В когтях неведомого века - Ерпылев Андрей Юрьевич (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗

Увы, торговцы сразу же теряли интерес к гостю, как только выяснялось, что ноздреватый сыр, запах которого заставлял терять ориентацию в пространстве пролетающих мух, огромные золотые серьги подозрительно «самоварного» цвета, но со «взаправдашними» бриллиантами, фирменные «непригорающие» горшки для приготовления какой-то особенной каши или тяжелый, как вериги православных юродивых, шлем, – все это его совсем не интересует…

Благодаря своему топографическому идиотизму и чистосердечной помощи встречных парижан, которые, как и жители любого мегаполиса, страстно ненавидят приезжих и стараются отправить их по максимально запутанному маршруту (а то и в обратном направлении!), Арталетов вскоре безнадежно заплутал в узеньких улочках и похожих друг на друга, как однояйцевые близнецы, площадях, непременно украшенных в центре монументальным колодцем. То, что на голову в любую минуту могло быть выплеснуто ведро помоев, вынесением которых на задний двор, как в варварской России, местные высококультурные хозяйки себя не утруждали, а вывернувшая из-за угла повозка запросто могла превратить зазевавшегося пешехода в лепешку, уверенному ориентированию тоже мало способствовало. Добавьте к этому то обстоятельство, что крыши почти смыкались вверху и увидеть, в какой стороне находится солнце, было просто нереально. Как бы вы себя чувствовали в подобной ситуации?

Когда же десять минут спустя, после продолжительной беседы с одним субъектом, очень приличным на вид, но обладающим чересчур горячим южным темпераментом и с поразительной бестолковостью беспрестанно размахивающим руками и поминутно хлопающим собеседника то по плечу, то по боку, наш герой обнаружил, что его новенький кинжал с чеканной гардой, обошедшийся аж в два экю, а также пяток серебряных пуговиц и пряжка с колета волшебным образом испарились, он вообще впал в уныние.

«Будь проклят этот город, – ворчал про себя Арталетов, бдительно следя, чтобы еще кто-нибудь из подозрительно общительных парижан не приближался ближе, чем на расстояние, равное длине клинка шпаги. – Не обманут или обматерят, так обкрадут…»

Проклиная себя за опрометчивую прогулку, уставший до смерти (только что перенесенная болезнь да и треволнения последних дней давали о себе знать) и расстроенный, Жора медленно брел по какой-то незнакомой улице, неожиданно чистенькой и приятной на вид, когда его окликнули сзади.

Оказалось, что узнал Арталетова тот самый добродушный толстячок, который во время памятной ссоры свежеиспеченного «римского императора» со скандальным хронологом рассказал ему всю подноготную Скалигера, а затем горячо болел за Цезаряна в суде.

«Не может быть!» – скажете вы, и будете не правы: при слове «Париж» вам представляется, наверное, громадный многомиллионный город, но таков он на рубеже двадцатого и двадцать первого столетий, а в ту далекую эпоху насчитывал едва ли сотню тысяч жителей, поэтому встреча мимолетных знакомцев была не столь уж невероятной.

Толстячок, а его, как оказалось, звали Пьером Марзиньи, любезно взялся проводить Арталетова до самого его дома, благо им оказалось по пути. Заодно он выступил и в роли бескорыстного гида.

– Не удивляйтесь, дорогой мой друг, – вещал Марзиньи, услужливо подставляя локоть, чтобы «шевалье» мог на него опереться, обходя особенно емкую неприятного цвета лужу, которую большинство горожан, не мудрствуя лукаво, пересекали вброд: женщины – подобрав юбки, а мужчины – шлепая башмаками там, где помельче. – Парижанам еще далеко в культурном плане до недавних поработителей. Что вы хотите – выливать нечистоты на улицу при них было запрещено под страхом ста ударов батогами… Вы, кстати, знаете, что такое батоги?

– Догадываюсь…

– Так вот: за помои на головы прохожих – сто ударов, за отправление естественной надобности вне нужника – пятьдесят, за скабрезную надпись на стене, скажем, церкви…

– А что, было и такое?

