я тебя пером тыкать, я ж не извращенец. Чувствуй себя в полной безопасности.
Хуже было, наверное, только зимой, когда нас, осужденных оторв-душегубов, везли продаваться в Степь. Там я больше всего страдал от скуки, здесь – от неизвестности. Там душу грела веселая перспектива стать рабом какого-нибудь удалого батыра или отправиться еще дальше, вплоть до Индии или Китая. Здесь – мучила память о том, как бездарно провалил я свой шанс на возвращение. Тогда, в продуваемой всеми ветрами кибитке, мне в общем-то было по барабану – что тянуть холопье ярмо в княжестве, что оказаться на Востоке… Не светилось тогда ни малейшей надежды. Не то что сейчас, когда где-то позади остался спасительный остров…
Кормили прилично, тут у меня претензий не было. Но выйти за дверь – это уже извини-подвинься. Ладно, на крайняк я могу и наплевать на приличия, в конце концов, вряд ли на судне имеются женщины.
Зато имелся квадратный Саша – всякий раз, когда меня захлестывало бешенство и я начинал долбиться в дверь, появлялся мой стюард-охранник и скептически произносил:
– Ну?
– Баранки гну, – по-русски отвечал ему я. – Когда приплывем-то?
– Шхуна – она не плавает, – улыбаясь, сообщал Саша. – Шхуна – она ходит.
– Ну ладно, придем когда?
– А когда надо?
– Ну… Хотелось бы поскорее.
– Поскорее и придем.
– А когда поскорее? Сколько еще дней плыть… в смысле, идти?
– Мало, – отвечал Саша.
– Ну, на пальцах покажи!
– Пальцы показывать неприлично, – невозмутимо отвечал Саша.
Непрошибаемая тупость.
В иллюминатор можно было и не смотреть. Стекло пропускало свет, но было столь толстым и мутным, что никаких деталей не разглядишь. Впрочем, какие в открытом море детали…
Однажды, когда Саша совсем уж довел меня своим идиотизмом, я отважился на прямой конфликт. В конце концов, меня же учили рукопашному бою – и Корсава, и Костя. Да, в общей сложности три месяца… это, разумеется, не срок… но и дебил Саша отнюдь не выглядел мастером боевых искусств. А габариты в поединке – не главное.
Это я так думал. На деле все кончилось тем, что Саша легко ухватил лопатообразной ладонью мой кулак, дернул на себя, чуть повернувшись и выставив колено, – и я как-то вдруг оказался на полу, упираясь подбородком в доски. Затем крепкие руки подняли меня в воздух и опустили на койку.
– Не надо, – послышалось флегматичное. – Коли не умеешь, то и не надо. Ты лучше это… книжки читай.
Книжки я, разумеется, читал – иначе совсем бы взвыл от скуки. Местами попадались и довольно интересные страницы, особенно в эллинской истории. За пять дней я эту толстенную опупею прочитал от корки и до корки. Занятная складывалась картина. Здесь, в этом мире, раз за разом случалось то, что у нас не имело никаких шансов.
Главное, что меня поражало, – год за годом, век за веком уменьшался размах свирепостей и кровавостей. Большие войны, в которых гибнут десятки, много если сотни человек. Законы, которые сперва ограничивают жестокость смертной казни, заменяя всякие там костры и колья чашей быстродействующего яда, а потом все реже применяется и сама казнь, пока в 1367 году верховный базилей Леонид не устраняет ее вовсе, заменяя пожизненной темницей. Все реже и реже применялись пытки – благодаря ученым, открывшим, что сильные физические страдания пытуемых недопустимо раскачивают государственную линию, вызывая в ней резонанс каких-то тонких колебаний. Судьи все реже приговаривали к телесным наказаниям и все чаще – к штрафу и переводу в низшее сословие. Рабство никто и не думал отменять – но за убийство раба господину грозило самому сделаться рабом, а за серьезное увечье у него изымалось все имущество – и одушевленное, и нет. Разумеется, делалось это не ради абстрактного гуманизма или «общечеловеческих ценностей», а из чисто прагматических соображений. Так выпрямляли некогда извилистую линию греческого народа.
