Цветочек аленький (СИ) - Шишкова Елена (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
— Знаешь ли ты Ольга, как дерево гнилое выглядит? Да откуда тебе знать, дальше терема княжеского не ступавшей. А я поведаю. — Ровен голос Малушки, будто и не было истерики миг назад, лишь в глазах огонь скаженный, что о рассудке не здоровом говорит. — Стоит оно, с виду крепкое, кора тверда, да корни по земле на три локтя тянуться. А листьев нет. Словно навек зима красоту зелени отобрала. Рубишь такое дерево, думаешь, дровами запасешься, я его внутри уж давно черви сожрали. И гнилью воняет так, что желудок в спазме корчит. Так и ты, Ольга, что то дерево, с виду крепка да могуча, а душой выгнила без остатка. Та, что дитя свое имея, да зная, как сильна любовь материнская, отобрать у другой ребенка может, вместо сердца навоза кусок носит! — И вновь, смехом заливается, между всхлипами проклятья выкрикивая.
— Ой, ли о ребенке лишь заботишься? Или надежды имела княгиней при сыне стать? Так знай, что коли и суждено Владимиру место Святослава когда-нибудь занять, то все одно, подле него не ты, а супруга сына моего будет. Ты же, как была рабыней, так ей на век и останешься. — Встает Ольга, не желая больше слушать девку безумную, слугам собираться приказывая, из избы выходит. Где за тенью сарая спрятавшись, камни в забор кидает, злость свою да жалость неуместную сбрасывая.
— Тяжело правду слушать, Олюшка? — Морена на забор вскакивает, камней летящих не боясь. — Ведь крепка девка была, и кровью сильная, такую руду не жаль в династию влить, не ослабит, но усилит род княжеский.
— Коль взяла б с собой дуру эту, беда б не миновала. Да и о какой руде ты речь ведешь? Рабыня она безмозглая, не бывать ей княгиней!
— Откуда знать о том, что не сделано? Малушка бы опорой Святославу стала. Такая женщина грудью закроет, а князя под удар не поставит. И коварства плести не станет, будет женой послушной да матерью доброй. А что кровей простых, так ты тоже не из знати будешь. — С забора ведьма спрыгивает, подле Ольги становясь, да камень поувесистей отыскивая, что б к забаве княгини присоединится. — А Предслава давно Святослава волновать перестала, рано али поздно все одно в опалу попадет, он ее и вышлет. Кровь у сына твоего горяча без меры, он дела вперед думы делает. Жену свою слушать не станет, а к Малушке бы прислушивался. Не от того, что ума в ней палата, а от того, что по сердцу ему девка. Вот и ты, через милостницу свою, ключик к Святославу подобрала бы. Знаешь, как в народе говорят, сколько б соловей не пел, а кукушка ночная все одно перекукует.
— Тем паче, не место кукушке этой в Киеве, что бы сын мой мне, а не ей послушен оставался!
— Так ты о себе печешься? Так чего заботой о близких тогда прикрываешься? Честней надо быть, княгиня, ежели не перед другими, то хоть перед собой. — Смеется Морена, словами правдивыми княгиню обвиняя.
— Скаженная она. В глаза глянуть только, сразу ясно, не в уме баба. — Ольга от слов Морены отмахивается, слушать не желая. — Оттого не место ей подле Святослава, мало ли как юродивая на сына и внука повлиять сможет.
— До встречи с тобой нормальной была. Заметила ли ты, Олюшка, кто подле тебя не окажется, коль не издохнет, так умом тронется. — Как всегда, сказав должное, исчезает ведьма, ответа не дождавшись. Лишь смех звонкий, да дыру в заборе после себя оставляя.
Сплюнув наземь, как княгине не пристало бы, идет Ольга в дорогу снаряжаться. В светелке Малушка сидит, сына к груди прижимая, рычит кошкой дикой, дитя никому не отдавая. И уговорами и угрозами челядь чадо выманить силится, но женщина, в ребенка вцепившись, кричит зверем раненым.
