Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" (читать книги без сокращений .TXT) 📗
— Панкратов Егор! — Надзиратель завозился у двери, — На выход!
— Даже и не знаю, что сказать, — Дядя Гиляй в редком для него минорном настроении, — хочется и уши надрать, но вспоминаю себя… Правда, я всё-таки постарше был, когда в истории начал влипать. Хотя у тебя и выбора не было, н-да…
Опекун снова вздохнул, на ходу растрепав мне волосы.
— Это не я в истории влипаю, — Поправляю для порядку Владимира Алексеевича, поспевая за ним несколько вприпрыжку, — а они в меня! Я не каменьями, а как репортёр! И потом только медицинскую помощь оказывал.
— Потому и выпустили легко, — Согласился опекун, — да и стачечники за тебя, как сговорясь, просили. Перед судом, конечно, предстать придётся, но инкриминировать тебе в общем-то и нечего, кроме разве что излишней живости характера.
— Всё! — Выйдя из здания тюрьмы, он несколько раз вдохнул полной грудью, наслаждая запахами города. Раскисший лошадиный навоз, дымок из многочисленных печей. Мёд и мёд, если сравнивать с тюремными запахами! — Ну что, репортёр? В баню?
В бане он самолично отпарил меня, отпустив только тогда, когда я раскалился так, што плюнь — зашипит!
Выпарили и вычесали вошек, и до-олго сидели в соседних ванных. Говорили, говорили, говорили…
А через три дня в газете «Русские Ведомости» вышла статья, подписанная Гиляровский В. А. и Панкратов Е. К., рассказывающая о стачке и стачечниках.
… и называлась она «Нечего терять».
Тридцать восьмая глава
Статья стала той самой песчинкой, приостановившей жернова громоздкой карательной системы Российской Империи. Надсадно дымя и отчаянно скрежеща, Молох начал тормозить, взрывая перед собой человеческие судьбы.
Гиляровский написал ярко, хлёстко, и абсолютно без политики. Ни грана! Почти документальное описание быта людей, беспристрастное и фотографическое. Страшное! Статью перепечатывали, обсуждали, проверяли и приходили в ужас. А «Русские Ведомости» печатали всё новые и новые статьи Владимира Алексеевича. Без политики! Никаких обвинений, никаких намёков. Страшная в своей обыденности действительность вставала перед читателем.
Быт фабричных рабочих как есть, без прикрас. С заработками, на которые нет никакой возможности прокормить семью. С рабочим днём куда как выше установленных государством норм. Просто — жизнь людей, ежедневно втаптываемых в грязь. Людей, которым нечего терять.
Голоса звучали всё громче и громче, и государственные мужи вынуждены были пойти навстречу общественности. Всего несколько символических шагов, но и это — победа!
«Русские Ведомости» устроили небольшой приём прямо в здании редакции, в Большом Чернышевском переулке. Народищу!
В смысле — немного народа, зато какие! Сплошь репортёры именитые, писатели, художники есть, адвокаты, профессора университетские.
Не просто с именами, но и с гражданской позицией. Те, кто оказал самую недвусмысленную поддержку с самого начала, и не отступил, когда Государство оскалило было зубы в предупреждающем рыке.
Поначало-то ох как сцыкотно было! Кто кого. Государственная химера или аморфная, разрозненная обычно общественность. Ходили вокруг статьи цензоры, грозились всяким. Вроде как и не к чему прицепиться, если по закону, но при желании можно и мимо него. Попирание устоев и всё такое.
Могли! Но не стали. Поворчала химера государственная, да и сдала назад. Шажочек крохотный. Демократический приём получается, либеральный. Даже с избытком немножечко. Из-за статьи в основном, с публикой соответствующей, но и из-за нас немножечко.
А што? Я в соавторах статьи числюсь, Надя с Санькой и вовсе — сотрудники газеты! Как не пригласить-то? Со всех сторон неудобно.
С другой стороны — устои. Дети, да на взрослом приёме, это такой себе вызов обществу, фактически моветон. Надю за такое из гимназии враз! Да и Санька хоть и не числится в Училище, но тоже — поведение! Могут и попросить.
Потому решили как бы на две части приём поделить. Сперва собираемся все, но это вроде как и не приём, а просто сбор сотрудников редакции, а гости — так, заранее пришли. Поспешили. Глупость и ханжество, как по мне, но — устои, ети их! Специальное разрешение пришлось запрашивать на это у гимназического начальства, и даже повыше, чем у директора! Со скрипом превеликим и кислыми мордами дали.
