Боги слепнут - Алферова Марианна Владимировна (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно TXT) 📗

– Нет, наш философ будет вовсе не похож на Сократа! – возмутилась Береника. – Сократ смешон, уродлив, лишен величия. За неказистой внешностью люди не видят мудрости. А многим, очень многим нужна внешность. А этот будет величав. То есть мы не будем описывать, как он выглядит. Но по всему должно быть ясно, что величав. И молод. И обращаться станет не к разуму, а к чувству.

– Вот еще положение, которое мне несомненно нравится… «Чего не желаешь себе, не желай и другим; тебе не нравится быть рабом – не обращай других в рабство» [80]. – Кажется, я начал усваивать манеру Береники. Мне стал импонировать наш герой – безвестный философ, выдававший себя за бога… или бывший богом. Когда творишь, вымысел и явь сливаются. Это не вера – это просто переход в иной мир. В то самое небесное царство, в которое творец приглашает за собой остальных. Я был как будто пьян, хотя выпил не так уж много фалерна. – Или вот это: «Я буду жить в убеждении, что родился для других» [81].

– Кстати почему бы нам не сделать героя из Сенеки? – спросил Серторий.

– Не получится. Проделки старого плута все знают. И про его огромное богатство, и про сделки с совестью. Хотя он и писал: «Только тот достоин бога, кто презрел богатства» [82]. А ведь сам советовал, чтобы дело не расходилось с убеждениями. Нет, Сенека не подойдет. А про нашего философа ничего не известно. И это хорошо. Его можно сделать каким угодно. Возможно, он в жизни был фанатиком, требовал от учеников отречься от родителей и следовать за ним, подчинял своей воле, морил голодом, деля одну лепешку на двадцать человек и внушая, что все насытились этими крохами, вдалбливал свои поучения день за днем. Но спустя сто лет все позабылось. Мы создадим его заново. Его безвестность – эта глина, из которой мы вылепим чудо. – Мне вдруг сделалось не по себе. То, что начиналось забавою, обрело странный и даже мрачный смысл. Однако отказаться я не мог – меня будто кто толкал в спину.

… Далее явно не хватало изрядного куска. Кумий посмотрел, нет ли записей на обороте, но ничего не нашел. На последней странице было лишь несколько строк.

…

– Мы будем писать на греческом? – спросил Серторий.

– Разумеется. Это же язык философов и всех образованных людей. К тому же то, что пишется по-латыни, считается исходящим непосредственно от власти. А все что исходит от власти, то ненавистно.

– «В Риме давно молодежь ненавидит могущество Рима» [83], – процитировал Серторий.

На этом рукопись заканчивалась. Кумий сидел неподвижно. Никогда не читал сочинения этих странных четырех соавторов. Возможно, они укрылись под вымышленными именами. Даже скорее всего. Странно, что труд их исчез. Он просто канул в небытие… или…

Кумия охватила тоска. Ну почему текст, о котором говорили четыре собеседника, не сохранился. Почему все созданное раньше или позже гибнет. И задумываясь над этим, сознаешь, что делать вообще ничего не стоит, что все обречено на гибель, раньше или позже – неважно. Но все равно мы приходим в этот мир и трудимся как муравьи и сражаемся в надежде победить. Но победить невозможно. И переделать все дела – тоже. Смерть настигнет тебя на половине дороги.

«Ты взошел на корабль, совершил плавание, достиг гавани – пора слезать» [84].

Наверняка этим четверым казалось, что их книга перевернет мир. А не осталось ни одного экземпляра. И мир не пожелал переворачиваться.

Кумий перелистывал вновь и вновь листы странной рукописи. Он даже не слышал, что в дверь стучат. Наконец тому, за дверью, стучать надоело, и он толкнул хилую фанерную загородку. Гостем оказалась Арриетта. За ней шел молодой человек в кожаной куртке, отороченной мехом, из-под которой выглядывала шерстяная туника с длинными рукавами.

– Привет, – сказала Арриетта. – Узнала, что ты бедствуешь, решила навестить. Это Гимп, – сказала она, кивая на своего спутника. – Бывший гений Империи.

Она положила на стол сверток с едой, поставила бутыль вина.

