Даймон - Валентинов Андрей (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
Дорожка 10. "Разлука". Исполняет Олег Митяев. (1`39).
Странное дело! Исполнений знаменитой песни очень мало. Более того, имеющиеся, мягко говоря, далеки от оригинала. Это еще из лучших. «Все пташки, да кынарейки так жалобно поют…». Если бы под шарманку, да тонким девичьим голосом!.
Суббота, 23 августа 1851AD. Восход солнца – 7.14, заход – 17.34. Луна –IVфаза, возраст в полдень – 25, 5 дня.
Обычно я не обращаю внимания на календарь, пропуская даже воскресенья (увы!). Сегодня, однако, вспомнилось: 23 августа, день Святого Варфоломея (!). Уж не знаю отчего.
Мы на марше. Тепло, яркий свет, привычная пыль на зубах.
Прелесть начавшейся весны почуяли не только мы, путешественники по земле миомбо. Иные, коренные ее обитатели также вдохновились теплом и ярким солнцем, дав нам сие почувствовать почти сразу же после восхода. Мухи цеце, не рои – целые тучи – раз за разом атаковали нашу колонну. Хитрости были оставлены, цеце нападали с громким писком, ничуть не смущаясь нашего отпора и гибели своих товарок. Поистине эпическая борьба завершилась, как и следовало ожидать, нашим полным поражением. Все искусаны, все отчаянно чешутся, раздирая поврежденную кожу в кровь. Особо пострадали наши бедные животные. За покрытого густой шерстью Чипри я не особо опасался, но безответный трудяга Куджур мог заболеть всерьез. К счастью сего не случилось, может быть благодаря маленькой Викири. Девочка, невзирая на укусы, отчаянно отмахивалась куском ткани, не подпуская мух к ослику. Вначале думалось, что ее забота подобна ловле ветра в пустыне, однако же, результат налицо: Куджур здоров и бодр. Его взгляд, устремленный на спасительницу, исполнен искренней благодарности. Между тем, три осла в отряде серьезно заболели и уже не способны нести поклажу.
Чипри тоже внес свой вклад – грозно щелкал зубами, уничтожая наиболее неосторожных и наглых разбойниц.
Мбомо философски замечает, что весна только начинается. На его щеке краснеет свежая царапина.
Несмотря на утреннюю напасть, колонна движется достаточно быстро, отставших нет. Но прежде чем коснуться вопроса организации войска, следует, ради соблюдения хронологии, рассказать о вчерашней встрече с леди Ньямоаной. Я был приглашен в ее шатер после заката. Мы были вдвоем, горел лишь небольшой светильник, однако же беседа наша была далека от вечерней идиллии. Леди очень серьезно относится к своим обязанностям. Понимая, что теперь я ее спутник и в какой-то мере подчиненный, она ясно и четко изложила мне состояние дел в ее державе и цели будущей войны. Слушая ее, я поражался: двадцатилетняя женщина из миомбо, дикарка по европейским понятиям, рассуждала с мудростью опытного державного мужа. Ее красота и ставшая уже привычной нагота, оттененная неярким блеском украшений, лишь подчеркивали этот контраст.
Итак, Талачеу начинает войну по двум причинам. В последние месяцы племена на севере предпринимали неоднократные грабительские набеги на владения рундо Калимботы. Попытки договориться ни к чему не привели, ибо разбойники имеют сильного союзника (sic!), поставляющего им оружие, включая и огнестрельное.
Нечего и говорить, насколько внимательно я слушал. Увы, леди Ньямоана не стала уточнять. Ясно, что оный "союзник" могущественен и обладает немалой хозяйственной и технической оснащенностью. Переспрашивать я не решился.
Иная причина войны столь же понятна. Калимбота рассчитывает сплотить свои рыхлые владения в сильную державу, поживившись заодно немалой добычей.
Третья причина: интересы таких, как мистер Зубейр Рахама, названа не была, но она так же ясна.
