Жизнь взаймы - Кононюк Василий Владимирович (полная версия книги .txt) 📗
– Ага, по правде. По правде меня похвалить надо, а не десять нагаек всыпать.
– Так это кто как ее понимает, правду… по мне, так и двадцать нагаек тебе мало, а атаман всего десять назначил.
– За что?
– За то, что ты молодой, дурной петух! Не понимаешь, что это чудо! Рассказали бы мне такое – ни в жизни бы не поверил! Двадцать шмаркачей лежало, мимо них татарская сотня ехала – и ни у одного рука не дрогнула раньше, чем надо, стрелу пустить, никто не обгадился и не убежал. А подумай головой своей пустой, что было бы, если бы хоть один смалодушничал! Кровью бы все умылись – и не сносить тебе головы! Мал ты еще о правде толковать. Не дорос. Готовься, буду батьку просить, чтобы мне доверил тебе нагаек отсыпать!
Недовольный Иван вернулся к казакам, оставив меня вытряхивать убитого татарина из доспеха и вытаскивать болт к моей пушке. Воистину, язык мой – враг мой…
Мое старое «я» с садистским (или мазохистским?) удовольствием восприняло факт моей очередной публичной порки. А мое новое «я», снабженное мощным логическим аппаратом, раздумывало над тем, каковы шансы нелетального исхода после десяти нагаек Ивана, и не просить ли товарищество проявить гуманность и просто отрубить мне голову…
Глава 11
Преступление и наказание
Возвращались мы с добычей через Змеиную балку. Обходной путь на конях был долог и труден – проще оказалось прорубить и расчистить узенькую тропинку возле поваленных казаками деревьев. Далеко не уехали. Солнце склонилось глубоко на запад, засветло до села было не добраться, да и соседям, казакам Непыйводы, было в другую сторону. Пока добычу паковали, трупы прикопали, время ушло. Будь дело подальше от дома – никто бы трупами врагов не заморачивался. Оставили бы в поле, на потеху волкам и воронью. Но возле дома приучать хищников к человечине категорически запрещалось. А прикопать труп с помощью ножей, сабель и щитов – занятие интересное, но долгое.
Расположились на ближайшей большой поляне: пекли мясо, варили кашу, громко обсуждали мою провину и ожидали гонцов с медом и брагой, которых послали в село сообщить о победе и затариться по этому поводу горячительными напитками. Моя позиция была твердой: я остался за старшего и все наказы Сулима выполнил дословно. Не отступил от сказанного им ни на одну букву. Поэтому никакой вины самоуправства на мне нет. Меня дружно поддерживала моя команда, но старшие казаки склонялись к точке зрения атамана. Мол, хорошо то, что хорошо кончается, но наперед батьки в пекло они никому лезть не позволят. И вообще, Богдан, ты… как много нового и интересного можно узнать о себе, когда люди не стесняются сказать, что у них на уме. И как сильно разнятся оценки меня любимого у разных людей. О том, насколько далеко они находятся от моей собственной самооценки, лучше вообще не вспоминать.
Невольно придешь к выводу, что даже благородная натура казака, работника ножа, сабли и копья, рыцаря степей и полей, не чужда низменному чувству зависти к более удачливому рыцарю. Ничем другим такое несоответствие оценок и количество недостатков, обнаруженных во мне (о которых не имел до сегодняшнего дня ни малейшего понятия), объяснить не удавалось.
Поскольку гонцов послали сразу же после стычки, ждать их долго не пришлось. Атаман отказывался начинать веселье, пока товарищество не придет к консенсусу по поводу моего наказания. Товарищество решило поддержать вердикт атамана – десять нагаек и лишение доли в добыче. Однако вернувшийся к тому времени Керим, притащивший живого татарина, груженного двойным комплектом одежды и оружия, стал возражать.
– Сулим, ты, как самый старый среди нас, скажи – за что казака можно лишить доли в добыче? – задал он провокационный вопрос.
Сулим коротко напомнил присутствующим то, что они и так знали. Лишить казака доли в добыче можно было лишь за то, что он проявил преступную нерасторопность во время схватки, приведшую к потере товариществом части добычи. С моей точки зрения, в сегодняшнем бою сам Сулим идеально бы подходил под свое объяснение. Если бы не моя инициативная работа, товарищество недополучило бы в силу его нерасторопности значительную часть добычи. Но присущая мне скромность не дала вынести эту мысль на обсуждение.
