Год Мамонта - Романовский Владимир Дмитриевич "Техасец" (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Восемнадцатилетняя Шила таращилась на Бранта, а Великая Вдовствующая слушала рассеянно, иногда только поглядывая на его лицо, кажущееся ей почему-то знакомым.
— А как вы относитесь к живописи? — неожиданно спросил Великий Князь Бук, кладя записку, написанную женским почерком, рядом со своей тарелкой. Он ее уже несколько раз перечел и нашел, что писавшая слишком вульгарна.
Князя ударили под столом ногой, и он едва не засмеялся. Тогда его ударили еще раз. Он повернулся и Шиле и посмотрел на нее надменно, а Шила сделала ему очень сердитое лицо.
— К живописи, господин мой? — переспросил Брант.
— Именно.
— Хорошо отношусь, — сказал Брант. — Полезная вещь, живопись. Я бы даже сказал — общественно полезная. Хорошая живопись вдохновляет, бывает, храбрых мужчин на подвиги.
Несмотря на серьезный тон, Великий Князь все же, кажется, заподозрил подвох — сказанное было слишком глупо даже для мужлана. Неприступница, вероятно, не слушала. Зато Шила посмотрела на Бранта и виновато закатила глаза — мол, она тут не при чем, это все Бук чудит, а я знаю, что живопись вам не интересна.
— Недавно, — сказал Бук, ни на кого не глядя, но обращаясь почему-то, видимо, к Шиле, — я хотел было купить картину Слоуна. Просто решил, что именно его стиль очень подходит к моей библиотеке. Сидишь, смотришь — и как-то успокаивает. Опять же на дам очень влияет, очень. Оказалось, что Слоуна нельзя сегодня купить ни за какие деньги. Все его полотна наперечет.
— Надо же как вас интересует всякое старье, — сказала Шила… господин мой. Слоун, надо же! Уж если и покупать что-нибудь, так хотя бы Бенсона или там Морера. У них хоть люди на людей похожи, дома на дома, деревья на деревья.
— Очень отдаленно, — возразил Бук. — Люди еще ничего, а с домами много неувязок. А деревья как будто из мармелада сделаны. Один лист туда, другой вверх, третий болтается непонятно на чем. Можно подумать, Морер отрывает их по отдельности, приносит в студию, и рисует.
— У вашего Слоуна вообще листьев нет, одни голые ветки.
— Зимний пейзаж.
— Глупости, он просто ничего не умел. Только и ценности, что жил двести лет назад. Ценность не художественная, а археологическая.
— Вы не правы, мой друг, — возразил Великий Князь, уже серьезно обращаясь к Шиле. — Слоун — великий художник. И что бы стоили все ваши Мореры и Бенсоны, да и Роквел, без Слоуна! Они бы просто не состоялись. У Роквела вообще ничего своего нет.
— Это просто наглость! — воскликнула Шила. — Он недавно приходил матушку рисовать. Матушка, правда Роквел талантливый?
Неприступница очнулась.
— Роквел? — переспросила она. — Конечно талантливый. Он, правда, очень льстит всем своим моделям. Я умоляла его оставить мои руки в покое, рисовать, как есть. Но он нарисовал по-своему.
— Сделал твои костлявые руки толстыми, — резюмировала Шила злорадно. — По моде.
— Роквел, безусловно, не новатор, — сказал вдруг Брант. — Он не изобрел ничего нового и не усовершенствовал старые методы. Но он и так хорош. Роквел-новатор — это было бы слишком.
Князь, княгиня и княжна уставились на него.
— Вы так считаете? — осведомился Бук.
— Нет, это просто так есть, — объяснил Брант. — К сожалению, Роквел известен именно как продолжатель Слоуна и Бенсона, то есть просто как представитель ниверийской школы. Будь он славским художником, о нем бы в Астафии никто не знал. А жаль, он заслуживает большего. У него очень интересные мазки, удлиненные, будто нарочито неправильные. Он не размазывает и не растушевывает, он как будто щеголяет своим мазком. Это не новаторство, разумеется, это просто артистический каприз, который выше любого новаторства.
Турнирные триумфаторы не знали, что и думать. Они бы смотрели на Бранта презрительно, если бы Великий Князь Бук остался равнодушен к словам стрелка-джустиста. Но Бук был явно заинтересован.
— Позвольте, — сказал он. — Это несерьезно. В Славии полно художников, которые всем известны.