Между тем, леди коснулась предмета, мне пока неведомого, рассказав о себе. Она – четвертая жена рундо, причем выдана была за него в десятилетнем возрасте. У нее двое детей, еще один скончался во младенчестве. Видит их она редко: дочь и сын воспитываются во "дворце" мужа его родственниками.
Показалось мне или нет, но о своих чадах леди Ньямоана высказалась с полным равнодушием. Словно догадавшись о моих мыслях, она походя заметила, что еще молода и успеет завести столько детей, сколько пожелает (!!!).
Заботит ее другое. За годы ее замужества две старшие жены скончались, умерли и их сыновья. Зато жива и здравствует третья жена, леди Абока, ныне ставшая главной. У нее три сына и четыре дочери. Именно из числа этих сыновей рундо назначит наследника. Судьба леди Ньямоаны в случае смерти мужа вполне очевидна: она и ее дети будут убиты.
Сообщила она об этом с ледяным спокойствием. Лишь левая ладонь, лежавшая поверх колена, слегка дрогнула.
Сообразив, что все это рассказано не просто так, я хотел было призвать ее к твердости, уговорить не отчаиваться, не падать духом и проч. Но внезапно показалось, что мне на ухо шепчет… Нет, Даймон был в отлучке, но мне и вправду почудилось…
С невозмутимостью, удивившей меня самого, я заметил, что Абока, ее сыновья и родичи, конечно же, готовятся к будущей схватке. Учитывая их возможности, победа главной жены практически предопределена. Единственный шанс – выигрыш во времени. Абока не спешит, ожидая смерти мужа. Неожиданное развитие событий может стать для нее роковым.
Еще не осознав до конца, что говорю, я добавил: в следующий раз рундо может не доверить леди Ньямоане такое большое войско. Если вообще, этот "следующий раз" случится.
Я умолк, с ужасом понимая, во что посмел вмешаться, какой совет решился дать. Текли секунды, прошла минута, другая, но леди Ньямоана молчала. Наконец, она улыбнулась и подняла с покрывала, нечто, принятое мною сперва за многоцветную морскую раковину. Но когда леди поднесла ее к губам, я осознал ошибку. Это оказалась небольшая флейта-окарина, чем-то похожая на виденные мною перуанские инструменты. Леди вновь улыбнулась – одними уголками губ – и заиграла.
Я сидел молча, слушая музыку и глядя на женщину, чьим союзником я только что вызвался стать. Никто из нас не торопился – но и не сказал больше ни слова. Казалось, оба мы свершаем некий таинственный обряд. Кто ведает, может, так оно и было?
Этой ночью (Варфоломеевской!) наш лагерь по-прежнему полон бурной жизнью. Слышатся песни, громко бьют барабаны, ярко горят костры, отгоняя холод и тьму. Мои спутники уже спят, маленькая Викири пристроила головку на лохматом боку похрапывающего Чипри. Мбомо спит беззвучно, положив руку на цевье мушкета. Куджур дремлет, прислонившись к черному стволу огромной старой акации.
Во что им всем обойдется мой безумный порыв? Или я вновь кривлю душой, прячась за романтические словеса? Мой порыв не безумен, да и не порыв вовсе. О чем-то подобном я подумал сразу же, когда решил идти в поход. Мне, одиночке, хворому немолодому европейцу с несколькими тюками коленкора, не добраться до цели, более того, не выжить. Теперь же я не просто в "танке", но и, следуя завету моего Даймона, приближаюсь к тому, чтобы командовать целой "танковой" колонной. Отчего бы, собственно, и нет? Мой друг доктор Ливингстон, борец за мир, дружбу и отмену рабства, меня бы, конечно, не одобрил…
Мой друг доктор Ливингстон, если верить Даймону, умрет от дизентерии и полного истощения 1 мая 1873 года на берегу неведомого озера – брошенный всеми, и Богом и людьми. Его прах похоронят в Вестминстерском аббатстве.
Не претендую – ни на первое, ни на второе.
Ближе к полуночи займусь очередными измерениями.
