Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич (полная версия книги TXT) 📗
После заката я выстроил отряд. Германцы лупили в небо ракетами. Где-то очень высоко гудели моторы.
— Солдаты! Сегодня я получил известие, что основная задача нашего отряда выполнена. Я принял решение эвакуировать тылы отряда, раненых и больных, а также молодежь на нейтральную территорию. Там тепло и не стреляют. Для прикрытия отхода мне нужно двадцать человек добровольцев. Шаг вперед.
Можно было не говорить этого. Шагнули все.
— Отставить: Бессемейные — шаг вперед. Боец Ордоньес, вернуться в строй.
Боец Агафонов, в строй. Всем, кому меньше двадцати двух — в строй!
Филимонов, не выпячивай бороду — в строй! Со мной останутся двадцать человек, и все.
Наконец, со мной действительно осталось двадцать человек.
— А теперь, дамы и дети, вступаете вы. Начинайте кричать.
Меня не сразу поняли, зато когда поняли, исполнили команду отменно.
Представляю, что мог подумать Зеботтендорф, хорошо осведомленый о том, какого рода обряд долженствовало проводить при вскрытии сооответствующих захоронений…
Между тем в землянке я затянул одну из стен белой льняной скатертью, специально приберегаемой для этого случая. На колоде закрепил стоймя обычную игральную карту. Огоньком спички выверил расстояние, куда ставить черную свечку…
— Ребята, — сказал я Ордоньесу, Агафонову и доктору Симановичу. — Сейчас вы окажетесь в другой стране. Я сам толком не знаю, где именно. Скорее всего, там будут говорить по-испански. Вы — нелегальные иммигранты. Вам придется нелегко. Постарайтесь устроиться. Вот — остатки нашего богатства, — я раздал им обрывки золотых цепей. — На первое время может хватить. Обустраивайтесь надолго. Вряд ли удастся вернуться…
Наверное, со строны это было невозможное зрелище: люди, взявшись за руки, цепочкой втягивались в землянку и исчезали в ней навсегда. Но мне тогда было не до наблюдений и размышлений: требовалось следить за огоньком свечи и успевать зажечь новую взамен догоревшей. Воздух вблизи бегущих людей возмущался, пламя колебалось, и я опасался, что отряд мой разбросает по всему западному полушарию. Но как выяснилось много позже, опасения эти были напрасны…
— Вот и все, — сказал я оставшимся. — Если кто выживет, пойдет туда же. Способ вы уже уяснили — и если со мной что случится, последний уходящий гранатой погасит свечку…
— А почему сразу всем не уйти? — спросил Филипп.
— А ты фильм «Тринадцать» видел?
— Понял, — сказал Филипп. — Приковываем врага к сухому колодцу?
— Что-то вроде.
— И сколько же нам нужно продержаться?
— Хотя бы два штурма. А сейчас надо пошуметь еще немного…
И мы пошумели. В яме на вершине холма стояла бочка с бензином, а на дне бочки покоилось до поры до времени пять килограммов тола. Сначала мы покричали и постреляли. а потом я крутанул ручку динамо, и бочка ахнула.
Видимо, приснопамятный взрыв Кракатау с некоторого удаления примерно так и выглядел.
И через полчаса немцы пошли на приступ.
Они подтащили прожектора и гнали в небо ракету за ракетой, и моим пулеметчикам приходилось лупить вслепую, но тропки пристреляны были заранее, а без тропок по этим болотам не пройдет и лягушка. Так что сам по себе приступ не был страшен. Я опасался минометного обстрела, но Зеботтендорфу нужен был живой посредник, а солдатиков арийские самки нарожают quantum satis.
Утром произошел второй приступ, а после полудня — третий. Нас осталось восемь человек и две цинки патронов.
— Все, ребята, — сказал я, подзывая Филиппа и Иванова. — Созывайте всех. Отход.
— Командир! — закричал Филипп. — Да мы их!.. Да еще!..
— Не спорить. Собрать всех — и в землянку.