– Конечно! Все это, естественно, считалось ущемлением неотъемлемых прав, притеснением, ограничением гражданских свобод, о чем пытались кричать на площадях некоторые, печально потом кончившие, индивидуумы, поэтому, едва повеяло ветром перемен, все с радостью забыли про насаждаемые порядки. Наоборот, мочиться на виду у всех напротив собора стало неким показателем либерализма, что ли, а разрушать старые памятники, сковыривать, не считаясь с затратами труда и времени, барельефы и замазывать великолепные росписи – настоящим подвигом. Хочешь высыпать мусор из окна – пожалуйста, только убедись сначала, не проезжает ли там король или кто-то из его приближенных, член городского совета, правительственный чиновник или кто-нибудь еще, облеченный властью. В этом случае – тюрьма за оскорбление особы, а в чересчур вопиющих случаях – виселица… Отдельное явление – всяческие пасквили на прежнюю власть. Редкий писака не отметился, изображая монголов кровожадными дикарями, многоженцами и мужеложцами, поедателями христианских младенцев и собственных экскрементов…

Георгий задумчиво почесал затылок: что-то очень похожее напомнили ему порядки, так замечательно описанные новым знакомым.

– А вы памфлеты, случаем, не пишете, сударь? – спросил он господина Марзиньи.

Толстячок виновато улыбнулся и развел руками:

– Увы, Господь не наделил меня даром художественного слова… Только так, в кабачке с кем-нибудь посудачу, да дома на кухне…

Путь Арталетова с провожатым лежал мимо подвальчика с многозначительной вывеской «LE PUITS DE LA SAGESSE», [62] намалеванной поверх чересчур старательно срубленных (эффект получился обратным – надпись стала вогнутой и еще более заметной) монументальных букв «КНИ…». Окончание было прикрыто вычурным щитом с изображением заглавной литеры «В» в изящном готическом стиле.

– Кстати, – обрадовался господин Марзиньи, – вы же, кажется, интересовались историей?

Перевернутая история этой Франции, отраженной в кривом зеркале многочисленных спекуляций, уже начала надоедать Жоре, но как же было отказать столь приятному и доброжелательному человеку? Да припекало сегодня почти по-африкански…

Книжная лавка встретила вошедших приятной в жаркий день прохладой и крепким ароматом бумажной пыли, кожи и старого дерева.

Крохотное помещение, скупо освещенное несколькими масляными плошками, – свет, падающий через крошечное окошко, вряд ли позволил различить лицо собеседника, не то что читать, – принадлежало книгам целиком и полностью…

Нет, кроме книг здесь были и свернутые в трубки манускрипты, и географические карты, и даже небольшой глобус, настолько потемневший от времени, что было непонятно, что же он изображает на самом деле – земной шар или звездное небо, но книги все равно играли здесь первую скрипку.

Они были повсюду – на стеллажах вдоль стен, на столе, на прилавке, возвышались кипами на полу и громоздились на шкафах под потолком… Даже крошечный, как мышка, хозяин магазинчика был едва виден из-за огромной (без всяких шуток!) инкунабулы, возлежавшей на пюпитре, похожем на музыкальный.

– Добрый день, мэтр Безар! – вежливо поздоровался с лысым, как колено, «книжным червем» Марзиньи, едва они с Георгием спустились по невысокой крутой лесенке. – Прекрасная погода установилась, не правда ли…

Старый книгочей буравил глазами из-под кустистых седых бровей вошедших и ворчливо ответил:

– Прекрасная она только для всяких бездельников, праздно шатающихся по улицам. А для книг такая погода еще хуже, чем дождь и сырость. Бумага и пергамент сохнут, краски осыпаются, переплеты коробит…

– Но зато нет плесени! Позвольте представить вам, мэтр Безар, моего друга шевалье д’Арталетта. Очень интересуется историей…

– С каких это пор благородные господа стали интересоваться делами давно минувших дней? – горько спросил книжник, тем не менее отвечая на вежливый поклон Георгия. – Они и книг-то не читают. Там их интересуют лишь картинки, и то лишь самого фривольного содержания…