— Всем известны в Славии, и известны в Ниверии только узкому кругу любителей, — парировал Брант. — И вряд ли кто-нибудь услышал бы о Ежи, к примеру, если бы он не провел лет десять в доме на Площади Жур, в двух кварталах отсюда, малюя мещанок с Левой Набережной и делая визиты к людям с деньгами и влиянием. Не будь Зодчий Гор выходцем из Астафии, он был бы просто еще один зодчий, и ему не доверили бы те грандиозные постройки, которыми он известен.
Упоминание Зодчего Гора, изгнанника, в банкетном зале княжеского дворца несло в себе, безусловно, крамольный оттенок. Но Брант пошел на этот риск, понимая, что теперь его совершенно точно здесь запомнят. А он хотел, чтобы его здесь запомнили.
— Зодчий Гор — халтурщик, — сказала Шила, имевшая права говорить все, что ей заблагорассудится.
Бук закатил глаза.
— У вас все халтурщики, сестра, — сказал он. — Интересуетесь вы только мелочами, вот что.
— Но мне же нравится Роквел.
— Мелочь ваш Роквел.
Оба посмотрели на Бранта.
— Я не думаю, что Роквел мелочь, — сказал Брант. — Кроме того, он относительно недавно начал.
— Позвольте, а откуда вы все это знаете? — спросила вдруг наглая Шила. — Я думала, у вас только турниры на уме. Вы благородного происхождения?
— Да, — сказал Брант.
— А кто ваши учителя?
— Разные были, — ответил Брант уклончиво. — Меня действительно интересует карьера Роквела. Я лет пять уже не видел ничего нового у этого художника. — Он повернулся к Неприступнице. — Прошу прощения, госпожа моя. Вы изволили сказать, что он рисует ваш портрет?
— Это я сказала, — вмешалась совершенно некстати Шила. — Рисует, и блестяще рисует.
— Это очень смело с моей стороны, но мне хотелось бы взглянуть, — сказал Брант.
— Пожалуйста, — согласился Бук. — Вот он закончит, мы вывесим портрет в бальном зале, а вы придете на бал и посмотрите.
— Прошу прощения, господин мой, но мне бы хотелось… посмотреть в неоконченном виде. Великая Княгиня так прекрасна, что даже посредственный художник вдохновился бы достаточно, чтобы создать шедевр. Но Роквел — хотелось бы взглянуть именно как и что он делает, в какой последовательности. Отдает ли должное красоте Великой Княгини. — Он повернулся к Неприступнице. — Простите меня, госпожа моя.
— Перестаньте ей льстить, — влезла опять Шила, и Бранту захотелось дать ей по уху. — Она терпеть не может, когда ей льстят, и она совершенно права.
А у них тут запросто, подумал Брант. Никакого этикета, никаких церемоний. Мне говорили, что при Зигварде было по-другому. Впрочем, это скорее всего влияние Фалкона. Фалкон сам низкого происхождения, вот и устранил этикет, чтобы всех уравнять. А может, я чего-то не понимаю.
В банкетный зал вошел слуга, почтительно приблизился к Буку и передал ему записку.
— Простите, я должен на некоторое время вас покинуть, друзья мои, — сказал Бук, прочтя записку и вставая. Шила скривилась презрительно. — До свидания. Кстати, Брант, через неделю будет бал, вы уж приходите, мне бы хотелось с вами побеседовать еще.
— Да, конечно, господин мой, — сказал Брант.
Бук поспешно вышел. Шила опять закатила глаза и виновато посмотрела. Ей явно нравился Брант.
Часы пробили пять. Как по команде, трое триумфаторов встали и низко поклонились княгине и княжне. Очевидно, это было частью традиции.
— Мы польщены… очень приятно… благодарим за честь… — забормотали они.
Брант тоже встал.
— Прошу прощения, если был слишком дерзок, — сказал он.
Неприступница промолчала, равнодушно наклонив голову, зато Шила стрельнула глазами. Брант, следуя примеру триумфаторов, низко поклонился, но задержал взгляд на Неприступнице. Когда он распрямлялся, триумфаторы уже исчезли. Он быстро, почти бегом, пересек зал, намереваясь их догнать и обругать мужланами за поспешность. Выскочив в коридор, он бросился к лестнице и налетел на какого-то человека, только что поднявшегося на этаж и погруженного на ходу в чтение какой-то бумаги. Человек потерял равновесие, качнулся назад, взмахнул рукой, оступился, и покатился по лестнице вниз.
