Заметки на полях (СИ) - Криптонов Василий (бесплатная регистрация книга txt) 📗
Да, лучше так. К чёрту последнюю строфу. Их лучше обрывать чем раньше, тем лучше, оставлять вопрос. Вопрос заставляет искать ответ. Ответ заставляет думать, что ты всё понял.
Что есть у меня? За что мне держаться?
Молодость? Она дважды изгажена, и просвета не вижу. Сомнительное счастье чувствовать себя здоровым. Здоровье… Кому оно, на хрен, нужно, это здоровье? Все постоянно нудят: главное — здоровье, здоровье — это самое, блядь, главное. Будь здоров, умри в сто тридцать два года, пройдёт ещё пара — и от тебя останется только выцветающая фотка на памятнике.
Кто из них, из величайших, был здоров? Достоевский бился в эпилептических припадках, Андреев рехнулся так, что его надо было бы замотать в смирительную рубашку. Эдгар По бухал, курил опиум, а когда трезвел, то подыхал от чего только мог. Лавкрафт, кажется, вообще родился мёртвым, только не сразу это понял. Шолохов дышал одним лишь табачным дымом. Моцарт тоже бухал. Бетховен оглох. Ван Гог отрезал себе ухо нахер — видимо, был чересчур здоровым, со своей точки зрения. И все они оставили по себе что-то настоящее, что-то великое. Вечное.
Они все были гениями. Я — нет. Не сложилось. Что у меня есть? Куча идей, умение строить сюжет. Есть план книги, которая имеет все шансы в недалёком будущем стать популярной. Про которую дядя Петя, как представитель Вечности, категорически сказал: «Говно».
Что ж, я — образцовый обыватель. Всё, что могу произвести при жизни — говно. Я в этом мастер.
Да только я могу спасти одну душу. Этим и займусь. А потом — засылайте в какой вам угодно ад. Я буду там смеяться. Всю вечность — смеяться, как бы хреново не было, потому что я знаю, что нет ада страшнее, чем тот, что мы устраиваем для себя сами.
Мы, люди.
Мы, живые.
Мы, монстры.
Забрезжило утро. Сработал будильник в соседней комнате. Мама зашевелилась. Я лёг и укрылся, опустил веки на усталые глаза. Теперь не усну. Теперь я на тропе.
Она зашла разбудить меня, чтобы я закрылся. Я сделал вид, что с трудом продираю глаза. Это так просто — обмануть. Важно чувствовать подтекст и играть от души, как завещал Джеймс Партер, благослови его Господь за всё, что он сделал для искусства.
— Я буду звонить каждый час, — сказала мама.
— Зачем? — спросил я, прекратив зевать и захлопав на неё заспанными глазами.
— Чтобы знать, что ты не шляешься нигде!
— А… Да я и не собирался.
— Знаю я твоё «не собирался». Ладно, всё, пока, до завтра.
Не удержался, обнял маму. Эту душу мне не спасти ни в одном из миров. Как жаль… Но такова печальная участь всех тех, кто, не сумев прожить собственную жизнь, тщится дожить её в своих детях. Так не бывает. Не то время, мама. Сегодня каждый сам за себя. Нас разорвали на части и оставили подыхать. Живём вместе, умираем поодиночке.
Я ли не воплощение того, во что упёрлось человечество? Стоя на пороге, я не могу выдать ничего, кроме компиляции всего, что уже было. Закрыты двери в вечность, не льётся больше божественный нектар в наши кубки, и неоткуда рвать запретные плоды. Всё что мы можем — это переставлять местами строки и образы в шедеврах прошлого и попсе настоящего. Трупные черви, мнящие себя вершиной эволюции, и таковой являющиеся.
Я запер за мамой дверь. Подышал, касаясь лбом тёплого крашеного дерева. Начнём. Начнём…
Для начала я помылся. Свежесть — это хорошо. А горячая и холодная вода, чередуясь, ещё и бодрят, прогоняя остатки сонливости. Потом — его величество «Монтеррей». Поздравляю, братишка, ты явно хотел меня убить, и я разрешу тебе записать мою сегодняшнюю выходку на свой счёт.
Потом я вышел на балкон и выкурил первую сигарету. Был такой идиотский фильм — «20 сигарет». Суть в том, что мужик за день выкурил двадцать сигарет. Интересно — п**дец. Никогда так увлекательно не спал в кинотеатре. Русское кино — великая сила.