С Санькой так же, но там чистая формальность, ради вежливости. Вроде как и попросили разрешение, но скорее уведомительно.
Надя к маме жмётся, стесняется. Санька тоже было мялся, да увидал среди гостей Левитана, и — разом! Чуть не щепки паркетные из-под ног. Кумир!
И та-та-та! Запрыгал вокруг щенком, только што хвостиком не виляет, за неимением. А тот, даром што художник известнейший, от такого напора ажно потерялся. С недавних пор в том же училище преподаёт, а не привык. Ну так там большинство учеников тихушники стеснительные, а тут — Санька!
— Ой, — Говорю, — вэй! Шас он его затараторит до полной невменяемости, пойду помогать.
И туда же! Вовремя успел. Левитан ещё руку Чижову от рукава сюртука не отцепляет, но уже примеривается взглядом.
— Шалом! — Сходу ему, и на идиш впополаме с русским, — Как ваше драгоценное здоровье, Исаак Ильич?
— Рувим, — Это я уже к дружку своему, — отпусти человека! Как ему поговорить в ответ, если ты его за руки держишь!
— Ой! — Тот сразу закраснелся, отскочил, — Извините за ради всего! Я на этом приёме как в тумане, а тут — вы! Ну и множечко переклинило за знакомое лицо из своих!
Смотрю, Левитан улыбаться начал. Еле-еле, но по-человечески, а не из вежливости. И в глаза интерес.
— Не знал, говорит… — И запиночка такая, после взгляда на меня, — отец ваш никак из кантонистов?
— Не! Русский! А вот у моих детей будущих всё под большим таким вопросом.
— Фира! — Пояснил Санька за меня, — Там такое ой, несмотря на возраст! Я тоже не из, а просто понахватался. Одесса, понимаете ли, да ещё и Молдаванка!
Ну и я подхватил сразу — байки всякие травить. Смеётся! Ожил, зажатость чуть ушла, и такой себе обаятельный мужчина организовался, што будь здесь Фира, я бы немножечко заревновал.
— А! Вот вы где! — От дяди Гиляя ощутимо попахивает водочкой, морда лица красная от выпитого и от жара перетопленных печей, — Не досаждают?
— Нет, — Улыбается. Интересно ему с нами, значица. А то! Психология.
— Ну и славно! — Отозвался опекун, и тут же замахал рукой, — Антоша! Чехонте!
— Чехов Антон Павлович, — Подойдя, представился рослый плечистый мужчина. Намётанным на Хитровке взглядом я определил, што недавно он был и вовсе ого-го! В смысле, ещё более здоровым и плечистым. А сейчас никак болеет?
— Прокудин Егор Кузмич, — Пожимаю руку, ни чуточки не стесняясь. А чего!?
— Чиж Александр Фролович, — Санька, чуточку всё-таки засмущавшись взрослого внимания, дёрнул плечом.
— А?! — Владимир Алексеевич обнял нас на мгновение за плечи и хохотнул, — каковы?! Не тушуются на публике.
— Соавтор мой! — Рука опекуна взлохматила мне голову.
— Иллюстратор Наденькиных рассказов! — Взлохмачен вконец засмущавшийся Санька.
— Скажете тоже — соавтор! — Отфыркнулся я, приглаживая волосы назад, — Рассказал как сумел, да впечатления передал. А уж статья — целиком ваша!
— Цыц! Мне виднее! — И оборотившись к Чехову с Левитаном, — Каков наглец, а? Хуже меня в его годы!
— Кстати, — Оживился дядя Гиляй, схватив меня за плечо, — рекомендую! Лучшего знатока Хитровской жизни и представить нельзя!
— Так себе рекомендация, — Ёрнически отозвался я, — подыгрывая опекуну с обвинением в наглости. Засмеялись уже все трое, да и Санька зафыркал смущённо, переглядываясь с Левитаном.
— Ну никаких авторитетов! — Горделиво пожаловался опекун, — Хуже меня, право слово!
— Почему же, — Не согласился я, — есть! Другое дело, што сам думать умею, а не по шаблону навязанному.
— Ну-ка, — Заинтересовался Антон Палыч. У меня-прежнего от него почему-то этот… диссонанс!
