Транквилиум - Лазарчук Андрей Геннадьевич (книги бесплатно читать без txt) 📗
Непонятно, почему ее не убили. Это было бы проще всего – но, должно быть, не так интересно. Нет, ее просто били, загнав в круг, подпаливали факелами… Этого она не помнила ничего, но ногти у нее были обломаны до мяса, пальцы ободраны: она не упускала случая пустить в ход свое оружие, хотя на два десятка тычков и затрещин могла ответить одной царапиной. Просто голыми руками ее могли бы убить сорок раз – но не убили. И не изнасиловали – хотя к тому, похоже, дело шло. Главарь вдруг скомандовал: «Стоп! Уходим». И они ушли. Пассажиров заперли в салоне, а ее, оглушив на прощанье, бросили на палубе. И исчезли.
Олив очнулась от холода и боли, одна на корабле посреди моря. Был час утренних сумерек. Странный восторг переполнял душу…
Она узнала потом, что, отвлеченные произведенным ею переполохом, бандиты недодушили нескольких иммигрантов. Трое женщин и мужчина остались невредимы, еще две женщины повредились рассудком – возможно, навсегда.
Олив не стала с ними встречаться. Было неловко показывать людям свою бесформенную толстую черную морду.
Штурман, принявший командование, объявил, что заход в порт Хармони теперь неизбежен. Но возможно, что на берег не сойдет никто.
Пассажиры шептались, что налет случился только из-за проклятых иммигрантов. Грабеж был инсценирован.
С необходимостью ходить в одном лишь нижнем белье примирились на удивление быстро. Правда, у баталера нашлось несколько дюжин драных матросских роб: их разыграли по жребию среди дам. Из легких парусов шили балахоны. Батти выручила казарменная выучка: свои полотняные брюки он сунул на ночь под матрац. Другого рода выучка оказалась вообще неоценимой: свои и Олив документы и деньги он хранил завернутыми в газету в корзине для бумаг. Там он их и нашел наутро…
Ко дню прибытия в порт лицо Олив вернулось в прежние границы, хотя цвета на нем преобладали экзотические. Куда больше, чем лицо, беспокоили ее ожоги на руках, ягодицах, спине. Судовой врач, Иван Африканович, каждое утро перевязывал ее, мазал остро пахнущей мазью, ворчал. В последний день он сунул ей баночку, сказал: эта вот мазь, воздух, морские купания – так-то, голубушка моя. Мазь была зеленая и пахла травой.
И все бы ничего, но звенело в ушах: тонко, назойливо, далеко. И Олив ловила себя на том, что озирается в поисках источника этого звука…
Сол сделал все, что мог: нашел ей углевоз, идущий до острова Волонтир. Нашел, договорился со шкипером, заплатил; к назначенному часу доставил на пристань Светлану с крошечным ее багажом, уместил в каютке, больше похожей на внутренность сундука, потом – поцеловал руку и ушел быстро и не оглядываясь. Светлана смотрела, как он идет: кругленький и упругий. День был пасмурный, после ночного дождя еще не все просохли лужи.
Что-то опять затевали эти мужчины: в доме мистера Бэдфорда стало вдруг беспокойно, все время возникали новые лица, два-три вооруженных офицера постоянно дежурили в холле…
Растянувшееся на неделю плавание умиротворило ее. Углевоз оказался удивительно чистым и уютным судном. Он чем-то напоминал стариковскую квартиру: все вещи нашли, наконец, свои места, прижились, притерлись, теснота не стесняет… Тяжело груженый, он еле покачивался на короткой злой волне Залива – и лишь запах каменноугольной смолы, проникающий повсюду, донимал, нагонял дурные сны, оставляющие после себя жажду и головную боль. Нынче еще ничего, говорил старичок-шкипер по имени Тимоти Кинг, это у нас бушеровский уголек, он добрым считается – а вот когда от Лайтса – то все. Бывает, и с ума сходят от испарений, а бывает, загорается уголь сам по себе, и ничем его уже не потушить, и даже под водой потом долго горит, долго… Шкипер, два его диковатого вида помощника, похожие, как братья, кок и девять матросов – такая была команда. Много времени Светлана проводила в каюте шкипера: он любил поговорить, она умела слушать. Мир поворачивался к ней еще одной гранью… За эту неделю они почти подружились, и капитан Кинг сделал жест: отклонился от курса и высадил Светлану на побережье Острова, у рыбачьей деревни с веселеньким названием Хеллдор. Он даже поцеловал ее на прощанье в щечку, и она, не удержавшись, чмокнула шкипера в жесткую, пропахшую табаком бороду. Внучка у меня чуть тебя помладше, сказал шкипер, шмыгнув, Эми зовут, Эмеральда, значит…
В Хеллдоре она не стала задерживаться: торговец солью возвращался в Виндмиллс, крошечный городок в отрогах гор Пестиленшл – а где-то там, в окрестностях Виндмиллса, и находилось имение Милкстримлит, новое место жительства, а если по-простому, без экивоков – место ссылки капитана Кэмпбелла, рыцаря – но уже не лорда Стэблфорда… В новенькой, пахнущей клеем и кожей ременной коляске Светлану вдруг укачало, и большую часть сил и внимания она тратила на борьбу со сном – впрочем, какой-то долькой сознания поддерживая беседу. Но после того, как на дорогу из-за деревьев выехали двое верховых и ее рука сама дернулась к хитрой сумке Сола (уговорил, уговорил взять!) – сон улетел весь, и она уже не клевала носом, а наоборот – заставляла себя не слишком энергично озираться по сторонам; новая энергия, энергия ожидания, выплескивалась через край. Верховые оказались, конечно же, просто лесными объездчиками. О бандитах здесь не слыхивали, да и в события в Порт-Элизабете и на Материке не то чтобы не верили – не могли примерить их на себя. Были, говорят, тут ночные людишки, говорил рассудительно солеторговец Питер, а фамилию его Светлана забыла сразу, как услышала, – были, да на юг подались, что им тут взять и с кого? На юге, говорят, раздольнее… Страшно было? – спросил он, помолчав. Я имею в виду, когда… Страшно? – переспросила Светлана и задумалась. Страшно… А что, пожалуй, что и страшно.
В Виндмиллс приехали ранней ночью. Небо было еще синим, но по поверхности земли плыл чернильный туман. Желтые фонари на невысоких столбах освещали только сами себя. Редкие пятна окон разбросаны были беспорядочно. Маленький отель у дороги пустовал много дней. Маленький скрипучий отель…
Промучившись без сна до рассвета на бугристой горячей койке, Светлана рано утром бросилась узнавать, где он находится, этот самый Милкстримлит, и как до него добраться. Оказалось – в семи милях…
Возвращались на рысях и путь, пройденный за четыре дня, осилили за три. Глеб не знал, что поняли из всего происшедшего крепостцовские казаки – но стали они с ним очень почтительны и уважительны. Гордый Коротченя смотрел с суеверным страхом.
Без минутной передышки экспедиция погрузилась на шхуну и вышла в море. Были последние дни до перемены ветров. Судно неслось, опасно зарываясь носом. В кают-компании Глеб просиживал над картами, изредка делая робкие карандашные пометки. Новое знание странным образом прорезалось в нем – будто вспоминалось что-то накрепко забытое. Но вспоминалось без системы, без зацепок, кусками, обрывками, нужными, ненужными – как узнать?.. Диаметр Кольцевых гор в точности равен диаметру Земли; кривизна поверхности Транквилиума определению не подлежит, поскольку различные методики дают различные результаты: от сферической поверхности с радиусом в шесть тысяч четыреста километров до тороидальной с кривизной дуг от шестнадцати тысяч до восьмидесяти тысяч километров… Казалось, будто в полумраке книгохранилища кто-то наугад берет с полки книгу, наугад раскрывает… и ставит на место.
Он старался никому не говорить об этом.
В один из вечеров, стоя на юте и глядя на короткий бугристо-зеркальный след, Глеб понял вдруг с поразившей его самого четкостью, что огромная, едва ли не главная часть его самого, его естества – уже отделилась от него и отстает, медленно, но неуклонно отстает, как отстает от паровоза отцепившийся вагон, и ничего не сделать, и надо учиться обходиться без того, что было в том вагоне… Нет, мысль, что надо обходиться без утраченного – пришла позже; в первые же секунды осознание утраты – настоящее, полное, безоговорочное осознание – чуть было не погребло его под собой.