Что ж, мне всё равно понадобится некий триггер. Пусть это будут сигареты. Последняя будет означать — пора.
Блин, путаю слова… Ладно, Цой мне никогда особо не нравился. Может, слишком здоровый для меня — не знаю.
А внизу шли они. Нестройные колонны зомби, которые унаследую мир. Шли в школу, чтобы оставить там ещё немного мозгов и стать ещё немного людьми. Ходить.
Смысл жизни в том, чтобы ходить. Ходить в школу. Ходить в институт. Ходить на работу. Ходить в поликлинику. Ходить в магазин. Эй, чего ты всё дома сидишь? Ты ведь так совсем закиснешь! Пойдём, пройдёмся!
Я рассмеялся и тут заметил Катю. Она остановилась внизу, под балконом, и смотрела на меня. Я улыбнулся ей и помахал рукой. Вот, мол, как мне классно: отвисаю тут, в своё удовольствие, пока вы учитесь.
Она колебалась. Мне вдруг сделалось страшно. Что если сейчас она повернёт? Перейдёт на бег, обогнёт дом, ворвётся в мой подъезд, взлетит на третий этаж и нажмёт кнопку звонка? Плюнув на всё, расправит крылья, ведь она — ангел, и ей это под силам.
Что тогда? Тогда, выходит, что всё зря, и напрасно я встал на тропу? Сумею ли я — снова?..
Оттолкнуть её я не смогу. И в этот момент мы зайдём так далеко, как только возможно, отдав друг другу всё, до последней крохи, оставшись ни с чем, самыми богатыми в мире людьми. Возможно, и среди ангелов — тоже.
Она хотела этого. Она боролась. Я видел это по её тающему в сером утреннем свете лицу. Моя рука замерла, столбик пепла увеличивался.
Шагнула, опустила голову. Шаг за шагом. Мимо угла дома. К школе. Прощай, Катя. Теперь могу сказать искренне, признаться самому себе: я любил тебя. Не идею, не образ, не тень упущенных мгновений жизни — тебя. Ты будешь называть меня эгоистом, я знаю. Так положено: называть эгоистами тех, кто находит «простой выход».
Иисус тоже нашёл этот выход, ибо знал, что умрёт, и не противился. Но он умер, чтобы спасти человечество. А я слишком ничтожен для такого. Я умру, чтобы спасти человека.
— Как тебе такое, Набоков? — зачем-то пробормотал я и, запулив окурок щелчком с балкона, вошёл в дом.
Первый звонок раздался в десять.
— Ты дома?
— Нет, мама, я на Гаваях.
— Знаешь, не в твоём положении шутить. Ты занимаешься?
— Да нечем пока. Вчера уроки сделал, а сегодня ещё нет заданий.
— У тебя учебники есть! Вот сиди и прорабатывай.
— Хм, а это мысль. Шаришь.
— Что?
— Ничего. Хорошая идея, говорю. Пойду, позанимаюсь.
— Семён…
— Да?
— Ты куришь?
— Нет.
— Врёшь?
— Я люблю тебя, мама.
— Ох…
Я слонялся по дому. Попытался даже сесть за учебники, но не смог прочитать ни строчки. Меня будто действительно вёл куда-то мой путь. Я ходил, ходил, и будто играл сам с собой в «холодно-горячо». Уроки — это было «холодно». Покурить — «горячо». С каждой новой сигаретой всё горячее и горячее.
Как я это сделаю? Балкон? Третий этаж не даёт гарантий. Можно на крышу, по пожарной лестнице, как я пугал дядю Петю. Но — нет. «Холодно». Было время, когда ружьё, висевшее на стене в первом акте, должно было стрелять в последнем. Сегодня это — моветон. Невыстрелившие ружья работают куда лучше. Правда «не выстрелить» ещё нужно уметь.
Вот опять в голове всё перепуталось. Жизнь — как литературное произведение. Заметки на его полях. Не Шекспир главное, а примечания к нему. Ха! Ну а почему бы и нет? Почему бы не наполнять новым смыслом известные баяны? Ведь что нам Шекспир? Драма, написанная другими для других. А то, что на полях — наше. Наше всё. Как Пушкин. Я — Пушкин! Вот круг и замкнулся.