— Вон пошли все! — Ольга слуг прогоняет, сама подле бабы несчастной присаживаясь. — По что кричишь, как оглашенная, ребенка пугая? Делом таким пуще прежнего мне доказала, что не место крови Рюриковичей возле тебя. Ты дитя собрать в путь должна была, да, зная, что судьба ему лучшая уготована, чем та, что с тобой в деревне этой пройти может, с миром отпустить. Ты же душу терзаешь и себе и младенцу. Кто в ком больше нуждается? Дитя, что и не вспомнит тебя через седмицу или ты, что в горе своем упиваешься, с мечтами о княжестве прощаясь? Коли любишь ребенка, отдай, что бы место свое законное подле отца его занять смог. Если дурить перестанешь, как смута уляжется, сможешь видеться с сыном. А будешь и дальше блажить, сгинешь в деревне этой, всеми забытая. — Убаюкав Малушку словами своими, княгиня ребенка из рук ее забирает, прочь унося. Опомнившись, женщина следом кидается, крича и моля ребенка вернуть, но стражниками суровыми остановленная, в руках их бессильно обмякает, слезами заходясь.
Избу покидая, да ребенка увозя, слышит Ольга крик Малушки, в спину проклинающей, и думает, что, пожалуй, уж давно проклята.
Глава 23. О войнах и решениях принятых
Смотрит Ольга на внуков, под сенью терема княжеского резвящихся. Смотрит и думает, сколь несчастны дети эти, что в годы юные тепла материнского лишились, да ранее, чем говорить научились, в руках мечи держат. Много ли им уготовано и сладка ли жизнь княжичей малых будет? Сколько лет прошло с поры той, что она сама ребенком на полу в избе родительской соломенными куклами потешалась? Думала ли мать ее тогда, как судьба дочерняя сложится? Гадала ли о том, что, быть может, случится ей смерть ребенка своего увидеть? Каждый день Ольга вести дурной ждет, что сын ее пал в сечи кровавой, али в плен попал, что еще хуже будет. Каждый раз сына в поход провожая, на сердце замок вешает, что б не трепыхалось, глупое, беду кликая.
Месяц назад Святослав за злато, что грек посулил, на болгара пошел. За пятнадцать кентинариев* голову свою под меч подставляет. Да успеет ли уклониться, раньше, чем сталь на горло надавит?
Запыхавшийся стражник вида непотребного да взволнованный не по мере, мысли малохольные, что Ольгу терзают, прибытием своим развеивает. Падает ниц пред княгиней и голосом, от бега долгого срывающимся, докладывает:
— Печенеги идут! Гонца нашего, что мы к ним отправили, из лука подбили, а голову его на знамена надели!
Ясно дело не с мирными целями печенеги в сторону Киева путь держат. В норах своих долго сидели, дань платя, ныне же про отъезд Святослава прознав, в поход двинулись. Страх ладонями липкими за горло княгиню хватает. Здесь же княжичи все, Святославовичи. Коль пройдет печенег, какова добыча будет! Мать старуха, жена красавица да трое мальчишек, крови Рюриковичей.
Ужасом охваченная, не сразу слышит княгиня, как стражник ей дальше докладывает:
— Извольте, княгиня, не продержимся долго. Градские стены крепки, да воинов на оборону мало. Всех лучших князь в поход забрал. В городе лишь старики да дети остались, и пара сотен солдат всего. Знал ворог, когда в дом наш прийти, лишь хозяин за дверь вышел, так он тут как тут! Воевода к вам меня отправил, что б указания получить.
Коли не были бы дела их столь печальны, от души бы княгиня повеселилась, тому, что старый Свенельд в растерянности к ней, бабе, за советом военным ратников шлет. Но не время потешаться, да воеводу дразнить, надо думать, как весть Святославу в обход окружения отправить. Иначе ясно, как день, что если князь не вернется во время ближайшее, падет Киев, печенегам поклонившись. Коль не силой ворота вынесут, то голодом город заморят, в кольце военном держа. Благо хоть, по указу ее дома, что близ стен градских стоят, да и терем княжеский, ныне не из бревен сложены, а камнем облицованы. Пожаришь не будет, и то хлеб. Успокоив себя, тем, что время есть еще, княгиня указы раздавать начинает:
— Под градом ходов тайных много, женщин, детей да стариков соберите и к терему приводите. Мужчинам всем, что старше двенадцати весен, оружие дать, да на стены отправить. Дюжина воинов, что меч в руках держат уверенно, с нами под землю пойдут, коль прорвется печенег, в коридорах темных и того для защиты хватит. Княжичей с няньками ко мне созовите, да найдите паренька половчее, да смелостью не обделенного и что б печенежский разумел, как язык родной.