– Тебя наверняка редко навещают.

Кумий тоскливо улыбнулся. Почему-то был не рад ее приходу. Даже возможности нормально поесть – тоже не рад. А уж Гимпа он и вовсе не хотел видеть. К гениям Кумий испытывал странную ревность. Подумаешь, бывший гений! Разве это что-то доказывает?

– Я принесла вино с пряностями. У тебя есть чаши? – Арриетта принялась распоряжаться сама, видя, что Кумий сидит, не двигаясь.

– Напьемся? – предложил Гимп. – Уж больно тошно.

– Это точно, – подтвердил Кумий.

Он пил и ел, а тошнотворное чувство не убывало, а росло.

– Хотел придумать анекдот про Бенита, но ничего не получается, – поведал Гимп. – А у тебя?

– Я придумал библион. Это лучше анекдота.

– В последнее время библионы походят на анекдоты, – заметила Арриетта.

– Зачем мы пишем книги? – спросил вдруг Кумий. – Книги тоже смертны. Как та, о которой я узнал сегодня. А мне так хотелось прочесть историю бродячего философа, распятого на кресте.

– О чем ты? – встревожился гений.

– Я прочел рассказ, как была написана книга. А самой книги, увы нет. Такое бывает?

– Дай сюда! – закричал Гимп и вырвал рукопись из рук Кумия.

Перелистнул страницы. «Серторий»… «Береника»… Едва Гимп прочел эти имена, как волосы у него на голове зашевелились. Неужели опять? Неужели напрасно он тысячу лет назад расправился с этими бунтарями?… В ярости он принялся мять и рвать страницы.

– Что ты делаешь? – закричал Кумий и попытался отнять рукопись, но Гимп оттолкнул его, и поэт свалился на пол между ложем и столом. Попытался встать, но так неловко упал, что не мог повернуться, и барахтался на полу, кляня гения.

Арриетту эту возня забавляла, и она рассмеялась. А Гимп уже щелкал зажигалкой.

Беспомощный, Кумий смотрел, как горит рукопись. Гимп тоже смотрел, как пляшут язычки пламени. И лишь только когда от белых страниц остался черный комок, перевел дух.

– Гений этой книги оказался необыкновенно силен. Просто фантастически! Едва явившись, он чуть не убил меня, – пояснил Гимп, и, обессиленный, опустился на ложе. Он как будто и не замечал, что Кумий пытается подняться. – Я должен был его уничтожить. Или он бы уничтожил меня. И Империю вместе со мною.

– Гений книги? – переспросил Кумий, наконец выбираясь из нелепой ловушки. – У книг есть гении? – Сердце его заколотилось в горле – то ли от страха, то ли от восторга.

– Ну да. А разве ты не знаешь, что едва начинаешь писать книгу, как у нее появляется гений. И умирает он либо вместе с рукописью, если книга не издана, либо вместе с последним экземпляром. Память о книге, как память о человеке, не продлевает гению жизнь. Лишь графоманские сочинения не осенены гением.

– Значит и мои книги… – задохнувшись от внезапного открытия, начал было Кумий.

– Нет, – оборвал его Гимп. – Теперь нет. Так было. Совсем недавно. А теперь – нет. Ныне гении больше не рождаются. Они только умирают.

– Что ж это такое! – воскликнул Кумий и почувствовал, что на глаза против воли сами наворачиваются слезы. – Выходит, больше нельзя написать гениальную книгу?

– Выходит, что нельзя.

– Почему?!

– Потому что в мире больше нет гениев. Кроме одного гения Рима.

– Да к чему тогда этот самый гений?! – Кумий плакал уже по-настоящему. – Я написал прекрасную книгу. Самую лучшую! Гениальную! И что же? Она превратится в серенькое ничто только потому, что написана в наше подлое время?! Что ж это такое…

Арриетта не вмешивалась в их спор, лишь подливала в свою чашу вино.

Гимп вдруг вскрикнул и закрыл лицо руками. Арриетта к нему обернулась. И выронила чашу. Та упала и разбилась. Одна из трех уцелевших чаш Кумия. Ну вот, явились! Одна бьет посуду, другой жжет чужие сочинения.