Поскольку моя провина никоим образом к нерасторопности причислена быть не могла, товарищество, почесав затылки, практически единогласно решило ограничиться нагайками. Но обсуждение вопроса с добычей подкинуло еще одну идею, и мне пришлось вновь просить слова:
– Шановное товарищество, не о десяти нагайках хочу вам сказать. Мне Керим каждый божий день по пятнадцать палок отвешивает при всем честном народе. Так что у меня на плечах уже мозоли в палец толщиной. О правде речь вести хочу. Ты, батьку, Сулиму наказ давал деревья завалить, татарам выход на тропу перекрыть, в лес их загнать. Не смог Сулим того исполнить: не полезли татары в балку, пришлось ему самому кумекать, как дальше быть. Также и мне – Сулим велел тихо сидеть, не вылезать, его наказа дожидаться, а сам пошел смотреть, как татары будут в балку въезжать. Боялся, чтобы молодые хлопцы их не спугнули ненароком. А как понял я, что татары назад повернут, так пришлось мне самому кумекать, как дальше быть. Тут многие говорили, подумал ли я, что бы было, если бы татары нас заметили раньше времени. А я спрошу вас, казаки. Сулим с казаками втроем на задних пятерых татар напали. А что бы было, если бы не ударили мои хлопцы татарам в спину, троих свалили, четвертого подранили? Кто мне скажет? А если, не приведи боже, кто-то из казаков свою смерть там бы встретил? Как бы мы вам в глаза смотрели? Сулимовым наказом отговаривались? А если бы я татарина не упокоил, который Давиду ногу посек, вы знаете, куда бы полетела его следующая стрела? Как бы мы тебе, батьку, в глаза смотрели, когда бы ты нас спросил, почему вы, хлопцы, в овраге сидели, когда моего сына татары стрелами секли? На Сулима бы кивали? Нет, братцы. Взяли вы моих хлопцев в поход – так смотрите на них как на товарищей своих, а не как на шмаркачей, которых от татар прятать надо, чтобы, не дай боже, не случилось чего. Вот такая моя правда, казаки. Свою правду я на ваги положил. Теперь вы свою кладите и скажите, чья переважит.
Все примолкли, потому что задет был чувствительный нерв. Принцип «Сам пропадай, но товарища выручай» был для казаков свят. Нарушившего его ждала неминуемая казнь. Моя аргументация была как удар ниже пояса – подлая, но убийственная. Рассматривать прошедшее событие с точки зрения «Что было бы, если бы…» – с моей точки зрения, запрещенный прием, но поскольку ко мне его применили, мне ничего не оставалось, как ответить тем же. Некоторым это очень не понравилось.
– Ты, Богдан, не каркай и беду не накликай! Только за это тебе нагаек дать надо! – Иван, видно, сегодня ни в кого не попал – их там было полсотни казаков на десять татар, – только этим могу объяснить его горячее желание мне всыпать.
Я промолчал. Аргумент был откровенно слабым, а слабый аргумент лучше просто игнорировать. После него в круг вышел Керим.
– Я, казаки, говорить не мастак. Только на Богдановой стороне правда. Чего вы его карканьем попрекаете? Не вы ли перед этим каркали, что бы было, если бы татары хлопцев заметили да всех порубили? Даром ты, Сулим, эту бучу затеял. Богдан доброе дело сделал. А что вместо тебя наказы давал – так ты сам виноват. Нужно было с хлопцами оставаться, а не в дозор идти. Ты, батька, нам показать решил, что для тебя разницы нет, будь то сын твой, или, к примеру, зять будущий, все перед товариществом равны, – так мы то и так знаем. Но не нужно своего карать за то, за что чужого бы похвалил. А вас, казаки, так спрошу. Пусть выйдет сюда в круг тот, кто на месте Богдана в овраге остался бы сидеть и не попробовал татарам хвоста прищемить. Выйдет и скажет нам, что бы он учудил. А мы послушаем.
Мастак не мастак, а речь толкнул убедительную. Видно, хочет оставить за собой монопольное право на избиение моего драгоценного тела. После него взял слово Сулим:
