Транквилиум - Лазарчук Андрей Геннадьевич (книги бесплатно читать без txt) 📗
…Стена пламени, и под эту стену ныряла, отчаянно крича от боли и страха. Юкка и выносила щенков, одного за другим – мертвых, мертвых, мертвых, мертвых… – и ныряла за следующим. Она так и осталась там, по ту сторону огня, а Светлана отступила еще на шаг и оказалась у ворот, и бегущий человек – он бежал медленно, как в воде, как в кошмаре – повернулся в ее сторону, взметнулись длинные, до плеч, волосы, и на бегу он взмахнул рукой, но как бы вдогонку этому, посылающему нож в ее грудь, взмаху – резко отбрасывает назад другую руку и от этого чуть-чуть поворачивается, и нож впивается в столб…
Она вздрогнула от этого грубого удара и проснулась. На потолке неподвижно лежало пятно света от зеленой ночной лампады. Тот человек узнал ее – и она его вот-вот узнает… Она долго лежала в темноте и пыталась вспомнить и понять, где и когда она видела этого человека – и вдруг вспомнила, все сразу, и спокойно уснула.
Это был Левушка Каульбарс.
Из Крепостца выехали так: шестнадцать верховых, семь коней под вьюками и одиннадцать подменных. На две недели взяли провиант, хотя Коротченя, потолковав с казаками, уверился, что обернется экспедиция дней за десять. Охотничьи делянки были в той стороне, скиты монастырские, да и самоделы начинали валить там лес и расчищать поля по реке Порвань – так что дорога была, пусть и плохонькая, пусть и не до самого места, на карте означенного – но была дорога.
Лишь ночь провели в Крепостце.
Вышли на зоре. Красивое было место, и с моря красивое, и с земли. Это Федякину губу называли казаки морем: сейчас, до ноября, пока не сменились ветра и не пошел отгон воды – не видно было другого берега даже с вышек над палисадом. Зимой – станет река, верст пяти в ширину, черные голые острова проступят, обрамленные наледями, и с перекатов будут сплывать клочья пены – но здесь, под утесом, над стосаженной глубиной, недвижным останется темное зеркало… Ерзая в казачьем седле, непривычном для него, знавшего лишь охотничье, Глеб все же не мог не оглядываться по сторонам. Совсем недавно эти места лежали за краем обитаемого мира, чему свидетель – палисад из триохватных бревен цвета мокрого камня, блокгаузы, казармы… не жили тут, лишь службу мотали. И вот – россыпь желтых домов; горбыльные, на год-два поставленные временные амбары, конюшни, коровники; плетеные из луба и лозы, похожие на громадные опрокинутые лукошки, птичники. Только что оторали петухи и теперь лениво постанывали то тут, то там; сонно бормотали куры. Собаки провожали едущих молча: пустолаек казаки не уважали… Еще земля в щепе; еще лишь с палец толщиной саженцы в свежих лунках вдоль дороги, накрепко огороженные от коз и кроликов; да, здесь живут и намерены жить и впредь… И – пахнет хлебом.
Еще верст двадцать, до самого полудня, слева и справа от дороги виднелись хутора, только что поставленные, а то и шатры или палатки там, где еще ничего не успели поставить. Тянуло гарью: дурной лес и кустарник разрешено было выжигать на корню.
Седоусый, хотя совсем не старый казак, видя затруднения Глеба, пристроился рядом с ним и поехал молча, лишь чуть подчеркивая особенности посадки, и вскоре Глеб освоился и с седлом, и со стременами, вынесенными непривычно вперед. Вот так, слегка откинуться…
Его удивил Алик, держащийся в седле с великолепной небрежностью. Что-то новое появилось в его лице, сгладив запекшуюся вражду к далекому и невидимому ли, глубоко ли спрятанному в себе… И подобное же произошло с Кириллом Асгатовичем. Волчья бы шапка, да расшитый халат, до кривая сабля – были бы ему кстати. Перехватив взгляд Глеба, он чуть улыбнулся, обнажив верхние зубы – и стало ясно, что думает он о том же.