Филипп заревел выпью, и стали подтягиваться уцелевшие бойцы. Уже при отходе то ли шальной, то ли снайперской пулей убило Брагина, последним вступившего в наш отряд окруженца; до этого он в одиночку бесчинствовал по сельским комендатурам…
Я отправил ребят в путь, не зная, найдут ли они тех, кто ушел раньше. Филиппу я сказал: не возвращайтесь, пока Сталин живой, не пишите и вообще не привлекайте к себе внимания. Я не хочу, чтобы и там до вас добрались: Потом — снял и бросил в угол скатерть, перевернул колоду, облил все последним бензином, выбрался наружу, отбежал и бросил в землянку гранату. Глухо бухнуло, выбросило дымное пламя и горящие тряпки. :Когда грязные по уши эсэсовцы выбрались на остров, я сидел на патронном ящике и курил прибереженную специально для такого случая американскую солдатскую сигару. Длинный как жердь нибелунг подошел ко мне и отдал честь…
— Герр Конан, группенфюрер фон Зеботтендорф просит вас быть его гостем…
Потом он огляделся, посмотрел на тело невезучего Брагина и с легкой дрожью в голосе добавил…
— А где же все остальные?
— Там, — показал я вниз. — Все там.
В палатке Зеботтендорфа меня ждал скромный фронтовой обед — правда, с неплохим греческим коньяком.
Барон попытался быть насмешлив.
— Неужели вы думали, Николас, что меч Зигфрида может даться в чужие руки?
Где была ваша эрудиция? Нотунг — это не ваша хваленая «катюша».
Вы и «катюшу»-то взять толком не смогли, хотел сказать я; все же два года труда не пропали даром: коготок увяз, крючок вонзился, дверца мышеловки захлопнулась.
— Отрицательный результат — тоже результат, — сказал я. — Зато выяснилось достоверно, что ни славянская, ни еврейская кровь не способны снять заклятие Кримхильды. Поэкспериментируйте с арийской…
Золотая дверь. (Царское село, 1898, канун Рождества)
Рождество всегда немножко похороны, потому что пахнет елкой.
Дом был гулок и тих. Родители уехали в гости к Стеблиным, Митя увязался с ними, а я сказался недостаточно здоровым и даже изобразил покашливание.
Маменька тут же велела влить в меня стакан горячего молока и уложила в постель.
Я сделал вид, что продолжаю читать Жаколио.
И действительно, мне удалось не выдать своего истинного намерения: остаться, наконец, в одиночестве.
Потом я встал, вынул из ящика стола отточеный ланцет и пошел в ванную комнату.
Большой стол в зале был отодвинут в сторону. и его место занимала лохматая ель с немного загнутой верхушкой. Большие комья ваты, посыпанные блеском, изображали снег. Многие игрушки уже висели на ветвях, но окончательное убранство решили отложить до завтра: золочение орехов, за которое с таким пылом взялся братец, оказалось немалосложным делом. Розоватый ангелок, устроившийся возле самой верхушки, глядел на меня с укоризной. От него пахло нафталином.
Я прошел мимо. Вполне возможно, что я не увижу, как все будет выглядеть завтра. И хуже того: мне просто не интересно, как оно будет выглядеть.
Елка. Одна из многих миллионов.
И я. Один-единственный.
Как странно.
В ванной я сел на край тяжелого табурета, закатал рукав домашней курточки, посмотрел на руку. Вены голубыми ниточками тянулись под кожей. И вот если это перерезать — смерть? До чего же хрупко тело…
Потом я вспомнил, что руку надо перетянуть. Для этого был припасен кусок бечевки.
Я перемотал левую руку выше локтя, и через минуту она посинела, а вены надулись. Я взял ланцет и провел кончиком лезвия по запястью. Ничего не произошло. Рука, держащая ланцет, вдруг ослабла и затряслась. И тогда я зажмурился и резко, как саблей, рубанул ланцетом по напрягшимся венам.
Звук был — как от лопающихся веревок. Кровь выпрыгнула на стенку ванны и размазалась кляксой. В ушах зазвучало никогда не слышанное раньше далекое пение. Потом докатилась боль — не как от пореза, а как от ожога. Лило в три ручья, ровно вода из крана. Быстро темнело в глазах, возникали далекие искры и не гасли, приближаясь из тьмы, похожие на светящиеся зрачки волков. Пение напоминало вой скрипки, в который вплетался звук неясных ударов. Костры охотников гасли, и закричали женщины, провожая сыновей в ночную чащу, откуда вернутся не все, и колдун А'Шу вынес мне белый бубен с серебряным колокольцем и белую наголовную повязку и сказал: владей: Глаза чудовищ выплывали из тьмы, разверстые пасти и пламя из глоток, и когти бронированных лап, и раздвоенные хвосты с шипами, покрытыми радужной пленкой яда, и отныне мне одному должно отвечать за воинов и женщин единственного племени людей между Рутой и Даитией…