Дорога раздвоилась: по-над рекой, к дальним хуторам – направо; и через излучину, напрямик, к скитам и зимовьям – налево. Туда и двинулись по неторной, несколько дней неезженой, перехваченной поперек паутиной. Дневной привал был короток, обеда не варили, съели лишь по куску холодного в маринаде мяса да по ломтю не успевшего остыть хлеба. И к вечеру, после заката уже, вышли вновь к реке. Искупавшись и искупав коней, поели плотно кулеша и улеглись под полотняным навесом. Звезды висели низко, как сливы…
На другой день тот же седоусый казак, Мирон Игнатьевич, дядько Мирон, также пристроился рядом с Глебом и начал разговор. Служил он второй пограничный срок, за младшего брата, которому пойти было не с руки. У самого же Мирона сыновья взрослые, неженатые, хозяйство вести могли вполне… Не спрашивая ни о чем впрямую, он все подводил разговор к целям похода. А не добившись ничего, сам стал рассказывать о прошлогоднем случае, когда в тех же местах охотники поймали карлу. Какого? Вот, чуток повыше сапога. А так – человек человеком. Одетый, обутый, хоть и в драном во всем. И даже говорил будто бы по-русски, только больной он, что ли, был: бредил, все звал кого-то. Везли его в Крепостец, беднягу, да так и не довезли: помер дорогой. Не по этому ли делу и мы-то едем? Глеб ответил невнятно. Рассказ дядьки Мирона растревожил что-то в памяти, и вылезли некстати слова: «червонная зона». И – вновь заболело, всплыло и растеклось, зачерняя все вокруг, чувство совершаемой ошибки…
Я что-то знаю – и не могу вспомнить… Что-то очень важное.
Альдо… Почему не зашел? Постоял у дома – и не зашел.
Что-то не пустило.
Да, стоял – как упершись в стеклянную стену. Непонятно…
– Кирилл Асгатович, – Глеб догнал его и поехал рядом. – Будьте добры, расскажите еще раз, как попали к вам эти часы?
Байбулатов вздрогнул.
– Вы мысли не читаете, Глеб Борисович? Я как раз вспоминаю те дни… – он помедлил и продолжал, не дождавшись реплики Глеба: – Я получил их по почте. На следующее утро после того, как… Часы еще шли. Не было ни записок, ни… Я даже обработал конверт реактивом, думал – тайнопись. Нет, не тайнопись. Просто – часы. В серой оберточной бумаге. Заведенные. Репетир стоял на трех часах ночи. Примерно в это время его и убили… – Байбулатов вздохнул. – Я знал о той акции, что он готовил – и был решительно против нее. Но Борис Иванович меня не слушал. У меня уже тогда начало складываться впечатление, что он сам спланировал и рассчитал свою смерть. Зачем? Не знаю… Но он выглядел человеком, простившимся со всеми и со всем… Ему уже ничто не было страшно.
Глеб посмотрел на своего собеседника. Черные глазки непроницаемо смотрели мимо. Даже если он знает что-то, подумал Глеб, но не хочет говорить – то и не скажет. Вся история смерти отца – сплошные дыры. И нет призрака, чтобы раскрыл сыну страшную тайну…
– Что значит «червонная зона»? – спросил Глеб.
– Это из скаутского жаргона, – тут же ответил Кирилл Асгатович. – Область, где существуют проходы. От Земли Спасения до Эннансиэйшн.
– А почему так называется?
– Форма такая – червонная масть.
– Понятно… Значит, мы давно уже не в ней?
– Совершенно верно.
Некоторое время ехали молча.
– Мы живем в очень странном мире, – проговорил задумчиво Кирилл Асгатович. – Мы привыкли к нему настолько, что странностей не замечаем. Они повседневны… Однако, с точки зрения ученого, он очень странен, если не сказать: нелеп. Борис Иванович говорил, что создан он кем-то просто так, для забавы. Как игрушечный домик на окне, как картинки Эшера. И я почему-то подозреваю, что он нашел доказательства этому – и отчаялся.
Глеб кивнул, не желая вступать в дискуссию. Отец действительно приводил в пример эту теорию – как иллюстрацию лености мысли. Пожалуйста, говорил он, вот так можно объяснить все на свете…
Почему исток Тарануса не скудеет, а море Смерти не наполняется?
Почему существует Кольцо ветров?
Почему небо над головой такое же, какое было над Канарами двенадцать тысяч лет назад – но в зеркальном отображении? Почему планеты неподвижны, как и звезды? Почему есть приливы, но нет Луны?
Что, наконец, находится за Кольцевыми горами?
Отчаяние – да, было. Но что-то другое служило его причиной…
